Баня… снова баня…
Михаил Васильевич очень любил «встречи без галстуков» и кулуарные беседы. И, надо сказать, знал в них толк. Во всяком случае повторное посещение бани, после того эпизода в Москве, было воспринято президентом Германии вполне благосклонно.
И поговорили хорошо.
И помылись.
И отдохнули.
— Да… жить хорошо! А хорошо жить — еще лучше! — добродушно заметил нарком.
— Это точно, — хмыкнул Гинденбург, после перевода. Хотя русский он за эти месяцы немного подтянул и сам уже мал-мало понимал собеседника.
— Вы планируете участвовать в этом польском цирке?
— Очень хотим. Но версальские ограничения… — развел он руками.
— Правила нужны для того, чтобы их нарушать, иначе какое же от них удовольствие? Во всяком случае так как-то сказал один мыслитель.
— Надеюсь не немец?
— О, будьте уверены. Ирландец. Звали его Оскар Уайльд. Он, правда, тот еще содомит был и проказник, но суть вопроса показал верно. Любое правило можно обойти, любой закон можно нарушить. В обычных условиях это не нужно. Это создает хаос. Но отчаянные обстоятельства порождают отчаянные поступки. Не так ли?
— И что вы предлагаете? — после небольшой паузы, спросил Гинденбург.
И Фрунзе рассказал. Вдумчиво. Основательно. С массой деталей.
— Чувствуется, что вы в прошлом были революционером.
— Вам нравится моя задумка?
— Она авантюрна, но любопытная. Сколько вы сможете выделить оружия?
— На полнокровный корпус. Пока больше просто нет. — Фрунзе лукавил, но не сильно. На складах действительно не было, потому что на них его почти не направляли, передавая в лояльные войска. Сначала постоянной готовности. Потом легким силам. Ну и, наконец в те территориальные части, которые не подведут…
— Не маловато?
— Это будет корпус райсхеера. Да еще закаленный на полях сражений.
— И все же…
— А вы сможете собрать в кулак большие силы не привлекая внимание… англичан с французами? — Фрунзе чуть в шутку не ляпнул «санитаров», но вовремя сдержался. Иногда его юмор бывал непонятен местным[1].
— А авиация? — спросил присутствующий на этом неформальном совещании Герман Геринг.
— Самолет не карабин. На его освоение нужно время. К нему нужно привыкнуть. Поэтому я предлагаю поступить так…
Само появление в окружение Гинденбурга этого персонажа несколько напрягало Фрунзе. Он-то прекрасно знал, что Геринг отличился в годы Второй Мировой войны как военный преступник, совершивший немало злодеяний.
Да, в годы той страшной войны никто не остался белым и пушистым. И то же уничтожение Дрездена бомбардировками вряд ли можно было считать чем-то иным, кроме как военным преступлением. И, как сам Геринг отмечал на суде, если бы победили они — судили бы союзников. Такие страшные войны всегда сопровождаются огромными жертвами среди мирного населения. Особенно при том формате ожесточения, какой имелся в оригинальной истории. Но… но… но…
Ведь этот вариант Фрунзе был гостем из будущего и смотрел на события с высоты XXI века. Воспринимая многих людей по еще не совершенными ими поступкам. И его как Мюллер в центре подготовки сотрудников НКВД и армейских спецслужб немного нервировал, так и вот этот вот «летун».
Конечно, в этой истории Герман покинул НСДАП через неделю после того, приснопамятного разговора с Гинденбургом. Ясно показав, что присутствовал там как представитель армии. Вроде смотрящего что ли. Более того, когда начались зачистки непримиримых сторонников этой организации и связанных структур вроде общества Туле, он очень сильно помог. В первую очередь за счет своей осведомленности. Однако Фрунзе воспринимал его сложно. Как в том анекдоте про ложечки, которые нашлись, но осадок остался.
Геринг видел эту эмоциональную реакцию Фрунзе. Ее ведь было не утаить. И понимал, что тот негативно относился к НСДАП и всему, что с ней было связано. Поэтому старательно игнорировал эту подозрительность. Строго говоря к нему много кто из генералитета Германии относился также. И на то имелись все основания — все-таки он входил в руководство партии, будучи по сути там вторым человеком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Да, его ценили как героя войны, как толкового организатора, и специалиста в области военной авиации, а точнее ее применения. Одного из самых авторитетных в Германии тех лет. Но репутация вызывала вопросы.
