— Да, — кивнул Шумаков, — я вас понимаю. С этими томами надо обращаться осторожнее. В них столько пыли, столько пыли, что она становится взрывоопасной. Знаете, это как в шахтах, где темно, сыро и ничего не видно... Так вот, есть шахты, которым присвоена специальная категория — опасные по пыли.
— Там темно и сыро? — Пафнутьев кивнул на тома уголовного дела.
— Да, там темно и сыро. Впрочем, сырость можно назвать мокрухой. В наших с вами кругах чаще употребляется именно это слово. Я немного занимался этим делом... И знаю, о чем говорю.
— Этот человек... Я имею в виду Лубовского... Надежда русской демократии?
— Конечно! — воскликнул Шумаков. — Он содержит партии, фонды, у него своя пресса... Вы читаете утреннюю газету и даже не догадываетесь, кто ее владелец, кто именно в это утро пудрит вам мозги, кто в этот вечер учит вас жить. Его принимает не только наш, не менее охотно с ним беседует и тот президент.
— Заокеанский? — ужаснулся Пафнутьев.
— На той стороне Атлантики, — осторожно поправил Шумаков.
— Надо же!
— Скажу больше... Мне известен случай, когда заокеанский, как вы выражаетесь, звонил нашему и справлялся о здоровье Лубовского, о его делах и успехах. — Шумаков постучал указательным пальцем по стопке уголовного дела, чтобы у Пафнутьева не осталось никаких сомнений, о ком идет речь.
— Надо же! — повторил Пафнутьев. — Простите, Игорь Александрович... Вы говорили о темноте и сырости... Если я правильно понял, это дело не просто безнадежное, а... опасное?
— Да, так можно сказать.
— Мне кто-то говорил, что мой предшественник, который оказался слишком уж азартным... Попросту исчез! Это правда?
— Исчез, — кивнул Шумаков, как бы что-то преодолевая в себе, будто Пафнутьев затронул тему, о которой здесь говорить не принято, его вопрос прозвучал дурным тоном.
— Но человек не может вот так просто исчезнуть!
— Почему? — Шумаков пожал плечами, будто услышал слова не просто наивные, а даже глуповатые. — Очень даже может. В России каждый год исчезают около тридцати тысяч человек, вам это известно?
— Но некоторые потом находятся? Сбежавшие мужья, отбившиеся дети, загулявшие девочки...
— О! Павел Николаевич! Не надо! — Шумаков махнул рукой. — Их так немного, так немного, что на общей статистике ни нагулявшиеся мужики, ни образумившиеся красотки не отражаются.
— Уж не инопланетяне ли их похищают? — Пафнутьев старательно сделал серьезное лицо.
— Нет, Павел Николаевич! Смею вас заверить — нет, — твердо повторил Шумаков и поднялся — легкий, в светлом просторном костюме, изящный и уверенный в себе. — Павел Николаевич, а почему бы нам не пообедать вместе? Здесь неплохая столовка. Покажу, познакомлю. А?
— Вроде рановато, — Пафнутьев посмотрел на часы.
— А я зайду за вами, когда будет в самый раз... Часа через три, а?
— Можно, — согласился Пафнутьев. — Вы сказали, что в этом деле исчез не только мой предшественник?
— Да, там есть несколько странных моментов. Но что делать, Павел Николаевич... У каждого преступника свой почерк, свои методы решения проблем... Каждый проявляет творческую жилку по-своему. Разве нет?
— Вы имеете в виду Лубовского? — Пафнутьев не любил недоговоренностей .
— Ну зачем же так, Павел Николаевич! — рассмеялся Шумаков. — Я говорил вообще. А что касается Лубовского... Он талантливый человек, и у него действительно есть свой почерк.
— Талантливый вор?
— Можно и так сказать, почему нет? Уж если эти тома написаны, значит, за ними что-то стоит.
— По-настоящему талантливых воров мы не знаем. Их никто не знает. Все эти кровавые знаменитости, о которых захлебывается наша пресса... Это бесталанные преступники, засветившиеся, обнаружившие себя. Хороший вор должен быть не только непойманным, но и неузнанным.
— Смотря сколько украсть, Павел Николаевич! — опять рассмеялся Шумаков. — Некоторые берут столько, что быть неузнанным уже невозможно. Если их деньги сопоставимы с государственным бюджетом... Им уже не спрятаться.
— А что, — озадаченно проговорил Пафнутьев. — С этим трудно не согласиться.
Столовая действительно оказалась неплохой — тоже маленькой, на четыре-пять столиков, с белыми скатерками, прозрачными шторками и небольшим баром, конечно, безалкогольным. На первое дали суп с фрикадельками, на второе неплохую котлету с пюре, на третье, естественно, компот.
Шумаков был молчалив, весь погружен в потребление пищи, на Пафнутьева поглядывал изредка, но остро, как бы примериваясь, приглядываясь, пристреливаясь.
