— Жалуется, падла, что ему первому кофе не дают, — объяснил Криворучко лейтенанту.
— Может, ему еще туалетной бумаги отмотать? — бросил Иванов презрительно.
— Даже не вздумай.
— И в мыслях не было, товарищ подполковник.
Криворучко допил кофе, вернул стаканчик лейтенанту, дождался, когда снова нальют, и передал мутную жидкость Моргенштерну.
— Ну, что делать-то будем? — спросил он советника. — А? Чего молчишь, пиндосина? Давай, жри наш русский кофеек. Авось подавишься и сдохнешь.
Моргенштерн подавился, облил себя кофе и принялся мучительно кашлять. Подполковник зашел за танк и от души треснул советника кулаком по спине.
— Не сдох, — констатировал он, возвращаясь на открытое место.
Из-за баррикады показалась бритая голова.
— Русские! Скажите пиндосу — договор неправильный!
— Какая разница?! Нам по хрену ваши договоры с пиндосами! Вешайтесь, чурки!
— Вы же войска НАТО!
— А нам по хрену!
— Вы же русские…
— И поэтому нам по хрену!!!
Голова исчезла. Иванов снова курил, разглядывая баррикаду.
— А то стрельнуть разок? — спросил он. — Для острастки.
— Тогда пиндос точно сдохнет. В Вашингтонском договоре про стрельбу ни слова. Там написано, что, как только приходят войска НАТО, все негодяи сами разбегаются.
Моргенштерн за танком чихал и плевался. Иванов курил. Криворучко ждал.
— Эй, русские! — позвали из-за баррикады. — Слушай, ехали бы вы домой, а?
Иванов выматерился и полез в башню.
— Лейтенант! — прикрикнул Криворучко.
Иванов высунулся обратно.
— Ты мне брось эти еврейские штучки, — посоветовал Криворучко миролюбиво.
— Вы бы потом сказали, что я случайно задел спуск.
— Ага, сапогом… Отставить, лейтенант. Спокойнее.
Моргенштерн снова бубнил в рацию.
— Теперь жалуется, что я его ударил, — предположил Криворучко. — Чмо.
Из хвоста колонны прибежал вестовой.
— Товарищ подполковник, идите завтракать.
— Принеси сюда. Мне и лейтенанту.
— Есть.
Моргенштерн закончил общение с рацией и взялся за переводчик.
— Сообщили ли вы противнику, что войска НАТО оставляют за собой право…
— Уже два раза, — перебил Криворучко.
— Twice, — перевел лейтенант.
— And fuck you, — добавил подполковник. — Ой, блин. Само вырвалось. Я этого не говорил.
Моргенштерн впал в задумчивость.
Пришли бойцы в поварских халатах и шапочках. Через пару минут посреди дороги красовался стол, накрытый белоснежной скатертью и уставленный посудой. Принесли два стула. Иванов слез с брони.
— Что у нас сегодня? — спросил Криворучко, усаживаясь. — Опять яичница? Ладно, ладно. Лейтенант, присоединяйся.
— Русские! — крикнули из-за баррикады. — Водки хотите?
— Точно нервничает, чурка, — подполковник усмехнулся. — Ишь, заигрывает.
Некоторое время ничего не происходило. Офицеры завтракали, Моргенштерн тупо глядел на свой переводчик.
— Русские! А русские!
— Чего надо? — невнятно спросил Криворучко, жуя.
— Вы сколько тут еще будете?
— А у тебя что, намаз? Иди, мажься! Мы тут надолго. Навсегда.
— Вот же свиньи… — раздалось из-за баррикады.
Подполковник запил яичницу огромной кружкой кофе, откинулся на спинку стула и задумчиво оглядел свой живот.
— Кончится война, — сказал он, — займусь спортом. Бегать буду. Каждое утро. Ну, не каждое, но по выходным точно. По воскресеньям.
Моргенштерн вышел из прострации и снова взялся за радиопереговоры.
— А я в деревню уеду, — сообщил Иванов, доставая сигареты.
— Уволишься, что ли? Брось. Между нами, тебе следующая звездочка вот-вот капнет.
— Спасибо, конечно, но… Надоело пиндосам служить. Заведу лучше пасеку, медовуху буду гнать. Вы в гости приедете.
— Ты не пиндосам, а Родине служишь! — заявил подполковник твердо. — Как говаривал товарищ Сталин, Гитлеры приходят и уходят, а русские остаются.
— М-да… — сказал Иванов. И больше ничего не сказал.
Стояло ясное утро. Солнце все выше поднималось над Москвой. Иванов курил, пуская дым в небо. Криворучко неодобрительно щурился на торчащую из-за Кольцевой дороги бетонную иглу Останкинского минарета.
Моргенштерн издал неясный звук, пытаясь привлечь внимание.
— Что тебе? — спросил Криворучко. — Жрать охота? Увы, совсем ничего не осталось.
— В связи со сложившейся кризисной ситуацией командование дает приказ отступить для проведения консультаций и перегруппировки сил! — объявил переводчик.
— Ну и отступай, — добродушно согласился Криворучко.
Советник прицепил на пояс рацию, убрал переводчик в карман и короткими перебежками ускакал в хвост колонны, к своему «Хаммеру».
— Пиндос, — совершенно без выражения сказал подполковник.
Подумал и добавил:
— Вот ведь послал нам бог дурака. Уж и кормить его перестали, вторую неделю сухпаем давится, а все никак не поумнеет.
Подошли бойцы, начали собирать со стола.
