Как говорил Н. В. Гоголь, «с порядочным человеком всегда можно перекусить».
Глава III УРУГВАЕЦ ПО-МОСКОВСКИ
Рассудительные существуют,
безрассудные живут.
Мишель Пикколи, французский психолог
Москва! Белорусский вокзал. Конец августа. Хорошо знакомая дорога от Гоголевского бульвара до неприметного здания – «перевалочной базы» всех, кто уезжал в Испанию или возвращался оттуда.
После короткой беседы с уже знакомым полковником Анатолия и его спутников направили на несколько дней на какую-то подмосковную дачу, поручив написать отчет о командировке в Испанию.
Через несколько дней их всех вызвали в Главное разведывательное управление РККА в кабинет заместителя начальника Главразведупра С. Г. Гендина.
Вызов был неожиданным. Трудно было понять, чем трое скромных советских добровольцев – частников национально-революционной войны в Испании, могли заинтересовать столь высокое начальство.
Пикантность ситуации заключалась в том, что, хотя на двери кабинета и висела табличка с надписью «Заместитель начальника Управления», в этом здании и в этой организации он был самым старшим начальником. Никто, даже сотрудники аппарата, в те скользкие и шаткие месяцы 1938 года не знали, кто является начальником главной разведывательной организации армии советского государства. В кулуарах шептались, что с согласия И. В. Сталина сам глава НКВД Н. И. Ежов добился того, чтобы по совместительству возглавлять это ведомство.
В кабинете С. Г. Ген дина присутствовало еще несколько командиров. Все они без особого интереса выслушали доклады командированных. Когда прием закончился и все собравшиеся направились к дверям, хозяин кабинета неожиданно попросил Анатолия задержаться.
Усадив его в уютное кожаное кресло и сев напротив, комдив слегка улыбнулся и заговорил непринужденно, словно со своим добрым приятелем.
Он объяснил, что его сотрудники уже давно приглядываются к Анатолию. Им импонирует его энергия, ум, знание иностранных языков, честность и удивительное умение располагать к себе людей.
Замначальника ГРУ не скрывал, что их разговору предшествовали многочисленные беседы с теми, кто наблюдал поведение А. Гуревича в экстремальных условиях, в том числе со Г. М. Штерном, И. А: Бурмистровым и старшим военно-морским советников Орловым.
Все это способствовало принятию решения: Анатолию предлагалось стать сотрудником Главного разведывательного управления Красной армии.
Предложение было неожиданным. Гуревич долго молчал, обдумывая свою дальнейшую жизнь. Да и в качестве кого он мог работать в ГРУ? В сознании промелькнул какой-то абстрактный образ ни то помощника атташе, ни то переводчика. Подумалось, что работа будет связана со знанием испанского, французского или немецкого языков.
Мгновенно оценил возможные последствия отказа от этого предложения, и по спине пробежала холодная волна предчувствия опасности: нет, отказываться нельзя. Да и заманчиво все это, любопытно. Может, оно и не хуже тех планов, которые он строил прежде?
После небольшой паузы Анатолий сообщил, что готов служить там, где будет полезным своей родине. Это были несколько высокопарные слова, но тогда в СССР высоким слогом никого удивить было нельзя. Кроме того, слова эти были абсолютно искренними.
Тут же С. Г. Гендин вызвал по телефону комбрига Бронина, которому, как потом выяснилось, было поручено курировать работу молодого сотрудника ГРУ.
Не посвящая А. М. Гуревича в детали дальнейшей работы, объяснили, что ему дается два месяца отпуска. За это время он должен погостить у родителей, встретиться с друзьями, уладить свои дела в институте и отдохнуть в санаториях Сочи и Кисловодска. Путевки были уже приготовлены.
Приезд в Ленинград походил на сказку. Ранняя осень была не по-северному теплой. Радость от встреч с близкими людьми была омрачена тем, что о своей поездке нельзя было говорить ни слова. Мама, отец, сестра и ее муж все поняли и так: множество заграничных, в основном испанских, подарков все объяснили за Анатолия.
Институт «Интурист» к тому времени был объединен с 1-м Ленинградским государственным педагогическим институтом иностранных языков. Свою фамилию Толя нашел в списке студентов четвертого курса. Удастся ли ему доучиться до конца – было неизвестно.
