На экране, сменяя друг друга, ползли танки с чуть ли не задевающими брусчатку пушками, боевые машины пехоты с задранными в небо птурсами, тягачи с обрюзгшими ракетами. Леонид Ильич стоял на трибуне и, морщась, махал солнышку. Оно стояло в зените.
10
Как-то в затененном кабинете Олега Кирилловича, чудом удержавшегося в генеральском кресле после истории с зятем, раздался протяжный звонок.
— Авостин, — сухо сказал в трубку.
— Это Подцыбин, — раздалось на другом конце провода. — Халлоу!
— Мишка, что ли?
— Майкл.
— Объявился, значит… — задумался и, словно спохватившись, нажал на кнопку под крышкой стола.
Зажав рукой микрофон, бросил сразу появившемуся в дверях холеному лейтенанту:
— Срочно установить откуда звонят.
Лейтенант исчез.
— А вы думали, я уже все, каюк, — звучало из трубки.
— Да так-то я и не думал, — отпустил микрофон.
— Кирилыч! У меня к вам дельце.
— С такими подонками, как ты, я дел не имею!
— Зря. Зря, так, не дослушавши…
— Откуда звонишь?
— Вам доложат.
И точно. В дверях снова появился лейтенант и быстро прошагав по паркету, положил на стол листок.
«На проводе о. Пальма Канарские острова», — прочитал генерал и замахал руками холеному. Тот удалился.
— Далековато забрался… — вновь заговорил Авостин.
— Ну, вы же грозились меня сослать на канальские острова. Вот я там и оказался, — в трубке засмеялись.
— Мерзавец!
— Тестюшка…
— И ты еще посмел?!
— Короче. Нужно переправить ко мне сына.
— Какого сына?
— У меня он один. В Киеве.
— И у тебя рот открывается, чтобы я… — могучий лоб генерала покрылся испариной.
— Именно.
— Вот каналья!!
— Олег Кирилыч! Если вы не поможете мне, то маленький документально подтвержденный листочек ляжет на стол чуть выше вашего…
— Какой еще листочек?
— А что же вы думаете, я все эти годы баклуши бил?
Олег Кириллович хотел бросить трубку, но какая-то профессиональная осторожность помешала:
— И что там начиркано?
— Интим вашей дочери.
Авостин проглотил сухой комок в горле. То, что его дочь переспала с южнокорейским атташе, он знал по своему особому каналу, но то, чтобы об этом могли узнать и другие, он позволить никак не мог.
— Шутник ты, Миша! — искривился.
— … Как будем договариваться? Недельку даю на обдумывание…Запикало.
В том, что из всего этого добра не будет, сомневаться не приходилось. Перед генералом вдруг встала тяжкая задача. Прямо хоть сам езжай в Киев, выкрадывай ребенка и вези в багаже через границу. Иначе…
Потянулся, открыл потаенную дверцу стенного бара. Звякнул бутылкой горилки. Лупанул один стакашек. Другой. Долго курил, пуская кольца зыбкого дыма. И потом проговорил:
— Иного выхода не вижу. Придется убрать и дочь… А то на старости лет сам угодишь на острова, те самые — К А Н А Л Ь С К И Е…
Павел Амнуэль
ЧИСТО НАУЧНАЯ ЭКСПЕРТИЗА
- Извините, я могу поговорить с миссис Джефферсон?
— Говорите.
— Мое имя Джонатан Бернс, я работаю… работал вместе с…
— Я о вас слышала, доктор Бернс. Ник… рассказывал.
— Вот как… Это облегчает… Понимаю, миссис Джефферсон: вам сейчас не до того, чтобы…
— Хотите поговорить о Нике?
— Могу ли рассчитывать…
— Конечно, я все время о нем думаю, вы его знали, хочу о нем говорить, пожалуйста, приезжайте прямо сейчас, знаете адрес? Лихай-роуд, восемнадцать, второй этаж, позвоните на мобильный, когда приедете, я открою, звонок отключен, потому что… вы понимаете… Пожалуйста, приезжайте, доктор Бернс.
* * *
С Бернсом разговаривал детектив Сильверберг. Он последовательно опрашивал сотрудников кафедры, начав с Нобелевского лауреата Джона Ховнера, для которого реальный мир был лишь голографической записью на поверхности пятимерной сферы, а потому относился профессор к проблемам мироздания — от мировых до личных — с олимпийским спокойствием, полагая, что ни к чему проецировать на и без того максимально заполненные квантовые области еще и собственные эмоции. Детектив вышел от профессора ошарашенный свалившейся на него информацией и потому с остальными сотрудниками разговаривал, будучи в состоянии взвинченном и в чем-то даже неадекватном. В кабинет к Бернсу Сильверберг вошел без стука минут за пятнадцать до конца рабочего дня, будучи уверен, что, если не поторопиться, то ровно в пять физик сбежит домой, и придется прийти на следующий день: кошмар, которого детектив хотел избежать.
Опустив не только приветствие, но и положенные в таких случаях биографические детали, Сильверберг спросил без околичностей:
— Доктор Бернс, где вы были во второй половине дня пятницы, восемнадцатого октября?
Бернс, занимавший последний по коридору кабинет, домой не собирался, времени у него было достаточно, жену он просил заехать за ним в половине восьмого: они собирались на празднование дня рождения Розетты, любимой племянницы Бернса, родившейся в день старта межпланетной станции к комете Чурюмова-Герасименко и потому названной в честь этого замечательного научного события.
— Присядьте, детектив, — буркнул Бернс, с сожалением оторвавшись от компьютера. — Я удовлетворю ваше любопытство, но, бога ради, скажите толком, как умер Николас, по факультету ходят слухи один нелепее другого!
— Я задал вопрос… — агрессивно начал Сильверберг, но смешался под доброжелательным взглядом Бернса, впервые за весь долгий день увидел себя со стороны, мысленно назвал профессора Ховнера старым ослом, досчитал до десяти и произнес совсем другим тоном: — Прошу прощения, доктор, у меня был тяжелый день. Вы не представляете, что это такое: разговаривать с людьми, помешанными на науке. Никогда не думал…
Он не нашел нужного слова, сел наконец в предложенное ему кресло, расслабился и без внутреннего сопротивления встретил реплику Бернса:
— Так ведь и мои коллеги никогда не разговаривали с человеком, помешанным на преступлениях…
— Я не…
— И они не… Уверяю вас. Так что там с доктором Гамовым? Я слышал о трагическом случае, но, если этим занимается уголовная полиция и детектив спрашивает, где я был в момент смерти Николаса, значит, вы предполагаете… — Бернс помедлил, ему очень не хотелось произносить слово, но синонимов он искать не стал и закончил: — Николаса убили?
— Я вижу бутылку «Спрайта» на подоконнике, — проговорил детектив, вспомнив только сейчас, что не ел и не пил с десяти утра.
