– Пойми Миша, это не предательство твоих мамы и папы. Память о родителях навсегда останется в твоём сердце. Но не надо, чтоб о них знал кто-то ещё. Это может быть опасно, в первую очередь для тебя. Ты это понимаешь?
Я задумчиво смотрел на доктора и мысленно ему аплодировал. Не знаю, что они с мамой себе вчера нафантазировали насчёт меня, но легенду для моего внедрения придумали – закачаешься! Комар носа не подточит.
– Но, Семён Маркович, разве я похож на еврея? Я ж чистокровный русак. Посмотрите на меня! Где вы видели таких евреев?
– И шо? И почему-таки обязательно всегда должен получиться только еврей? И отчего бы тому мальчику, шо вырос и стал твоим отцом, тоже не жениться на русской? Тогда в тебе всего четвертинка еврейской крови и таки-да, для всех ты будешь гоем. Это и по вашим, и по еврейским законам так. Но! Фире ты будешь родственником, в котором есть частичка родной еврейской крови, и никто из наших не бросит косого взгляда в её сторону за то, что она приняла участие в твоей судьбе.
– Но как я узнал о маме и попал в Одессу из Владивостока… один? В это же никто не поверит!
– О! – Доктор торжествующе поднял указательный палец вверх. – Мы с Фирой таки всё предусмотрели! Твой папа погиб от рук интервентов, а твоя мама, как только смогла, решила уехать в Одессу к твоим родственникам. Но заболела по дороге и в Омске скончалась. Ты стал сиротой, но у тебя осталось письмо с адресом Есфирь Самуиловны. Как удачно, что Фира сохранила то письмо, что вернулось из Владивостока. А восемь дней назад ко мне доставили крайне истощённого мальчика в голодном обмороке, у него я нашёл письмо с адресом Фирочки и сразу ей сообщил. И вот ты здесь!
Я слушал доктора со всё возрастающим изумлением и восхищением. Ему бы детективные романы писать, цены бы небыло такому автору, настоящий «Пинкертон»! Такую интригу закрутил на ровном месте, что я просто диву даюсь.
– А главное, Миша, если тебя когда-нибудь начнут расспрашивать, или ты сам случайно оговоришься, то ничего страшного не произойдёт. Вся твоя история от Омска до Одессы будет правдивой, а то, что было раньше, ты просто не помнишь в силу своего возраста и полученной травмы. Кстати, твою настоящую фамилию можно не скрывать. Фамилия довольно распространённая и ты вполне мог быть Лапиным по своей бабушке. Она ведь с Иосифом в законном браке не состояла. И папу твоего вполне могли звать Григорием, он ведь наполовину тоже был русским.
– Миша, только надо эту историю заучить наизусть. Вероятнее всего, тебя будут расспрашивать за папу и маму, так как у Фиры есть немножко родственников, а теперь получается, и у тебя есть тоже. Ты как, запомнишь её?
– А что там запоминать-то? Ничего сложного, но вот что делать с моей памятью. Я ведь действительно ничего не помню о себе. И как это объяснить, что я ничего не помню, но многое знаю?
– Ну, не так-то уж и много ты знаешь. Разве что по-французски хорошо говоришь и поёшь.
– Ich spreche nicht sehr gut Französisch und außerdem mit einem akzent.
– А мне показалось, что ты говоришь вообще без акцента. – Доктор отпил кофе и тут же поперхнулся. – Шо? Ты говоришь на идиш?
– Вообще-то, я сейчас говорил на немецком, но могу и на идиш. Могу даже спеть, но не громко, мне доктор не разрешает. – Я подмигнул Семёну Марковичу и тихонечко запел:
Хава нагила Хава нагила Хава нагила вэ нисмэха…[2]
Я пел и смотрел на доктора. А тот сидел с отсутствующим взглядом и лишь изредка беззвучно открывал и закрывал рот. То ли пытался подпевать, то ли сказать что-то. Закончив петь, я участливо спросил:
– Семён Маркович, что с вами? Может маму позвать?
– Не надо! Я сам знаю где.
