Тот. Я сбегаю, царица!
Консуэлла. Сбегай, Тот. (Кричит.) Только с сыром не надо.
Манчини и Консуэлла одни. Манчини, развалившись в кресле, критически рассматривает дочь.
Манчини. В тебе сегодня есть что-то особенное, дитя… не знаю, лучше или хуже. Ты плакала?
Консуэлла. Да, немножко. Ах, как я хочу есть!
Манчини. Ты же завтракала…
Консуэлла. То-то, что нет. Ты сегодня опять забыл оставить денег, а без денег…
Манчини. Ах, черт возьми! Вот память! (Смеется.) Но сегодня мы хорошо покушаем, ты не наседай на бутерброды. Нет, ты положительно мне нравишься. Тебе надо чаще плакать, дитя, это смывает с тебя лишнюю наивность, ты больше женщина.
Консуэлла. Разве я так наивна, папа?
Манчини. Очень! Слишком! В других я это люблю, но в тебе… да и барон…
Консуэлла. Глупости. Я не наивна. Но знаешь, Безано так бранил меня, что и ты бы заплакал. Черт знает что!
Манчини. Тсс! Никогда не говори: черт знает что. Это неприлично.
Консуэлла. Я только с тобой говорю.
Манчини. И со мной не надо — я и так знаю. (Смеется.)
Звуки необычайно бурного и стремительного циркового галопа, звонкие вскрики, хлопанье бича.
Консуэлла. Ах, послушай, папа! Это новый номер Альфреда, он делает такой прыжок… Джим говорит, что он непременно свернет себе шею. Бедненький!
Манчини (равнодушно). Или ноги, или спину, они все что-нибудь себе ломают. (Смеется.) Ломкие игрушки!
Консуэлла (слушая музыку). Мне будет скучно без них. Папа, барон обещал, что сделает для меня круг, по которому я могу скакать, сколько хочу… он не врет?
Манчини. Круг? (Смеется.) Нет, это он не врет! Кстати, дитя мое, про баронов говорят: лжет, а не врет.
Консуэлла. Все равно. Хорошо быть богатым, папа, все можно сделать.
Манчини (восторженно). Все! Все, дитя мое! Ах, сегодня решается наша судьба, молись милостивому Богу, Консуэлла: барон висит на ниточке.
Консуэлла (равнодушно). Да?
Манчини (показывая пальцами). На тончайшей шелковой ниточке. Я почти убежден, что он сегодня сделает предложение. (Смеется.) Зимние розы и паутина среди роз, чтобы моя маленькая мушка… Он такой паук!
Консуэлла (равнодушно). Да, ужасный паук. Папа, а руку еще нельзя давать целовать?
Манчини. Ни в каком случае. Ты еще не знаешь этих мужчин, дитя мое…
Консуэлла. Альфред никогда не целует.
Манчини. Альфред! Твой Альфред мальчишка, и не смеет. Но эти мужчины, с ними необходима крайняя сдержанность, дитя мое. Сегодня он поцелует тебе пальчики, завтра — около кисти, а послезавтра — ты у него уже на коленях!
Консуэлла. Фи, папа, что ты говоришь! Как тебе не стыдно!
Манчини. Но я знаю…
Консуэлла. Не смей! Я не хочу слушать эти гадости. Я такую дам барону оплеуху, хуже, чем Тоту. Пусть только сунется.
Манчини (огорченно разводя руками). Все мужчины таковы, дитя.
Консуэлла. Неправда. Альфред не такой! Ах, ну что же Тот? Сказал: побегу, а все нет.
Манчини. Буфет закрыт, и ему нужно достать. Консуэлла, я еще хочу предупредить тебя, как отец, относительно Тота: не доверяй ему. Он что-то, знаешь, такое… (вертит пальцами около головы) он нечисто играет!
Консуэлла. Ты обо всех так говоришь. Я Тота знаю: он такой милый и любит меня.
Манчини. Поверь мне: там что-то есть.
Консуэлла. Папа, ты надоел с твоими советами! Ах, Тот, мерси.
Тот, несколько запыхавшийся, подает бутерброды.
Тот. Кушай, Консуэлла.
Консуэлла. Он еще теплый, — ты так бежал, Тот? Я тебе так благодарна! (Кушает.) Тот, ты любишь меня?
Тот. Люблю, царица. Я твой придворный шут.
Консуэлла (кушает). А когда я уйду, ты возьмешь себе другую царицу?
Тот (делая реверанс). Я последую за тобою, несравненная. Я буду нести твой белый шлейф и утирать им слезы. (Притворно плачет.)
Манчини. Чурбан! (Смеется.) Но как жаль, Тот, что прошли эти чудесные времена, когда при дворе Манчини кривлялись десятки пестрых шутов, которым они давали золото и пинки. Теперь Манчини должен идти в грязный цирк, чтобы видеть порядочного шута, да и то — чей он? Мой? Нет, всякого, кто заплатил франк… Скоро от демократии нельзя будет дышать, Тот. Ей также нужны шуты. Ты подумай, Тот, какая беспримерная наглость!
