Ритм.
Аюста не плакала, лишь вздрагивала, каждый раз, с трудом сдерживая рыдания. Но долго это не продлилось — Аюста вскрикнула — не от боли, от обиды, с глаз брызнул поток слез.
Ритм…
Пата-пата-пата-пон — шагают игрушечные человечки, чеканят шаг, радостно подпрыгивают — и удрученно замолкают, если ритм отзывается неправильно. Тук-тук — отозвалось моё крохотное сердце. Пон-пон-пата-пон — барабанщик лупит в свои барабаны, а войско вскидывает копья. Бойся враг, готовься враг, будешь бит, враг! Тук-тук, тук-тук. Ритм равен жизни? Но если мое сердце стучит в ритме, значит, оно живое? Искра, что так долго пряталась от меня?
Моё тело озарило вспышкой. Туман мглы, что до этого стискивал меня в своих объятиях, дрогнул, боязливо отступил, змеями пополз, спасаясь в самых дальних углах. Юма занесла руку в очередной раз, но не опустила, посмотрела на меня, одарила улыбкой — странной. А в глазах Аюсты по прежнему стояли слезы. Я-то надеялась увидеть на её лице улыбку, что же я сделала не так?
— Похвально… похвально, — Юма отшвырнула девочку подальше от себя. Кажется, моя попытка защитить себя только раззадорила её. С другой стороны — с неё слетел весь тот лоск и самоуверенность. Лицо спряталось за маской удивления, подобной выходки от меня никак не ожидали. — Малышка показывает зубки и, оказывается, умеет кусаться. Похвально.
С женщины то и дело срывались куски тьмы, обращались в уродливых безглазых червей, разевали черные пасти и таяли в губительном для них свете. Сама Юма даже не пыталась подойти ко мне хоть чуточку ближе. Она хотела уйти, но думала над тем, как сделать это, не потеряв лица.
— Сегодня, миленькая моя куколка, я оставлю вас в покое. Но не думай, что тебе это сойдет с рук.
Аюста поднималась на ноги, размазывая высыхающие слезы на лице. Немного подумав, она придирчиво осмотрела по прежнему беленькое платьице, принялась стряхивать несуществующую грязь. А, может быть, тьма успела налипнуть к ней и…
Повелительница Тьмы растаяла прямо передо мной, рассыпалась на мириады крохотных теней, что боязливо разбежались в разные стороны. Победа?
Победа — улыбнулась мне Аюста…
***
Теперь она снова была гораздо больше меня. Всё та же комната, ничего не изменилось. Возможно, конечно, стало чуточку холодней, а я теперь не слышу стук собственного сердца, но уже гораздо лучше. Мы сидели молча и я боялась что-нибудь спросить у девочки, а она расположилась в том же самом углу, позволив мне, как и раньше, сидеть в её ладонях. Притронуться к малышке, ухватиться крохотными ручками за её палец, пожалеть, погладить, принять часть боли… не боли — обиды, принять её часть на себя, пережить вместе с ней. Бывает, маленькая, всякое бывает. Большие всегда обижают маленьких, не плачь.
Не плачу — молчаливо говорили мне её глаза, уставившиеся в темноту. А мне представился Лекса, что сейчас разгоряченный обедом и прогулкой ворвется в свою комнату. Что он увидит — маленькую девочку, что сидит у него в комнате и неизвестно каким чудом сюда попавшую? Что некий недруг подослал к нему девчонку и вот-вот нагрянет полиция? Не знаю. Юма испарилась, растаяла во тьме, ушла не солоно хлебавши. Туда ей и дорога! Не плачь, Аюста.
Не плачу. Молчание больше не напрягало — успокаивало. Легкое дыхание, девочка, похожая на забитого и бедного, всеми брошенного воробушка. Защитница? Куда тебе в защитницы, кроха, когда тебя саму нужно защищать? Я тут же устыдилась собственных мыслей. Если бы не Аюста — кто знает, что стало бы сегодня со мной? Молчание многозначно послужило мне ответом.
Тишина. Говорят, что среди тишины рождаются слова. Рождаются — и в тот же миг умирают. Мне припомнилось, как погибали только что написанные строки под безжалостным ластиком программы. Вычеркнуть, убрать, вымарать, глаза бы мои не видели! Лекса жесток к словам, не до конца понимая их значения. Слова — ритм. Ритм — жизнь. Слова равны жизни? С сегодняшнего дня в копилку моих вопросов только прибавилось. Знать бы только, когда явится добряк, стукнет по ней молоточком, раскроет всё и сразу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Всё и сразу — не интересно, подумалось мне.