Под моим недоумевающим взглядом он в два глотка допил кофе, встал и направился к буфету. Открыв створки буфета, хмуро оглядел полки и довольно пробурчал:
– О! Вот это сейчас в самый раз будет. То, что мне нужно! – Достав из буфета бутылку самой обычной водки, он подошёл к столу и набулькал себе граммов пятьдесят, прямо в чашку из-под выпитого кофе. Осушив чашку в один присест, он по-простому занюхал выпитое рукавом пиджака и тяжело опустился на стул.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Но откуда? Миша! Откуда ты знаешь идиш и эту песню? Только не говори мне за то, шо у тебя в родне и правда есть евреи. Я-то в это не поверю!
Я тяжко вздохнул. Врать совсем не хотелось, да и сочинять что-нибудь на ходу… Так и завраться можно. Не приплетёшь сюда никаким боком моего друга Бориса. И не расскажешь о том, как порой мы с другом на два голоса распевали еврейские песенки самого фривольного толка. Не поймут-с! А вот попасть в жёлтый дом после таких россказней, так это запросто можно. А ещё испанский и итальянский языки. Как их залегендировать? А английский? Ума не приложу, но если и «колоться», то это надо делать прямо сейчас. Пока доктор и сам в некотором неадеквате, и «лекарство» у него под рукой. Он умный, он что-нибудь сам себе придумает, а потом и других убедит. Вон, какую шикарную легенду вчера мне сочинил.
– Семён Маркович, это ещё не всё! – Я покаянно взглянул на доктора и ринулся как с обрыва в воду… – Мне кажется, что я ещё пишу и говорю по-английски, понимаю итальянский язык и знаю испанский…
– А на турецкой мове ты не разумеешь? – На Семёна Марковича без жалости смотреть было невозможно. Вот уж где, как говорится, разрыв шаблона был виден на лицо… Или на лице?
– Не, ни по-турецки, ни по-хохляцки, ни по какому другому я больше, кажется, не умею.
– Если «кажется», то креститься надо. – Доктор набулькал себе ещё одну дозу «лекарства» и тут же выпил. Правда, в этот раз «закусил» не рукавом, а оладушкой. Благо их оставалось ещё много. Я заботливо пододвинул к нему тарелочку с оладьями.
– Вы кушайте, кушайте, Семён Маркович, оладушки вкусные. Вот масло сливочное, мажьте его прямо на оладушку, вам сейчас полезно что-нибудь жирное скушать. Жаль я не знаю, где что хранится. Так может всё-таки маму позвать?
Доктор подозрительно на меня взглянул и слегка отодвинулся вместе со стулом.
– А шо я ещё не знаю за то, шо знаешь ты? Только не лги мне! Я доктор, и вижу тебя насквозь! Семён Маркович сурово сдвинул брови и погрозил мне пальцем.
– Да больше вроде бы и ничего. Только вот… – Я замялся, не зная как сформулировать предложение.
– Шо? Ну, давай, удиви старого миня. Только не говори мне, что ты потомок Светлейшего Князя Александра Даниловича. Я и без тебя знаю! Мы с Фирой вчера это выяснили.
Теперь уж мне пришла пора удивляться. Я даже закашлялся от неожиданности, ну, нифига себе, однако и фантазии у доктора! Интересно, что они с мамой вчера курили?
– Вообще-то, я хотел сказать насчёт обучения. Мне кажется, что я знаю гораздо больше, чем должен знать подросток в моём возрасте.
– Да-а? – Доктор со всё возрастающим подозрением вновь оглядел меня. – А откуда ты знаешь, шо должен знать, хм, подросток? И в чём эти знания проявляются? Вообще, откуда в тебе эта уверенность, если ты говоришь, что ничего не помнишь?
– Ну, я думаю, что знаю алгебру, геометрию и тригонометрию. Знаю таблицу Менделеева и основные физические законы. Формулы и таблицы. И много ещё чего знаю. Но не помню, откуда я это знаю!
Доктор, тоскливым взглядом безнадёжно больного человека, посмотрел сначала на меня, потом на бутылку и, грустно вздохнув, начал намазывать оладушку толстым слоем масла. Сверху положил вторую оладью, налил себе в чашку ещё водки и, пробормотав на идиш что-то краткое, ёмкое, но неразборчивое, выпил и закусил. Потом подошёл к буфету, пошарил там и достал пачку папирос. Увидев мой изумлённый взгляд пояснил:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Фира не курит, я впрочем, тоже. Но где лежат папиросы для гостей, я знаю.
После чего открыл форточку, поставил на подоконник многострадальную чашку, из которой пил кофе и водку и закурил, меланхолично глядя в окно.