Тот. Мы служим тому, кто платит, — что поделаешь, граф!
Манчини. Но разве это не печально? А ты представь только: мы сидим в моем замке; я у камина потягиваю вино, а ты у моих ног болтаешь глупости, звенишь бубенчиками и развлекаешь меня. Кое в чем пощипываешь и меня, это допускалось традициями и нужно для циркуляции крови. Потом ты мне надоел, мне захотелось другого — и вот я даю тебе пинка… Тот, как бы это было прекрасно!
Тот. Это было бы божественно, Манчини!
Манчини. Ну да! И ты получал бы золото, очаровательные желтенькие штучки. Нет, когда я разбогатею, я возьму тебя — это решено.
Консуэлла. Возьми его, папа.
Тот. И когда граф, утомленный моей болтовней, даст мне пинка сиятельной ногою, я лягу у ножек моей царицы и буду…
Консуэлла (смеясь). Ждать того же? Ну, я кончила. Дай мне платок, папа, вытереть руки, у тебя в том кармане есть второй. Ах, господи, еще нужно работать!
Манчини (тревожно). Но не забудь, дитя!
Консуэлла. Нет, сегодня я не забуду. Поезжай.
Манчини (смотрит на часы). Да, пора уже. Он просил меня заехать за ним, когда ты будешь готова. Пока я вернусь… тебе еще надо переодеться. (Смеется.) Signori! Mie complimenti![2] (Играя палкой, удаляется.)
Консуэлла садится в угол дивана, укутавшись платком.
Консуэлла. Ну, Тот, ложись у моих ног и расскажи что-нибудь веселенькое… Знаешь, когда у тебя нарисован смех, ты красивее, но ты и так очень, очень мил! Ну — Тот? Отчего же ты не ложишься?
Тот. Консуэлла! Ты выходишь за барона?
Консуэлла (равнодушно). Кажется. Барон висит на ниточке. Тот, там, в бумаге, остался один бутербродик, скушай.
Тот. Благодарю, царица. (Ест.) А ты помнишь мое предсказание?
Консуэлла. Какое?.. Как ты быстро глотаешь — что, вкусно было?
Тот. Вкусно. Что если ты выйдешь за барона, то…
Консуэлла. Ах, это! Но ведь ты шутил тогда?
Тот. Как знать, царица. Иногда человек шутит, и вдруг выходит правда: звезды напрасно говорить не станут. Если даже человеку трудно бывает раскрыть рот и сказать слово, то каково же звезде — ты подумай!
Консуэлла (смеется). Еще бы — такой рот!
Тот. Нет, моя маленькая, на твоем месте я бы очень задумался. Вдруг ты умрешь? Не выходи за барона, Консуэлла!
Консуэлла (думая). А что такое — смерть?
Тот. Не знаю, царица, никто не знает. Как и любовь! Но ручки твои похолодеют, и глазки закроются. Ты уйдешь отсюда — и музыка будет играть без тебя, и без тебя будет скакать сумасшедший Безано, и без тебя Тили и Поли будут играть на своих дудочках: тили-тили, поли-поли…
Консуэлла. Не надо! Мне и так грустно, Тотик. Тили-тили, поли-поли…
Молчание. Тот взглядывает на Консуэллу.
Тот. Ты плакала, Консуэллочка?
Консуэлла. Да, немножко, меня расстроил Альфред. Но подумай: разве я виновата, что сегодня у меня не выходит? Я же старалась, но если у меня не выходит!
Тот. Отчего?
Консуэлла. Ах, я не знаю. Тут что-то есть такое… (прижимает руку к сердцу) я не знаю. Должно быть, я больна, Тот. Что такое болезнь? Это очень больно?
Тот. Это не болезнь. Это чары далеких звезд, Консуэлла! Это голос твоей судьбы, моя маленькая царица!
Консуэлла. Не говори, пожалуйста, глупостей. Какое дело звездам до меня? Я такая маленькая. Глупости, Тот! Лучше расскажи мне другую сказку, которую ты знаешь: про синее море и про тех богов, знаешь? — которые так прекрасны. Они все уже умерли?
Тот. Они живы, но они скрываются, богиня.
Консуэлла. В лесу и на горах? Их можно встретить? Ах, Тот, подумай: вдруг бы я встретила бога и он взглянул на меня! Я бы убежала! (Смеется.) А сегодня утром, когда не было завтрака, мне вдруг стало так скучно, так противно, что я подумала: хоть бы пришел бог и накормил меня! И только что я подумала, вдруг я услыхала… честное слово, правда! услыхала: Консуэлла, кто-то зовет. (Сердито.) Пожалуйста, не смейся!
