— Дура! Чтоб нас все жуликами считали! Придет ихний отец и скажет: «Ваша Клавка у Ренки куклу украла!..» Думаешь, он поверит тебе? У него ж глаза, как у цыгана. Страшные! Молчи. Никто ничего не знает. А у Ренки вон сколько этих кукол! Может, сама где потеряла. Маме мы ничего не скажем… А куколка какая классная! Вместе играть будем…
Клава растерялась от Сонькиных слов. Ей стало страшно. А если правда — не поверят?…
Для Клавы наступили трудные дни. Сонька совсем обнаглела. Только и знает командует: «Посуду помой! Пол подмети!» А сама ходит, как барыня. Все самые лучшие фантики себе забрала. И полтинник тот, что папа подарил, выманила. А если Клава возражать начнет, так сейчас же грозится: «А я маме скажу! Жуличка!..» Теперь еще и Лыжницу себе требует. Только пусть не думает. Лыжницу ей Клава не отдаст ни за что! Вот украсит хорошенько и отнесет Ренате. Скажет: «Видишь, как я ее хорошо одела! Как царевна!» И Рената обрадуется. И опять они будут дружить. Пусть тогда Сонька!..
Но дни проходили за днями, а Клава все не могла решиться.
И снова Клава сидит в уголке и наряжает Лыжницу. Обернула серебряной бумагой лыжи. Стали они не простые, а самокатные. Скажи: лыжи, несите! И помчат они в тридесятое царство. А из золотой — сделала ей кокошник и туфельки. Теперь она — настоящая Снегурочка или добрая фея из сказки. Только у феи ведь волшебная палочка. Махнет она — и все сделается. Что хочешь! Взяла Клава спичку и обернула синей фольгой, а головку — красной. Аж горит вся. Настоящая волшебная. В руку Лыжнице палочка пришлась в самый раз.
Клава щурит глаза. И… что это?! Лыжница-Волшебница будто шевельнулась! Еще прижмурилась — опять?! Качнулась волшебная палочка — красные искры метнулись от нее. Клава совсем закрыла глаза. Вот если правда — волшебная. Тогда бы она попросила, чтоб мама на нее не сердилась. Чтоб Сонька вдруг стала добрая-добрая. Чтоб папа скорей приезжал из Москвы. И еще, самое главное, чтобы эти дни вернулись назад. Назад!
— Тук. Тук. Тук, — слышится от батареи.
Клава вздрагивает и прижимает к себе Лыжницу-Волшебницу. Мечется по комнате, ища, куда бы ее спрятать. И сразу вспоминает, что никого в квартире нет. Она одна.
Опять стучит Рената. А Клава не может прийти к ней. И не придет никогда-никогда! Из глаз ее катятся слезы. На куклу. И у нее лицо становится мокрым. Плачет кукла Лыжница Клавиными слезами.
Сонька, уходя в школу, пригрозила: «Если ты не отдашь мне Лыжницу и все костюмы, я сегодня скажу маме. Понятно?» И тогда Клава решилась…
— Клавочка! — запрыгала от радости Рената и мигом втянула ее в прихожую.
— Вот! — сказала Клава и положила на стол большую коробку из-под парфюмерного набора.
— Что это?
Клава молча подняла крышку. На атласной подушке лежала Лыжница. Но она совсем не была похожа на ту замухрышку в припачканном лыжном костюмчике, какой помнила ее Рената. Золотой кокошник, золотые туфельки. Голубая шубка с белым пушком на рукавах. В руке — синяя волшебная палочка с красным наконечником. Серебряные лыжи. А рядом, в углублении, — целый ворох нарядов. Кофточки и юбочки, туфельки…
— Ты не думай, Рена, — тихо сказала Клава. — Я не насовсем взява. А только поиграться.
— Клавочка! И ты сама все это шила?
— Сама шива! — гордо ответила Клава. — Никто не помогав.
— А меня научишь? Я буду тебя учить, а ты — меня. Ладно?
— Вадно.
— А ты ее назад забери. Насовсем.
Клава оторопело глянула на подружку. Что она говорит?! Ей даже стало обидно. Да разве может кому-нибудь не нравиться Волшебница? И она снова совала коробку с куклой Ренате в руки.
— Что ты так смотришь, Клава? Я подарила Лыжницу тебе. Она твоя! Я давно хотела подарить.
Теперь, услышав слово «подарила», Клава поняла. Обрадовалась. И испугалась:
— А тебя мама не заругает?
— Что ты! Мне знаешь как влетело за то, что я тебе ее давно не подарила!
Клава верила и не верила своему счастью. Волшебница — ее! Рената говорит: уже давно подарила. Значит, все хорошо. Значит, нечего бояться! Пусть теперь Сонька попробует!
— Клава, давай заниматься. Я тут такую песенку сочинила. Маме понравилась. Вот слушай:
В переулке,В закоулкеНа лошадке я сидел.Лая лайки не услышалИ на лыжах в лужу сел.
Повторяй за мной:
— Всвух?
— Ага. Вслух.