— Слушай приказ, — сообщил подполковник, ни на кого не глядя. — С этой минуты пиндосу кофе ни грамма. Довести всему личному составу.
— Есть.
Бойцы забрали посуду, подхватили стол и удалились.
— Эй! — крикнул подполковник вдогонку. — А узнаю, что кто-то дал пиндосу туалетной бумаги, — разжалую и посажу!
Иванов встал, потянулся, забрался на танк и сказал в люк:
— Завтракать идите.
Из машины полезли заспанные танкисты.
Иванов оглянулся на Москву, посмотрел на Криворучко.
— Ну так что? — спросил он. — Развернем лагерь прямо здесь?
Криворучко закинул ногу на ногу, почесал серую щетину на подбородке и произнес:
— …И назовут это позже «Стояние на реке Москве». Ты готов войти в историю, лейтенант?
— Вляпаться в историю не готов, — быстро ответил Иванов. — А войти — всегда пожалуйста.
Подполковник встал и принялся расхаживать туда-сюда поперек шоссе.
— Русские! — позвали из-за баррикады. — Ну чего вы тут застряли? Почему не отступаете?
Криворучко покосился на лейтенанта.
— Пиндос настучал, — сказал тот. — Зуб даю.
Подполковник заложил руки за спину и хмуро уставился на баррикаду.
— Водки подарим ящик! — крикнули оттуда. — На посошок!
Подполковник щелкнул пальцами. Лейтенант быстро протянул ему мегафон.
— Ну два ящика! — надрывались за баррикадой. — Больше нету, мамой клянусь!
Криворучко задумчиво покачивал мегафоном.
— Два с половиной ящика! Больше точно нету! Только уезжайте уже, Христа ради!
Иванов на башне обидно захохотал.
— Чего-то не нравится мне «Стояние на реке Москве», — сказал подполковник. — Не звучит. И скучно будет смотреться в учебниках. Детям неинтересно такое читать.
— Московская битва? — предположил Иванов.
Криворучко поднял мегафон, направил раструб к баррикаде и рявкнул:
— Эй, чурка! Фамилия!!!
— Два с половиной ящика!.. Бригадный генерал Хухуев!
Криворучко опустил мегафон.
— Спасибо, чурка, — сказал он тихонько. Вернул мегафон Иванову и в ответ на его недоуменный взгляд объяснил: — Не бывает таких исторических сражений, чтобы полководец не знал имени своего врага.
Иванов согласно кивнул и сунул мегафон в башенный люк.
Подбежал вестовой.
— Товарищ подполковник! Там пиндос волнуется. Спрашивает, когда поедем.
— Не поедем, — отрезал Криворучко. — Иди скажи начальнику штаба, что после завтрака я назначил войну с чурками. Пусть готовит приказ. Да, особо отметь — пиндосу об этом знать необязательно.
— Есть! — вестовой просиял лицом и убежал с такой скоростью, что над асфальтом поднялась пыль.
— Гляди, лейтенант, — сказал Криворучко, — как солдат войне радуется. А ты увольняться хочешь.
Иванов опять закурил, смял в кулаке пустую сигаретную пачку и швырнул ее на обочину.
— Может, я передумал.
Из-за баррикады кто-то махал белой тряпкой.
— Московская битва… — мечтательно протянул лейтенант.
— Водки! Два с половиной ящика! — орали за баррикадой. — И бабу! Хотите бабу, русские?! Баба хорошая, не пожалеете!
Криворучко недобро рассмеялся.
— Нет, лейтенант, не битва.
Иванов ждал продолжения. И подполковник сказал:
— Московское побоище.
Солнце поднималось все выше в безоблачное небо над древним русским городом.
2006 г.
Ника Батхен
ЖИЛ ДА БЫЛ БРАДОБРЕЙ
Начала войны Мосес Артурович не запомнил. Неудачное обострение язвы загнало его на больничную койку. Когда сбросили бомбы на Москву, Минск и Новосибирск, он лежал под ножом. Пока ракеты жгли Одессу, Киев и Львов, он жарко бредил и санитарки связывали беднягу простынями, чтобы не навредил себе. По счастью, начальник госпиталя распорядился перевести людей в подвальное бомбоубежище еще при первой тревоге, поэтому у больных был куда больший шанс выжить, чем у здоровых. И Мосес Артурович свои шансы использовал во всей полноте… Смерть любимой Марточки заставила его пожалеть о крепости здоровья, но оставались сын Георгий и дочка Натуся. Сын был следователь, во время неразберихи, оставшейся в хрониках как Смоленская резня, он железной рукой наводил порядок и в итоге оказался в команде военной администрации города. Дочка же всегда была хрупкой, болезненной, а ужас первого дня войны лишил ее речи и уложил в постель — она перестала вставать и почти не ела. Только плакала, когда начали выпадать волосы — роскошные, черные как смоль кудри. Мосес Артурович сам обстриг свою девочку, пообещав, что все отрастет. И ошибся. Волосы выпадали у молодых, старых, здоровых, больных… Кто-то брился наголо, кто-то повадился торговать париками, собранными из загодя срезанной «красоты». В любом случае Мосес Артурович остался без работы. Он был парикмахер. И отец его был парикмахер, и дед, и прадед… Много-много поколений узкоплечих, низкорослых, длинноносых армян с ножницами, бритвами, щетками и секретами — чем освежать кожу, как пускать и останавливать кровь, удалять мозоли, завивать локоны «чипцами», замешивать хну и басму, на чем настаивать репейное масло. А после войны людям были нужны жизнь, тепло, хлеб, оружие и лекарства, тем паче что стричь теперь стало нечего.
