— Вполне вероятно, — задумчиво произнес доктор. — Я бы сказал, не бросили, а просто-напросто выбросили. На обочину. Сунули в зубы липовый паспорт, запудрили мозги легендой о Петре Суханове — и выбросили. А там… выбирайся, мол, сам. Похоже?
— Похоже, — кивнул Петр мрачно. — Расклад вроде верный.
— Вот и будем придерживаться этого расклада. Тем более, что он хорошо вписывается в нашу версию о богатом мерзавце, позарившемся на твою почку.
Спать легли уже заполночь. А наутро снова отправились на работу в городскую клинику.
Ежедневные беседы, вертевшиеся всегда вокруг одной и той же темы, заметно сблизили их. Петр оттаял и перестал дуться на своего спасителя, в его отношениях с доктором наметилось какое-то молчаливое взаимопонимание и взаимодоверие: они понимали друг друга с полуслова, полувзгляда, полунамека.
Курить Петр так и не бросил и вскоре дымил уже как паровоз. «Горбатого могила исправит», — махнул на него рукой доктор. Правда, здоровье Петра заметно поправилось и продолжало быстро улучшаться с каждым днем, несмотря на вернувшееся пристрастие к табаку: видно, запас жизненных сил у него был слишком велик. А вот пить они с доктором стали значительно меньше: выпьют, бывало, грамм по сто после работы, для поддержания беседы, да и то не каждый день. Так и тянулись дни однообразной чередой, не принося ничего нового. Но оба знали: что-то должно произойти. Что-то, что в корне изменит их судьбу.
Постепенно между ними завязалась крепкая дружба.
Глава десятая
Накануне Нового года от доктора поступило неожиданное предложение: отметить праздник в «бомжеубежище», на свежем воздухе, среди старых знакомых-бомжей. Тем более, что к концу декабря столбик термометра сильно подскочил вверх и замер примерно на отметке «минус пять». После лютых, трескучих морозов в ноябре и первой половине декабря стало казаться, что вот-вот грянет весна.
Петр горячо поддержал идею доктора. Встреча новогодних праздников под открытым небом, в кругу бездомных бродяг, явно пришлась ему по сердцу: если честно, где-то в глубине души он скучал по этим несчастным оборванцам, особенно по деду Евсею и полковнику Коле.
С аванса купили десять бутылок водки, пять бутылок шампанского, два ящика пива, несколько батонов колбасы, три трехлитровые банки соленых огурцов, полмешка хлеба, яблок, мандаринов и еще целую кучу всякой всячины, в том числе несколько упаковок бенгальских огней. В одну из ночей, где-то суток за двое-трое до Нового года, доктор отлучился в ближайший лесок и приволок оттуда пушистую елку.
— Новый год без елки, — назидательно заметил он, — все равно что Испания без корриды.
Потом выгреб с антресолей целую гору каких-то пыльных коробок, в одной из которых обнаружились старые елочные игрушки, мишура и даже стеклянная пятиконечная звезда с отбитым лучом, которую доктор решил водрузить на самую макушку елки. Словом, приготовления шли полным ходом.
В последний день старого года у кого-то из знакомых он одолжил старенький «рафик», в который они и погрузили все приготовленное добро.
В девять вечера тридцать первого декабря их «рафик» уже подруливал к «району высадки».
«Бомжеубежище» в ту предновогоднюю ночь представляло собой унылое зрелище. Белое заснеженное поле было усеяно огоньками костров, у которых грудились бездомные бедолаги; где-то заунывно скулила гармошка. Атмосфера, царившая в этом забытом Богом уголке, была далека от праздничной. Этим несчастным было не до веселья: прошел еще один год, мрачный, тяжелый, для многих оказавшийся последним, а следом накатывал другой, не обещавший никаких перемен к лучшему. Да и откуда этим переменам взяться? Они знали: многие из них не переживут эту зиму. Нет, не веселье и праздничное настроение — безысходность, пьяное отупение, чувство никому-не-нужности, забытости, заброшенности, безнадеги царили здесь, в этом последнем земном пристанище опустившихся, потерявших человеческий облик существ.
Слегка припорашивал легкий мягкий снежок. Ночь стояла темная, беззвездная, в двух шагах от костра человек терялся во тьме, словно его никогда и не было.
— Да-а, — протянул доктор, окидывая взглядом заснеженную равнину, — здесь явно праздником не пахнет. Ну ничего, сейчас мы их расшевелим.
Он остановил машину у того самого костра, где обычно коротали долгие ночи дед Евсей, полковник Коля и двое-трое других бомжей. На фоне пламени четко вырисовывались несколько бесформенных фигур.
Доктор с Петром вышли из «рафика».
— Гостей не ждете? — весело крикнул доктор.
— Э, кто это к нам пожаловал? — донесся от костра голос одного из бродяг, в котором Петр признал бывшего полковника КГБ.
— А вот догадайся! — отозвался доктор.
Они уже были у костра. Неверные, подрагивающие отблески пламени легли на их лица.
— Так это же наш доктор! — радостно воскликнул второй бомж, которым оказался дед Евсей. — Вот так сюрприз! А это кто еще с ним? Ба, да это же Петька!
Старик вскочил и бросился в объятия Петра. А тот, растерявшийся, растроганный до глубины души, глупо улыбался и мягко похлопывал деда Евсея по спине.
— Жив, подлец, жив! — лопотал старик, шмыгая носом. — Рад, чертовски рад тебя видеть, Петенька. Порадовал старика, ох как порадовал. Прикипел я к тебе, сам не знаю за что. Думал, и не свидимся боле.
Полковник Коля с трудом оторвал старика от Петра и в свою очередь облапил того своими огромными ручищами.
— Вот это по-нашему, мужики, — гудел он, скаля свое широкое лицо в добродушной улыбке. — Люблю вас за это.
Обмен приветствиями продолжался еще минут десять. Привлеченные шумом, к костру постепенно подтягивались другие бомжи, и вскоре вокруг доктора и Петра сгрудилось около двух десятков бродяг. Каждому хотелось лично поздороваться с вновь прибывшими.
— А теперь, братва, — крикнул доктор, когда церемония приветствия подошла к концу, — выгружайте все из этой тачки. Это все ваше. Сегодня мы будем гулять. Кто сказал, что мы чужие на этом празднике жизни?..
Дважды повторять не пришлось. «Рафик» опустел в считанные минуты. Вскоре у костра уже красовалась новогодняя елка, наряженная и украшенная лично доктором. Тут же сложили съестные припасы и выпивку.
Основная часть населения «бомжеубежища» сошлась у костра дела Евсея и кольцом расположилась вокруг огня. Каждый пришел со своим стаканом, кружкой или черпаком: другой посуды бродяги, как правило, не имели. Атмосфера в лагере в корне изменилась: чувствовалось воодушевление, предпраздничное возбуждение и оживление, в обычно тусклых, безжизненных глазах бомжей засветились веселые огоньки, а на их небритых и немытых физиономиях заиграли радостные улыбки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