— Как обед? — спросил он.
— Прекрасно! — искренне ответил Пафнутьев.
— Бывает и лучше.
— Лучше этого?!
— Бывает харчо, отбивная, нечасто, но бывает пиво, правда, в маленьких бутылках. Так что советую заходить почаще... Хотя вряд ли тебе, Павел Николаевич, это удастся. — Шумаков нашел приемлемую форму обращения — хотя и на «ты», но по имени-отчеству.
— Почему? — спросил Пафнутьев.
— Та гора томов, которую я видел в твоем кабинете, предполагает командировки.
— Много придется ездить?
— Сколько захочешь. От Москвы до самых до окраин.
Вернувшись в свой кабинетик, Пафнутьев сразу понял, что здесь без него кто-то побывал. Листок бумаги с номерами исчезнувших страниц уголовного дела был сдвинут. Он оставил его на столе так, что срез листка в точности совпадал со срезом поверхности стола. Теперь листок лежал примерно в пяти сантиметрах от края стола. Уходя, он предусмотрительно сунул все десять томов дела в сейф и запер его на ключ, но металлическую ручку оставил под углом сорок пять градусов. Теперь же ручка была расположена точно по вертикали. Кто-то, не удержавшись, подергал ее, а может быть, и в сейф заглянул, если, конечно, у нежданного гостя были ключи. А ключи могли быть, учитывая, что многих страниц явно не хватаю.
— Суду все ясно, — пробормотал Пафнутьев привычные свои слова и тяжело присел к столу. Ему уже было о чем призадуматься, хотя пришел он сюда всего-то несколько часов назад. Может быть, только сейчас Пафнутьев в полной мере осознал задачу, которая стоит перед ним. И дело было вовсе не в сложности юридического, правового расследования, поисках доказательств, дело было в другом — вмешались силы, не имеющие к праву никакого отношения. Более того, они были куда могущественнее той службы, в которой работал он. Эти силы были вполне в состоянии пренебречь прокуратурой, судом, милицией, а то и армией, вполне могли поставить на место и министра обороны, и министра внутренних дел, и Генерального прокурора. Что, собственно, и происходило в последние годы.
Раздался звонок, Пафнутьев поднял трубку:
— Слушаю.
— Здравствуй, Паша, говорит Аркаша! — Да, это был Халандовский, и Пафнутьев, услышав знакомый голос, весь как-то сразу воспрял — есть все-таки на свете люди, на которых можно опереться хотя бы на время телефонного разговора. — Как поживаешь?
— По-разному, Аркаша, по-разному.
— И ты не хочешь мне ничего сказать?
— Я хочу домой.
— И это все?!
— А тебе этого мало?
— Так ты ничего не знаешь?!
— Кое-что знаю, но, видимо, это не то, о чем ты хочешь сообщить?
— Только что передали по телевидению... Совершено покушение на Лубовского. Да, Паша, да! На того самого.
— И как это произошло?
— Взорвана машина. Хорошо так взорвана, Паша. Ребята не пожалели взрывчатки.
— Результат?
— Лужа крови, гора трупов... Но уцелел ли сам Лубовский, не знаю. Сообщение было каким-то скомканным. Трупы есть, но сколько и как их звали при жизни, не знаю.
— Значит, Лубовский был в машине?
— Иначе бы она не взорвалась.
— Как ты узнал мой телефон?
— Паша! — укоризненно протянул Халандовский. — Ну нельзя же недооценивать друзей.
— Виноват.
— Я позвонил нашему городскому прокурору, и он все выяснил за три минуты. А знаешь, я бы тебе не помешал в Москве. У меня есть там кое-какие связи с братками... Они всегда знают что-то такое, что неизвестно нашим мудрецам. Я имею в виду мудрецов из правовых органов.
— Я уже начал знакомиться с этими мудрецами.
— А на мой вопрос ты не ответил... Я тебе нужен в Москве?
— Не помешал бы.
— Я могу это понимать как приглашение?
— Можешь, Аркаша.
— До скорой встречи, Паша. Завтра увидимся. Утром.
Халандовский положил трубку.
И тут же вошел Шумаков. Едва взглянув на Пафнутьева, он сразу понял, что тот знает о покушении.
— Тебе уже сообщили? — спросил он.
— Да.
— Кто?
— Аркаша звонил.
— Какой Аркаша? — спросил Шумаков, и Пафнутьеву вопрос не понравился. Его новый знакомый явно перешел некую невидимую границу, которая отделяет уместный и допустимый интерес от неуместного и недопустимого.
— Да так, шатается один по жизни. — Пафнутьев сделал неопределенный жест рукой. — Иногда помогает, иногда мешает, а в общем... — И Пафнутьев замолчал, сознательно замолчал.
