подруги, тут же добавила:
– Пойду в разведку, то брюхо подтянуло.
– Уверена, что найдёшь магазин? О чём думала и куда лупала когда ехали? Это же другой мир. Мы словно в чужом крае, а не в нашем районе: одни хибарки с бараками, ни площади, ни фонтана у сельсовета, да и его нет! Потом и платье на тебе… не будто, а точно, из другой эпохи. Боже… куда мы влипли…
– Это всё из-за твоёго гада!
– Плохому танцору всегда яйца мешают! Так нам идиоткам и надо. Не хрена было лезть, куда не просили. А вообще… забавно! Вроде прошло немного лет, а всё другое.
– Рядом-то рядом, а нас с тобой в помине не было. Клав, пойдём в хату.
* * *
Женщины отварили дверь. Затхлый и сырой запах ударил в нос.
– Сколько лет тут никто не жил? Наверно, землянке лет двести. Убраться надо бы. Пылищи… Да и света нет, – ворчала Шура, осматриваясь.
– Что удивительного. Капа рассказывала, что в детстве, по вечерам, жгли керосиновую лампу. Керогаз на чердаке до сих пор валяется. У меня странное чувство, будто я в этой избе была когда-то…
– Клав, посмотри… сундук.
– И что в нём? А вообще, не лазь. Нас как людей пустили, ты всё обшаривать собралась.
– Если – лежит здесь, значит, старухе дедовской без надобности. А ему подавно! Смотри, какое смешное платье. Да и мне кофтёнка в тему, – Шура надела ситцевую кофту, радуясь, что совпал размер.
Затем нашла к ней плотную клетчатую юбку. Примерила. Заявив, что теперь модница в стиле «Аля тридцатые». Для Клавы женские вещи оказались малы.
– Не везёт тебе подруга. Род у вас Капинский… здоровых тёток, – подтрунивала Шура, перебирая вещи, – хотя во, брючишки… вроде впору. И рубаха есть. Быть тебе мужиком, с твоим-то ростом в тему.
– Косу и титьки куда дену?
– Скажем у тебя гормональный бунт, – усмехнулась Шура.
– Ага… электричество незнакомо, зато о гормонах местное население оповещено на уровне академиков.
– Клав, ты с юмором вообще не дружишь?
В двери постучали. Подруги вздрогнули…
– Это я, девоньки.
– Ой, напугали нас, Владимир Ильич.
– Радуйтесь, вам свезло. Бригадирша, племяшка моя, берёт работницами на поле. Конечно, пахота с зари до вечери, зато на свежем воздухе. Ситуацию вкратце растолковал. Да, керосину пару литров взаймы взял. Лампа в сенцах. Еду сварите на дровишках в печке, на улице. Хотя хату протопить не мешает, то околеете ночью. Всё что найдёте, то ваше. Чем мог, тем помог. Извиняйте, ехать надыть. Наведываться буду.
– Спасибо, Ильич. Вы нас спасли. Не подвезёте до магазина? Есть хочется…
– Почто не свезть. Корзинку возьми и поехали. Ты значит Ляксандра.
– Ага, Шура. А подруга Клава.
– Это понял. Племяшки так и поведал, вы, мол, погорельцы, ищете где пристроиться, пока документы выправите. Их у вас ведь нет?
– Нет, – вздохнула глубоко Шура.
– Всем так и говорите – сгорели. Везёт вам: начальство аккурат в Москву укатило, это надолго. Да Бог сымя, главное, вас никто тормашить не станет. Хотя особо людям глаза не мозольте. Ну, и язык не распускайте. Картошки и муки завтра привезу. Может бабка и так кой-чаво выделит. С продуктами только-только на ноги становиться начали: отголоски коллективизации ещё гуляю, – пояснил старик и сдвинул брови.
Шуре так и хотелось сказать: «Мы без революции пустые прилавки в восьмидесятых видели, а мать девчонкой, в шестидесятых, часами выстаивала в очереди за булкой хлеба. Так что история в каждое поколение всовывает нехватку того или другого, чтобы людям жизнь не казалась мёдом. А самое страшное в его жизни будет совсем скоро». Она в коротрый раз подумала о приближающейся войне и что не плохо бы узнать, точное число.
– Да… и козла скройте. Народ у нас тёмный. Эко неведаль – три рога и без хвоста. Да и пернатую в сенях заприте, глядишь, какое яйцо снесёт. Хоть и без крыла. Чудные, вы, девахи: без платков и одеты странно. По-хорошему, мне бы о вас доложить куда следует, а не помогать. Ну да ладно, кто со мной до сельпа?
Шура испуганно поморгала… и ответила:
– Наверно я.
– Ладно Бог не выдаст, свинья не съест. Пошли, – успокоил сам себя Ильич.
Он говорил и говорил…
Шура слушала и удивлялась его человечности, думая, как поступила бы сама, будь на его месте, только в своём времени. И с ужасом призналась, вряд ли приняла участие в судьбе незнакомцев.
– Мы думали вы…
Старик рассмеялся.
– Конечно, старый, значит глухой и слепой.
– Зачем так, – искренне возмутилась Шура, – мы, действительно, попали в сложную ситуацию, и лучше о ней не думать, не то, что разговаривать. Нам месяц надо прожить, там всё утрясётся. Мы надеемся.
– Вера – это хорошо. Сам в двадцатых с каторги ноги сделал. Если бы недобро душевное хороших людей, некому было бы вам помочь.
– Клянусь, мы не из тюрьмы и, вообще, ниоткуда не убегаем, мы потерялись.
– Как это? – удивился старик, но заметив искреннюю печаль в женских глазах, добавил: – Что в одежонку нашу оделась и голову покрыла, это верно. Вот, и на месте. Нуууу… – потянул он поводья.
Он постоял немного и предложил:
– Пойдём, красавица, вместе, на всякий случай.
История 19
– Клава, нам определённо повезло, – тараторила Шура, выкладывая продукты.
– Это почему?
– Так дедок обо всём допёр и молчок.
– Как, догадался? Что-то, подруга, темнишь…
– Нет, о перемещении он ни слухом – ни духом, что мы нездешние сообразил.
– Это и ежу понятно, а дедок жизнь видно прожил не сладкую.
– Клав! Ты уже и печь затопила, и посудёшку нашла. Как-то шустро освоилась?
– Говорю, дежавю. Тебе дед о себе что рассказывал?
– Да нет. Продмаг рядом. Он упомянул, что отбывал каторгу и дал дёру, мол, тоже люди помогли. Да! Он спрашивал о тебе, будто ты на женщин из их рода похожа: бабы у них такие же рослые и с синючими глазами.
– Чертовщина…
– Клав… ты о чём?
Клава промолчала. Взяла кулёк с пшеном и высыпала в чугунок с водой.
– Каша пшённая – это хорошо. Жрать хочется…
– Новость, ты всегда голодная, сколько тебя помню, – усмехнулась Клава.
– Ой-ёёй… как весело. А посочувствовать больному человеку слабо.
– Дровишек с ограды принеси, больная, и в печь кинь. Я с постелью докончу. Кровать одна, так что спать вольтом придётся.
– Ой! О главном забыла, – всполошилась Шура, – я узнала какое сегодня число: в сельпо календарь
весел. Так вот, сегодня двадцатое Мая тысяча девятьсот сорок первого года!
– Батюшки! – только и смола вымолвить Клава.
– Вот-вот и я с трудом сдержалась, увидев дату на листке календаря.
…Шура вышла во двор. Клава пребывая в состоянии шока, принялась
