В словах Вики звучала спокойная уверенность. Временами мне приходило в голову, что говорит не она, а кто-то другой, принявший облик ее.
— …Матросы и солдаты одурачены. Их оболванивают уставом, присягой и наставлениями. Но в решающий момент они поймут… куда повернуть оружие.
— Мое дело — служба, Вика. Мое самое большое желание иметь спаянный экипаж и боеспособный корабль под началом. Я забочусь, чтобы матросы были обуты и одеты, сытно накормлены. И я люблю их, как должен любить всякий командир вверенных ему людей. Я далек от политики, Вика. Разъяснять матросам то, чего не понимаю и чему даже не совсем верю, я не могу.
— Но ты живешь в такое время, что жизнь заставит тебя принять чью-нибудь сторону. Или ты окончательно и насовсем останешься с ними, или придешь к нам.
Лицо Вики посуровело, побледнело.
— Вика… родная! Ты озлоблена… Ты запуталась в самой себе, — начал я. — Я столько лет ждал тебя… искал… наконец нашел. Разве не достаточно того, что ты успела уже выстрадать?!.
— Что же ты мне предлагаешь, Леша? Бросить дело?
— Нет, Вика. Я хочу лишь, чтобы мы были вместе: ты и я. Ты занимайся своим делом, я буду — своим.
— Жить вместе, а думать и действовать по-разному я не смогу.
— Но ведь, кроме тебя, у меня никого и ничего нет… Ты для меня — все…
Подул ветер. С бухты повеяло холодом. Новый порыв раскачал корабли внизу, у причала. Раздался лязг якорной цепи.
— Все эти годы я ждал тебя, Вика. И я не могу без тебя.
— Я тоже думала о тебе, думала с радостью, с болью, с тревогой. Во мне ничто не умерло и теперь. Ты должен быть с нами.
Вика встала. Никогда еще не была она такой красивой, желанной до боли, до слез.
Мы вышли из сквера. Было поздно. По Светланской, освещенной тусклым светом фонарей, проходили торопливые пешеходы. Выйдя на залитую лунным сиянием набережную, повернули направо.
— Когда я увижу тебя? — спросил я после продолжительного молчания.
— На той неделе в среду. Вечером я свободна. Давай встретимся в это же время в сквере.
Подошли к дому, в котором жила она вместе с родителями. Дом стоял тихий, темный, постарел, поблек.
— Разве ты здесь живешь?
— Рядом. Правда, останавливаюсь, когда приезжаю. А постоянно живет здесь учительница гимназии. Мой старый, добрый друг.
Теплом и покоем повеяло от всего, что было когда-то хорошо знакомо. Волна давно испытанного счастья поднималась во мне. Радости прошлых лет заполнили гулко стучащий комок в груди. С просветленным лицом, сияя темными глазами, прямая и стройная, стояла в двух шагах Вика. Хотелось надолго и крепко прижать ее к себе.
— Мне пора, — ласково сказала Вика.
Я молчал.
Лицо ее странно побледнело, приблизилось. Теплота и прерывистый жаркий шепот Вики ударили в сердце с внезапной силой.
— Мне было трудно эти годы… Я узнала боль унижений и горечь оторванности от всего живого. Страшно, когда кругом тайга и чужие, равнодушные люди. Мне хотелось узнать, где ты, бежать к тебе, Леша. Сколько холода накопилось в душе… А вот сегодня… сейчас мне тепло… хорошо. Я счастлива.
— Вика, милая!
— Я ждала этого дня, знала, что встретимся.
— Мы не расстанемся больше, будем всегда вместе.
— Да, мой родной.
Старый дом, улица и тропинка к заливу плыли вместе с нами в лунной тишине ночи. На судах, стоявших внизу у причала, били склянки. Заступала на вахту ночная смена.
6
Жизнь не стояла на месте. В субботу рабочие порта и железнодорожники объявили забастовку. К ним примкнули почтово-телеграфные служащие и строительные рабочие. На утро следующего дня была назначена общегородская демонстрация.
Вечером к «Скорому» и стоявшим рядом с ним миноносцам подошли мастеровые люди, стали громко кричать:
— Присоединяйтесь, братцы матросы! Не слушайтесь драконов! Завтра — демонстрация! Сбор — у цирка!
Представители от комитета выборных принесли отпечатанные в типографии воззвания. Выборные пришли на миноносец и раздали листовки матросам. Одну вручили мичману Нироду, исполнявшему службу вахтенного начальника.
— Возьмите, ваше благородие, да прочтите хоть одну умную цидулю, — сказал ему черный щупленький матрос с «Аскольда».
Нирод взял ее осторожно, как убитую мышь, и, бегло пробежав глазами, отдал мне. Крупными буквами на толстой оберточной бумаге было напечатано:
«ЛИСТОК ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА СОЛДАТ И МАТРОСОВ ВЛАДИВОСТОКСКОГО ГАРНИЗОНА.
Мы, комитет выборных нижних чинов, трижды ходили к коменданту крепости генералу Ирману с просьбой удовлетворить наши законные требования. Комендант заявил, что не признает никаких выборных.
Только собравшись, мы можем выяснить наши нужды и способы, как достигнуть их удовлетворения. Нам нужно объединиться во что бы то ни стало. Объединившись, мы будем представлять силу, с которой будут считаться.
Все на демонстрацию!
Пусть каждая рота и каждый корабль примут свои решения. В единении наша сила. Помните, товарищи: «Один за всех, и все за одного!»
Комитет выборных нижних чинов, октябрь 1907 года».— Как вы на это смотрите, Алексей Петрович? — спросил Нирод, не сводивший с меня помутневших глаз, пока я читал. Лицо графа приняло сине-серый землистый оттенок, тонкие ноздри широко раздувались.
— Никак, — ответил я.
— Ведь это черт знает что! — возмутился мичман Нирод. — Требовать вздумали, сволочи! Да кто им дал право?
— Они сами право берут, граф, — приводя его в недоумение иезуитски спокойным тоном, ответил я.
— Да как это можно позволять? Запретить надобно комитеты, а выборных посадить в крепость, под арест. Под суд отдать нужно смутьянов!
— Прикиньте-ка, граф, можно ли посадить всех в крепость? Места не хватит, и сажать будет некому.
— Казаков вызвать из Раздольного… Плетей всыпать, чтобы не бунтовали. Свинцом угостить.
— За что?
От неожиданности граф растерялся. Замолчал.
— А знаете ли вы, Евгений Викентьевич, что просили нижние чины у генерала Ирмана?
— Не знаю и знать не желаю.
— Матросы требовали, чтобы офицеры обращались с ними на «вы», не дрались, не ругались… да отменили циркуляр, согласно которому матросы могут ходить только по левой стороне Светланской…
— А разве мало этого?
— Мало. Они требовали отменить смертную казнь в войсках и на флоте. А вы, мичман Нирод, предлагаете расстреливать без суда. Мира и согласия на кораблях нет. И виноваты мы, офицеры.
— Ну, знаете ли, — Нирод зябко пожал плечами, — в таком случае я отказываюсь исполнять служебные обязанности.