Но что сделано, то сделано.
«Другого народа у нас нет», как в свое время отметил Сталин. Поэтому Фрунзе хоть и поглядывал на Геринга подозрительно, но общался вполне нормально. Памятуя о том, что несмотря ни на что — специалист он и есть, и был, и будет весьма компетентный. И Люфтваффе в годы ВМВ показало себя очень и очень впечатляюще. Особенно в перерасчете на имеющиеся весьма скромные ресурсы, каковыми обладала Германия в ходе тяжелой глобальной войны.
Аналогично он относился и к Мюллеру, который еще себя не успел запятнать. И был просто очень крепким оперативником с богатым опытом. И не только к Мюллеру. Строго говоря Фрунзе тащил из Германии всех более-менее выдающихся специалистов, отличившихся на полях как Первой, так и Второй мировой войны.
Так, например, в аппарате армейской разведки РККА уже трудился Вальтер Николаи. Тот самый Вальтер, который возглавлял разведку кайзеровской Германии и был после 1919 года откровенно заплеван. Понятно, не на ключевой должности, так как от природы не отличался решительностью и смелостью. Но аналитик он был крепкий и опытный. Таких как раз не хватало в Союзе.
Также удалось вытащить австрийца Отто Скорцени. Туда же — в разведку. В диверсионно-разведывательное управление. Само собой — уже как гражданина СССР, которое принял и Вальтер, и почти все приглашенные иностранные сотрудники. У Фрунзе на этом был особый пунктик.
Или, например, Эрвин Роммель, бывший капитан Рейхсвера. Так он вообще командовал одной из свеженьких БТГ. Более того — участвовал в составе специальной команды Генштаба по разработке тактики ее применения. Где, среди прочего, сошелся накоротке со Слащевым, близким ему по духу. Такой же авантюрист.
И таких персонажей в РККА хватало. Из-за чего Фрунзе и нервничал, каждый раз, когда слышал эти фамилии. Словно получал легкий удар током. Но в целом — обвинять их пока ни в чем было нельзя. И ситуация получалась вроде той, как если бы Наполеон таки поступил на службу в армию Российской Империи[2]. С одной стороны — на Фрунзе давил груз воспоминаний из прошлой жизни. С другой стороны — этого все попросту еще не случилось и могло вовсе не случиться.
Проблемой являлись только совсем уж одиозные персонажи вроде самого Гитлера, Розенберга, Гиммлера и прочих подобных им. Тут уж Михаил Васильевич попросту не мог через себя перешагнуть. Тем более, что эти кадры уже в 1925-1927 годах генерировали тот же самый бред, что и в острой фазе своей политической шизофрении. Но, к счастью, к январю 1928 году они все уже являлись частью истории. Немцы сами их зачистили. И не потому, что были так уж решительно настроены против национализма. Нет. Просто любая связь с теми, кто кинул их с ПМВ, воспринималась ими очень болезненно. Особенно в контексте сказанных Фрунзе слов, из которых можно было понять — их, по сути, пытались снова развести и кинуть…
Банный вечер шел своим чередом.
Пива пили немного. Больше для вида. В основном общались. А ближе к финалу посиделки вновь коснулись вопроса национальностей. И Фрунзе «на голубом глазу» снова «завел свою пластинку», начав рассказывать про историю заселения Европы, транслируя фрагменты прослушанных лекций всяких популяризаторов из прошлой жизни. Того же Станислава Дробышевского и прочих. Заходя аж со времен неандертальцев и гейдельбергского человека. Коснувшись под финиш вопроса выделения германцев и славян из общего западного индоевропейского массива племен. Ну и, разумеется, того факта, что вся восточная Германия это, по сути, германизированные славяне. Прямо вот от к востоку от Эльбы начинавшиеся.
Немного поспорили. Но не сильно:
— Вам непременно нужно написать книжку. — убежденно произнес Геринг. — Вы очень интересно рассказываете.