Поезд Ленинград – Кисловодск доставил Анатолия к месту отдыха. Все вокруг было непривычным. Порядки в санатории наркомата обороны напоминали казарменную дисциплину. Все, кто приезжал на лечение, сдавали свою военную форму в гардероб (тогда формой очень гордились и не снимали обычно даже во время отпуска). Взамен всем без исключения выдавались одинаковые белые брюки и такие же кителя. «Комплект» дополняли белые панамы и легкие белые туфли. Такое переодевание из одной формы в другую в ту пору ни у кого не вызывало ни удивления, ни возмущения: коллективизм, проявлявшийся даже в такой причудливой форме, отдыхающими воспринимался как норма. Казалось, выйди сейчас на центральную аллею какой-нибудь командир с ромбами в петлицах и скомандуй: «Отдыхающие, в две шеренги согласно диагнозам болезней, становись!», никто бы не удивился. Наоборот – построились бы быстро и без суеты.
В санатории, тем не менее, отдыхалось очень хорошо. Подобралась приятная компания, в которой оказался, в частности, инженер Михайлов; с ним Анатолий был в Испании и добирался вместе на поезде в Союз.
В компании была и молодая застенчивая женщина из Москвы – вдова не так давно погибшего военного летчика. Анатолий чувствовал, что влюблен в нее, но попыток к сближению предпринимать не стал – давил груз неизвестности за свою дальнейшую судьбу.
Отпуск не удалось отгулять даже на половину. Новое начальство срочно отозвало его из Кисловодска в Москву.
Всю дорогу не давал покоя вопрос: что же впереди? В конце концов Анатолий почему-то пришел к убеждению, что его ждет вполне легальная работа за рубежом по поддержанию контактов с нелегалами. Так думать было спокойней и проще.
В Москве состоялась очередная встреча с Рентным. Она в чем-то напоминала политинформацию. Замначальника ГРУ долго объяснял, сколь тяжела политическая ситуация в Европе. Особенно он отмечал, что руководство Германии вынашивает идею ликвидации советского государства несколько в силу его политической сущности, но и соблазняясь его природными и человеческими ресурсами.
Стремясь воспрепятствовать подобным планам, продолжал Гендин, ГРУ развернуло в Западной Европе сеть резидентур. Исходя из этого, А. М. Гуревичу первоначально ставилась задача подготовиться не к разведывательной работе, а лишь к выполнению обязанностей радиста и шифровальщика. В искренности подобных слов стоило усомниться: слишком уж много внимания уделял главный руководитель военной разведки страны скромной персоне будущего радиста и шифровальщика.
Косвенные факты, в том числе и то, что Гендин детально интересовался настроением и жизненными планами А. М. Гуревича, говорят о многом. Он даже выспрашивал у Анатолия, есть ли у него невеста, а узнав, что в Ленинграде живет Елена Евсеевна Константинова, к отношениям с которой начинающий разведчик относился очень серьезно, дал указание комбригу Бронину включить ее в список лиц, с которыми Анатолию Марковичу в дальнейшем будет разрешено вести переписку.
В глубине души А. М. Гуревича угнетали и даже раздражали подобного рода ограничения и предосторожности. Но душа человека противоречива. Куда сильнее в нем было чувство гордости от причастности к этой серьезной и очень секретной деятельности. Воспитанный в советской стране, являясь членом комсомольской организации, он свято верил не только и не столько Сталину, сколько в идеи мировой социалистической революции, которая представлялась ему, как и миллионам советских людей, величайшей справедливостью на земле.
Анатолия разместили недалеко от Москвы, в хорошо охраняемой небольшой усадьбе. В доме проживали лишь два человека: он и какая-то женщина, по виду – американка. Английским языком он не владел, она русского почти не знала, так что они не общались.
Зато были другие люди, которые не расставались с ним с утра до вечера. Несколько командиров Красной армии напряженно учили его работе с радиопередатчиком, радиоприемником, обучали премудростям шифровального дела. Последнее получалось у А. М. Гуревича особенно хорошо. Успехи были столь заметны, что инструкторы были уверены, что он имеет специальное математическое образование.
Эта учеба, несмотря на всю ее интенсивность и квалифицированность инструкторов, как показала дальнейшая жизнь, была крайне поверхностна. Это частично подтверждает правоту печального вывода о том, что вопреки распространившемуся у обывателей мнению подготовка советских военных разведчиков накануне Второй мировой войны была далека от совершенства. Она отдавала кустарщиной не сложившегося еще опыта военной разведки. Быть может, наиболее уязвимым местом в подготовке будущих разведчиков было то, что они не представляли себе специфики жизни нелегала в совершенно незнакомом обществе.