Полковник Каблуков
Клава очень любила своего папу. И очень скучала по нему. Она могла подолгу рассказывать Ренате, какой он хороший, сильный и справедливый. Как они с папой хорошо гуляли. Какие чудесные подарки привозил он из Москвы.
Папа у Клавы вот уже три года учится в Москве, «в самой гвавной академии, откуда генеравы выходят». За последние два года Клава видела его только четыре раза. Но не забывала о нем ни на минуту. А теперь вот уже месяц в доме только и разговоров, что он скоро кончит учиться и приедет к ним насовсем.
* * *
Полковник Каблуков, Иван Николаевич, был настоящим военным. Начал службу рядовым красноармейцем в 1940 году, да так и остался в армии на всю жизнь. Войну он встретил уже бывалым сержантом… Три раза был ранен и лежал в госпиталях. За смелость и мужество получал боевые награды и новые воинские звания. Туг же, на фронте, встретился Иван Николаевич со своей будущей женой…
Кончался 1944 год. Три с половиной года страшной войны остались позади. В новогоднюю ночь собрались офицеры в землянке командира дивизиона гвардейских минометов капитана Каблукова. Только капитан хотел провозгласить тост, как вдруг дверь распахнулась, и в клубах пара появился человек.
— Кто такой? — строго спросил командир.
— Разрешите доложить?! — раздался звонкий девичий голос, — Товарищ гвардии капитан, санинструктор младший сержант Сбитнева прибыла в ваше распоряжение!
— Вольно, младший сержант. Пожалуйста, ваши документы.
Небольшого росточка, в белом полушубке, перетянутом ремнем, она смахивала на Колобок, что «от дедушки ушел и от бабушки ушел». Круглое девчоночье лицо. Испуганные большущие серые глаза. На лоб выбилась светлая прядка волос. Носик пуговкой.
«Сколько же этой малявке лет? — подумал капитан. — Восемнадцать? Не поверю! И как таких на фронт берут? У нее, небось, кукла в вещмешке. И больше всего на свете хочет конфет».
Она никак не могла вынуть документы: пальцы застыли. Ожесточенно дернула и вывернула карман. На снарядный ящик, служивший столом, вывалилась солдатская книжка, пакет из сануправления, крохотный флакончик одеколона, и покатились зеленые горошины леденцов… Девушка смутилась до слез:
— Ох, господи! И надо же…
Гости капитана засмеялись и принялись собирать леденцы.
— Как вас зовут? — спросил капитан, глянув в документы.
— Сбитнева! Олимпиада Трифоновна! — громко отчеканила девушка. Снова засмеялись офицеры. Не выдержал и капитан — фыркнул. Глянул на часы:
— Садитесь, Сбитнева. А ну, потеснись, кавалеры. Э-э-э! Да так мы и Новый год прозеваем! Три минуты осталось. Ну, за наступающий, за наступательный Новый год! Чтоб аж до самого Берлина! Гвардейцы, ура!..
Веселиться пришлось недолго. Зазвонил телефон. Капитан выслушал. Сказал короткое «Есть!» и приказал:
— Проверить боекомплект. В два ноль-ноль выступаем. Брать, все. Назад не вернемся.
Землянка опустела.
— Вы, санинструктор, едете с машиной лейтенанта Жихарева. Ординарец вас проводит.
Олимпиаду солдаты приняли сразу всерьез. Нескладное имя скоро переделали в короткое — Оля. Старшие просто называли ее «дочка». А про отчество ее никто никогда не вспоминал. Зато она никогда не забывала той первой новогодней ночи в землянке и рассыпанные леденцы, из-за которых она долго не могла смотреть в глаза, командиру.
Капитана Каблукова уважали и любили все в дивизионе. Полюбила его и санинструктор Оля. А знаете вы, что значит уважение и любовь фронтовика? Это значит, когда нависла смерть, заслонить, собой от нее командира. Ведь у них и дела, и мысли — все общее. До последнего смертного часа. А дела-то какие — война. А мысли какие — победа.
Много столбиков с красной пятиконечной звездой оставил за собой дивизион капитана Каблукова. Где-то плакали вдовы и напрасно ждали отцов мальчишки и девчонки. На смену погибшим приходили другие и клялись нерушимой солдатской клятвой отомстить врагу и не дрогнуть в бою, дойти до победы.
И вот наконец Берлин. Всего несколько дней осталось до окончания войны. Но для скольких тысяч бойцов стали они последними днями жизни. Сколько из них не увидело Красного знамени над разбитым фашистским рейхстагом.
Шли последние дни штурма. Над головой и рядом все ревело, грохотало, рушилось, горело от взрывов мин, снарядов, бомб. Капитан Каблуков, в поисках более удобных огневых позиций для своих «катюш», вбежал во двор, заваленный обломками разрушенного дома. Следом — ординарцы. Обследовали нижний этаж. Срезали из автомата притаившегося у окна фашиста с фаустпатроном. Капитану двор понравился. Широкий. И одна стена низкая. Мешать не будет.