— Я должна уйти, — заявила мне девочка. После этих слов мне сразу же стало чуточку спокойней. Проблема объяснений с Лексой — которые он, конечно же, и не послушает — валуном свалилась с моих плеч и сгинула где-то в недрах пучины беспечности.
Девочка поднялась на ноги, усадила меня на стол — прямо там, где я и сидела, постаравшись придать тот же вид, в котором я была до этого.
— Аюста? — позвала я девочку, когда она выпрямилась передо мной. На раскрасневшемся лице появилось недоумение. — Мы победили?
— Сегодня — да.
Я хотела было спросить — а будет ли завтра? Неужели это превратится в еженощную битву? Если так, то не знаю, насколько меня хватит.
— Спасибо. — Аюста слабо улыбнулась прежде, чем исчезнуть. Словно тысяча фей вынырнули из сказок и окружили её своим сияньем. Моя новая подруга исчезала в танце крохотных звездочек, пока совсем не исчезла, оставив в напоминание о себе блестящую пыльцу. Секунду, и она стала самой обыкновенной пылью, а в комнате зажегся свет.
— Это я, — Лекса был доволен, глаза лоснились, пылали странным огнем. Волосы стояли торчком, будто он нещадно теребил собственную голову на протяжении часа, губы ширились в хитрой улыбке.
Он ляжет спать, подумала я — и тогда я смогу подумать. Вопросы вопросами. Но стоит поразмышлять над новой информацией и всем тем, что удалось узнать сегодня. А новостей было некуда девать — хоть целую книгу пиши.
— Знаешь, я тут подумал…
***
— Опять ребят танком закапывают, — тихо, сквозь слезы, проговорил солдат, облаченный в рваный бронежилет. Слезы бороздили грязь на измученном и уставшем лице, сквозь губы пробивался оскал.
Там, за стенами ветхого корпуса, танк мощными гусеницами катался по трупам. Трещали кости, земля и асфальт жадно впитывали алую кровь, красной кашей обращались те, кто еще два дня назад улыбался, шутил, жил…
Музыка касалась моих ушей, заставляя содрогаться. Я отрицательно покачала головой — Лекса даже не заметил этого. Он не смотрел на экран, а я видела — на белой стене то и дело вспыхивали символы букв, чтобы через мгновение обратиться новым предложением, а по соседству, старый полковник бранился на танкиста, танкист молча, с скорбной миной на лице, давил уже неживое, плакали много чего повидавшие на своем веку солдаты. Мне хотелось спрятаться. Испуганно забиться в угол, как до этого Аюста мечтала подальше оказаться от Повелительницы Тьмы. А в глазах моего спасителя — азарт, огонь, не желание видеть творящегося прямо под носом, страшная, уродливая улыбка. Мне показалось, что еще мгновение — и симпатичное мне до этого лицо обратится в поросячью харя.
На какой-то миг прямо перед моими глазами скользнула зеленая линия — прямо из экрана, устремившаяся мягкой волной прямо в сердце писателя. Улыбка ширилась, норовя покинуть пределы лица, изображая высший предел наслаждения. И, словно конвеер, Лексы изрыгал из себя это — буквами, словами, предложениями.
Я отвернулась. Нет, не хочу видеть этого азарта на костях, вдохновения на плаче. Чем Лекса лучше Юмы, если наслаждается… подобным? Жестокость? А может быть что-то другое, чего я просто не могу понять? Лекса — тот, что положил меня спать рядом с собой, когда мне было страшно, включивший для меня телевизор, объясняющий, добрый, безобидный — и вдруг страшный монстр? Всё — лишь шелуха, а стоит её снять, как сверкнут озлобленные глазки труса и подлеца?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ты опять плачешь?
— С чего ты взял? — грубо ответила я ему вопросом на вопрос.
— Чувствую. Не плачь. Тебе сегодня не страшно?
— Не страшно.
Лекса попытался коснуться меня пальцем, погладить, но я потребовала оставить меня в покое. Мне было противно, что его пальцы касались меня, что еще вчера я получала наслаждение от того, что лежу рядом с ним. Словно вся та чернь, грязь и мерзость, которую он столь старательно вбирал внутрь себя коснулась меня — холодными пальцами. Нырнула в глубину дыши и копается, вытаскивая все мои страхи наружу, обращая образ милого толстячка — в кровожадного монстра.
