— И что ты готова дать взамен? — прищурившись, вглядываюсь в её лицо. Мне ничего не нужно. Хотя вру. Но выслушать её любопытно.
— Всё, что угодно. В пределах разумного, конечно.
— Будешь хорошей женой? Покладистой? Милой? Послушной?
— Я постараюсь, — задирает она подбородок и выпячивает грудь.
По крайней мере, честно. Не стала клясться, что расстелится ковром у моих ног. «Быть» и «постараться», конечно, немного разные вещи. Но это гораздо теплее, чем ничего.
— Тогда поцелуй меня, — приказываю и жду, что она с готовностью потянется ко мне губами. Но Тая делает невероятную вещь: оглядывается, всматриваясь во что-то за окном авто. — Ты хочешь, чтобы твоя тётка увидела, как ты целуешь будущего мужа? — кажется, я улыбаюсь.
— Нет. Я хочу, чтобы весь университет не увидел, как я целуюсь в машине. А то завтра прохода не будет. Вы и так с тётей Алей толпу любителей жареного собрали.
— Тогда целуй смело. У моей машины тонированные стёкла. И в следующий раз постарайся делать то, что я прошу.
— Приказываешь, — вздыхает она тихо.
— Это одно и то же.
Тая вздыхает ещё раз и наконец-то прикасается ко мне губами. Легко. Почти воздушно. Но я не даю ей отстраниться — целую так, что даже немного забываюсь.
Она сидит смирно, как овечка. Руки крестиком на коленях. И губы — неподвижное надгробие в усыпальнице фараона. Ну, ладно. Над этим мы тоже ещё поработаем. А сейчас прочь, прочь отсюда!
12. Тая
От его поцелуя горят губы. И после встряски тёткиной хотелось спрятаться в его объятиях. Прикоснуться руками к груди. Или волосам. Погладить виски, пройтись подушечками пальцев по шее. Это впервые. Но, может, потому что он за меня заступился? Встал на мою защиту? Я не хочу назад. В удушливые стенания тётки. В маленькую квартирку, где прожито семь лет.
Нехитрая арифметика: шесть лет с родителями, шесть — в детском доме и дважды в разных семьях, где я, как капризное тепличное растение, прижиться не смогла. И семь лет с тётей Алей. Не самые худшие годы. Это правда. Несмотря на все тёткины тычки и шпильки. Но однажды чаша терпения переполняется.
— Мы можем заехать дом… — я осекаюсь, понимая, что должна отвыкать называть эту квартиру домом, — к тётке? Надо вещи забрать.
— Плюнь на одежду. У тебя будет всё, что нужно, и даже больше.
Он красиво ведёт машину. Уверенно. И снова эти красивые ухоженные руки. Так и тянет потрогать.
— И всё же я бы хотела забрать кое-что. Там мой ноутбук. Книги, конспекты… Сессия начинается. В общем, даже если операция «выйти замуж» закончится через неделю, я хочу забрать самое главное. Чтобы не возвращаться. «Никогда больше» — мысленно. Зарекаться, конечно, не стоит. Но я всё же надеюсь.
— Мотю и Хрюна заберёшь? — в уголках его губ прячется улыбка. Впечатлила я его таки своим плюшевым зоопарком.
— Моти давно нет. Потерялся однажды. А Хрюн живёт и здравствует.
— Тогда нужно обязательно ехать. Выручать верного стража твоей… хм… целомудренности.
Он посмеивается. Пусть. Это можно потерпеть. Тем более, Эдгар делает это не зло.
— Ты не переживай. Мы как раз успеем. Машиной быстрее. А тётка пока доберётся до дома. Если она домой, конечно.
— Я похож на того, кто переживает? Да пусть твоя паучиха хоть ковром дверь заплетёт, мы заберём твои вещи.
И так решительно он это говорит, так воинственно каменеет его челюсть, что я невольно смеюсь. В одном мне повезло несомненно: он тот, кто не даст меня в обиду. А я его извращенцем величала. Даже стыдно. Но это от незнания.
Когда он останавливается на площадке неподалёку от знакомого подъезда, внутри сжимается нехороший комок. Я не смогла скрыть свой испуг.
— Неужели ты думала, что я не узнаю о тебе всё, прежде чем звать замуж? — приподнимает Эдгар бровь, и я с облегчением выталкиваю застрявший в горле воздух. И правда, что это я?..
Он идёт со мной. И шушуканье бабок на лавочке то прекращается, как по мановению волшебной палочки, то яростно возобновляется, когда мы, поздоровавшись, заходим в подъезд.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Смотри… тихоня…эт надо ж…Отхватила.
