Я снова улыбнулась при звуке собственного имени, и Перл улыбнулась в ответ, окончательно поверив, насколько мне лучше. Она опустилась на колени и положила Мерзкую Вещь на пол так бережно, словно та могла взорваться.
Сделав глубокий вдох, она размеренными шагами начала пересекать комнату. Зомби отодвигался по мере того, как она приближалась, и я почувствовала на ее кедах запах кошачьей мяты. Вот почему он так нервничал. Она пахла, как его старые игрушки, которые он теперь ненавидел.
Он спрыгнул, чтобы обнюхать Мерзкую Вещь, которая внезапно превратилась просто в старую куклу. На полу она выглядела безжизненной, сломленной и почти не мерзкой, как раньше.
Новая волна облегчения прокатилась через меня. От одной мысли о пении я становилась сильнее. Даже свет свечи не так резал глаза.
Перл села рядом со мной на постель. Сейчас музыкальный плеер мерцал в ее руке. Я увидела на нем рисунок яблока[22] и снова слегка вздрогнула вспомнив, что все же вышвырнула кое-что из окна — восемьдесят гигабайт музыки, которые пахли мальчиком, подарившим ее мне.
Перл дрожащими пальцами заправила мне волосы за ухо. Я осознала, какая я грязная, пусть даже каждую субботу Лус заставляла меня принимать душ.
— Я ужасно выгляжу? — Я не видела себя… два месяца, если сейчас август.
— Нет. Ты по-прежнему прекрасна. — Она улыбнулась и вставила один наушник в свое ухо. — Может, немного похудела. Лус не кормит тебя?
Я улыбнулась, вспоминая все сырое мясо, которое съела на ланч. Бекон холодный, соленый, только что вынутые из пластика полоски еще слипаются. И потом цыпленок; я слышала, как Лус свернула ему шею на заднем дворе. Его тут же ощипали, и вся кожа была в пупырышках. Какой горячей, какой живой ощущалась в горле его кровь! Но я по-прежнему была голодна.
Когда в мерцании «Apple» Перл наклонилась вперед, я увидела пульсирующую жилку на ее горле, и зверь внутри меня заворчал.
«Нельзя есть Перл», — напомнила я себе.
Она протянула мне второй наушник, и я тоже вставила его. С разделяющего нас расстояния всего в несколько дюймов мы поглядели друг другу в глаза, связанные раздваивающимся белым шнуром. Это было странно и вызывало сильные ощущения — никто, кроме Лус, не осмеливался подходить так близко ко мне с тех пор, как я укусила этого глупого доктора.
Я чувствовала в дыхании Перл запах кофе, чистого пота летней жары и обособленный от него потный запах страха. Зрачки у нее были огромные, и только по этому признаку я вспомнила, что в комнате темно. Сейчас моя жизнь проходила во мраке.
Между ее верхней губой и носом, во впадинке размером с ноготь, что-то влажно поблескивало. Я наклонилась, испытывая желание слизнуть эту влагу, попробовать, такая ли она соленая, как бекон…
Но тут она включила плеер — и музыка хлынула в меня.
Она началась внезапно — черновой монтаж, буквально посреди такта, — но рифф был слишком дерзок, чтобы волноваться из-за таких пустяков. Одна гитара рокотала понизу, прямо как басовая часть, кто-то играл тремя не слишком умелыми пальцами. Вторая гитара играла выше, исполненная беспокойной, шумной энергии, обольстительно нервно.
Ни та, ни другая не была Перл, поняла я.
Потом она вступила на клавишах, вписалась тонко, изящно и безупречно. Стлалась низко, как никогда не играла в «Системе». Эта мысль вызвала во мне зависть — малышка Перл продолжала расти, пока я лежала здесь во мраке. Внезапно мне захотелось встать, одеться, нацепить солнцезащитные очки и выйти в мир.
«Скоро», — подумала я, продолжая слушать.
Музыка заставила меня негромко напевать, проникая в интервалы, которые Перл оставила открытыми, находя мелодические линии, которые можно изогнуть и повернуть. Она оказалась права — это было в духе нового звука, типа всех тех инди-групп,[23] которые так нравились нам этой весной. Все тело рвалось ворваться в эту музыку.
Но когда я, наконец, открыла рот, оттуда полились лишь проклятия, стихи из самых ранних, практически нечитаемых каракуль в блокнотах под кроватью. Потом они иссякли, словно гейзер из бутылки с пивом, и я начала жужжать рваную бессловесную песню, подлаживаясь под музыку.
Несколько мгновений это было прекрасно, варварская версия прежней меня, хотя с новыми чарующими оттенками. Звук моего пения заставил зверя внутри запылать, но умная Перл сумела обмануть его: себя я слышала лишь одним ухом, другое наполнял рифф — плотная, искрящаяся защита. Правда, совсем ненадолго.
Вскоре болезнь перекрыла мне горло, и песня чуть не задушила меня. Я посмотрела на Перл, желая увидеть, не вообразила ли я это. Ее глаза, совсем рядом с моими, мерцали, словно экран музыкального плеера.
Задержав дыхание, я снова сосредоточилась на риффе. Она и тут оказалась права: они были совсем не такие, как «Система», эта пара своеобразных гитаристов. Они вытащили что-то из меня, протащили прямо мимо зверя.
— Где ты их нашла?
— На Шестой улице. Совершенно случайно.
— Ммм… Тот, кто действительно может играть, звучит…
Я сглотнула.
— Да, — сказала Перл. — Он разносторонний и свежий, типа, какой я всегда хотела, чтобы была «Нервная система». Никаких знаний или, по крайней мере, немного, и уж точно — никаких теоретических знаний. Он заполняет любое пространство, которое ему дают. Почти стихия, но, как ты выразилась, управляемая. Он Тадж-Махал шальных гитаристов.
Я улыбнулась. Все это так и было, но я думала о другом.
Для меня он звучал, типа, так… аппетитно.
Часть II
Прослушивания
Мор Юстиниана был первым случаем появления Черной смерти.
Полторы тысячи лет назад император Юстиниан только приступил к своему величайшему труду: восстановлению Римской империи. Он хотел воссоединить две ее половины и еще раз поставить мир под власть римлян.
Но едва началась его гигантская война, пришла Черная смерть. Она пронеслась по Восточному Средиземноморью, унося миллионы жизней. Тысячи мертвецов ежедневно в одной лишь византийской столице — Константинополе! Юстиниан вынужден был смотреть, как на глазах рушатся его мечты.
Странно, но историки не уверены, какого характера была эта Черная смерть. Бубонная чума? Сыпной тиф? Что-то еще? Некоторые предполагают, что это был случайный набор болезней, вызванных одним доминирующим фактором: взрывным ростом популяции крыс, стимулируемым огромными запасами зерна римской армии.
Близко, но не совсем. Что бы ни дало ей толчок, следствия Черной смерти не вызывают сомнений: Римская империя наконец ушла в историю. Математика, литература и наука древних во многом оказались утрачены. На Европу опустилась мрачная эпоха Средневековья.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});