проеме такой поникший, что Настя еще несколько минут не могла заставить себя заговорить.
– Я хочу кое-что найти.
– Кое-что, это его письма? Я их переложил в большую коробку в шкафу в коридоре.
– Ты видел письма?
– Да. Я не читал, но раз уж ты их хранишь и перевозишь уже в третью квартиру, значит, они хорошо написаны.
– Мне жаль. Я не знаю, что сказать.
– Скажи, что он – это только письма, которым уже 12 лет. Скажи это и достаточно.
– Да, он – это письма.
– Зачем же ты перечитываешь их? Тебе мало нас?
– Я читаю, чтобы помнить, что у меня были плохие отношения. Тогда я снова и снова понимаю, насколько наши хорошие.
– Настя! Господи!
Юра идет в коридор и приносит письма. Он не злится. Смотрит на нее, как на ребенка.
Настя перебирает конверты. Тишина.
– Юра, ты помнишь, как делать самолетики?
– Справлюсь.
– Давай спустим их с балкона.
– Завтра ты на них будешь наступать.
– Я не буду. Увижу – переступлю. Я их для того и хранила, чтобы не наступать на одни и те же грабли. Чтобы беречь тебя.
И они пускают самолетики с 11-го этажа. Их заботливо подхватывает осенний ветер.
Память
Мы с Леной были вместе уже семь лет. Я был идеальным мужем с безупречной репутацией. Пил и флиртовал аккуратно. Промахов не допускал. У нас росли две очаровательные дочери, избалованные принцессы. Они держали в своих руках мое искушенное сердце.
Моя жена была из успешной семьи. Мы «вопреки воле окружающих» поженились в одном из подмосковных ЗАГСов. Наивно полагая, что это навсегда.
Нам сразу повезло: совместная жизнь была благополучна. Мне было уже 32, и к браку я был готов. Лене было 29. Были квартира на Садовом, статус, связи. Мы были счастливы неразумно и расточительно.
Дети родились подряд. Крикливая Тася лишила мирного сна куда более сдержанную Катюшу. Но зато прибавила счастья. Лена занималась детьми, я работал. Мы ничем не отличались от тысяч других семей. Ничем! Понимаете?
Пока Лена не начала забывать… Сначала я не придавал значения. В целом было даже удобно – Лена могла очень кстати забыть, за что сердилась на меня вчера или что сегодня моя очередь везти детей в бассейн. Но потом забывчивость стала обидной – Лена не помнила моих трогательных СМС, забывала о том, что я пригласил ее на ужин, а иногда даже о детских утренниках.
Я злился, не понимал. Лена плакала. Мы ставили напоминания, пили витамины, убирали все отвлекающие гаджеты, увешали весь дом цветными стикерами. Потом делали МРТ и пили импортные препараты. Ничего не приносило результатов. Она как будто стирала ненужную ей информацию.
Было чувство, что Лена живет одним днем. Заботливая мама и любящая жена каждое свое утро начинала с обезоруживающим воодушевлением. Это было горько.
В кризисе «среднего возраста», незадолго до 40, я влюбился в свою секретаршу. Эта любовь на стороне открыла для меня новые горизонты – я чувствовал себя Всесильным: успевал быть отцом, мужем и любовником. Я упивался новым состоянием. Это как выпить зелье Всемогущества.
Лена стала для меня просто матерью наших детей. Я предал ее и не чувствовал в этом угрызений совести. Вообще. Вел себя так, как будто она была мне чем-то обязанной – в какой-то мере ее проблемы с памятью легли в основу моего оправдания. Приходя домой, я делал одолжение, разговаривая с ней или садясь вместе ужинать. Нередко она несколько вечеров подряд рассказывала мне одну и ту же историю. Я снисходительно слушал, так же как истории старшей дочери.
По вечерам с одинаковой безвыходностью собирал по квартире детские игрушки, женские журналы и бесконечные записи своей жены. Лена вообще все время что-то писала. Я полагал, что она пытается тренировать память, и эта наивность порядком раздражала.
Однажды Лена спросила меня:
– Тебе сахар в чай класть?
Первый раз за тысячи наших дней она забыла про эти чертовы две ложки сахара! Меня так разъярила эта заботливая нелогичная беспомощность! Я схватил сахарницу и перевернул ее прямо в кружку. Вцепившись в плечо жены, тряс ее и кричал: «Да, Лена! Две ложки! Две! Как обычно! Слышишь? Всегда две ложки сахара в мой чай!».
До сих пор помню сахарный скрип на полу кухни и по-детски огромные глаза жены.
Мое зелье Всемогущества явно утрачивало свои свойства, оставляя противный осадок раздражения. Я частенько стал пить зелье подоступнее, подолгу разгоняя в бокале кубики льда.
Страшно признаться, но иногда я даже воображал, как Лена куда-нибудь исчезает. Знаете, незаметно так, как-то само собой, без всякого драматизма. И, окрыленный отсутствием вины, быстренько воссоздаю новую картину мира, где мои дочери чудесным образом не скучают по маме.
Почему-то на развод решиться не мог. Это было унизительно. Я утешал себя, что все само собой как-то образуется.
Год назад дождливым сентябрьским днем я ехал из Москвы в Петербург, бездумно листая новостную ленту «Фейсбука». Все фотографии мне казались вычурными, никчемными, события, которыми люди делились, – какими-то суетливыми и бесполезными.
Я испытывал разочарование в своей жизни, презирая все на своем пути. Кто я: неудачник? раздосадованный ребенок? избалованный юнец? жертва? кто?
Откинувшись в кресле, начал вспоминать историю своих разочарований. И никак не мог ухватить эту линию. А потом вспомнил слова, прочтенные однажды на рваном клочке бумаги, найденном на столике в кафе. «Чтобы поймать курицу, надо перестать с диким воплем гонять ее по курятнику. Надо позволить ей приблизиться к тебе».
Это был первый день за последние месяцы, когда я действительно сделал что-то осознанное – остановился! И понял, что Лену надо спасать.
Вечером того же дня я мольбами и уговорами попал на прием к известному питерскому психиатру. Каким-то гулким, вибрирующим голосом поведал ему историю жены. Я говорил о Лене как об отдельном от меня человеке. Описывал ее проблемы с памятью как симптом разрушения ЕЁ личности.
И знаете, что он ответил, когда я замолчал?
– Вы глубоко несчастны. Вам нужно позаботиться о себе.
С минуту я смотрел на него как на сумасшедшего. Казалось, что он не понял меня и не слушал вообще. Я просил его вылечить Лену! Нужен был рецепт, метод, заговор, наконец! Потому что проблема была только в ней. Но на его лице я не видел ничего, кроме сочувствия.
Встал, чтобы уйти. В дверях повернулся, не зная еще, что намереваюсь сказать. Он сидел в кресле, даже не изменив положения тела, и ровным голосом начал задавать мне вопросы. Как будто не заметил, что я ухожу.