Они что-то ещё бормочут да сетуют, но Эдгар начинает чихать и кашлять от пыли.
— Веди уже быстрее, — ворчит он недовольно, — пока меня не настиг приступ аллергии. У вас, видимо, коты. А у меня непереносимость на кошачью шерсть и запах.
— Да мы уже, собственно, — открываю я дверь на первом этаже своим ключом. В последний раз?
Страшно. Несмотря ни на что, страшно. Это как кусок жизни уходит в прошлое. Как часть сердца отрезать и выкинуть. Жаль, что с тёткой так. Но, может, есть шанс наладить хоть какие-то отношения. Эдгар обещал пригласить её на свадьбу и не запретил видеться. Она всё-таки единственная моя родственница. Больше нет никого. А если и есть, я ничего о них не знаю.
Я собираю вещи, а Эдгар стоит столбом на пороге моей комнатки. Рассматривает безразличным взглядом помещение. Взгляд его скользит по выцветшим обоям, по узкой кровати с деревянными спинками. Задерживается на столе с поцарапанной столешницей, где ровными стопочками лежат мои конспекты и приютилась настольная лампа советских времён с абажуром. Тётка мне её придарила много лет назад. Да так она со мной по жизни и прошла несколько школьных лет и два года университета.
Мне не стыдно: в комнате чистота и порядок. Я очень аккуратная и экономная. Заслуга детского дома и опять-таки тёти Али.
— Ты всё? — торопит меня Эдгар. Видимо, ему не терпится поскорее уйти отсюда. Не нравится ему здесь, наверное.
— Сейчас. Вещи захвачу.
— Я же сказал: оставь, — в голосе столько резкой непримиримости, что я выпрямляюсь, сдувая прядь с глаз. Черты лица его заострились, стали почти хищными. Тёмная щетина выделяется как-то особенно остро. Он побледнел? Ему дурно? Да ну, быть не может.
— Эдгар, это мои вещи. И я хочу их забрать.
— Я же сказал: у тебя будет всё необходимое и даже больше. Ты плохо слышишь? Или не умеешь слушать?
Почему он злится-то? Ничего не могу понять.
— Это будут твои вещи. И когда всё закончится, я бы хотела уйти с тем, что у меня есть.
— Гордая? — ухмылка кривит его губы, а ресницы прячут глаза. Что в них сейчас? Презрение? Брезгливость?.. — И с чего ты взяла, что наш брак — это что-то недолговечное?
Я запинаюсь и краснею. Безотчётно заправляю прядь волос за ухо.
— Мне показалось, это очевидно. Я нужна вам для чего-то.
— Тебе! — хлещет он меня резким словом, и я обхватываю плечи, будто мне холодно. Вот такого, как сейчас, его и бояться не грех. А я опять облажалась. Ошиблась. Когда он злится, меня незримо отбрасывает за черту, когда я не могу говорить ему «ты». Чужой. Незнакомый. Опасный.
— Тебе для чего-то нужен этот брак, — послушно исправляюсь.
— Подойди ко мне, — какой у него холодный взгляд. Снега Килиманджаро и не собираются таять. Мне страшно, но внутри что-то ёкает с бешеной силой. Как таймер на бомбе огромной мощности. И я делаю шаг к мужчине, что стоит, сложив руки на груди.
— Ближе.
Ещё шаг.
— Ближе! — он и не собирается меня жалеть.
Незачем дразнить хищника. Я делаю последние шаги и упираюсь в его тело. Стою как солдат — руки по швам.
Он сам берёт мои ладони и кладёт себе на талию. И сразу становится легче дышать. Не знаю, почему. Может, потому что тело его горячее под моими руками. Я чувствую это даже сквозь рубашку.
Прижимаюсь к нему доверчиво. Так, как хотела сделать это в машине, после скандала. Когда не видны нетающие снега его глаз, легко обмануться и насочинять, что он — моя защита. Место, куда я могу спрятаться, когда растеряна или расстроена. И сейчас я не чувствую страха. Мне кажется, что Эдгар излучает силу, уверенность и надёжность. А мне никогда больше не будет больно. Никто больше меня не унизит, не обидит, не предаст. Наивно. Глупо. По-детски. Знаю. Но самообман — мощная штука, без которой сложно выжить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Запомни, — Эдгар приподнимает мой подбородок двумя пальцами, и мне ничего не остаётся, как смотреть в его глаза, — я не ношу женское бельё и женские вещи.
