что танцы — это не мое и что лучше нам всем по домам разбежаться, но, судя по флюидам радости и предвкушения, витающим над головами моих друзей понял, что мне их не переубедить. Разве что если только колеса у “Волги” проколоть и поспешить на электричку. Ладно. Хрен с ними. Танцы, так танцы. Может, все обойдется. Мы же со своими девушками придем. На генофонд местных претендовать не будем…
Глава 5
Деревенька оказалась немаленькая. Почти село. Считается, что село от деревни отличают по тому, есть ли там церковь, но в семидесятые церквей и так почти не было. На каждый действующий храм приходилась пара-тройка десятков заброшенных и оскверненных религиозных строений. Зрелище было удручающее. Скелеты прошлого величия с забытым колокольным звоном и тленом вероисповедания. Сейчас и Библию-то нигде не достать. В семидесятых печатали ее разве что нелегально, на пожертвования верующих, и стоимость такого томика доходила до месячной зарплаты. Хотя некоторые особо верущие и у букинистов умудрялись достать дореволюционные издания, получалось даже не слишком дорого. Все же не какая-нибудь "История русской смуты" Деникина.
Советская энциклопедия черным по белому разъясняла, что Иисус Христос — личность, что ни на есть мифическая, а Библия — “сборник еврейских мифов, которую ушлые церковники используют в целях затмения сознания народа”. Вместо Священного Писания рекомендовалась к прочтению “Забавная библия”, наполненная сомнительными карикатурами и высмеивавшая религию. Сатирическая книга была написана еще в девятнадцатом веке каким-то французским атеистом, но в СССР по понятным причинам до сих пор пользовалась популярностью и неоднократно переиздавалась.
Раздавив несколько свежих парящих коровьих лепешек, наша “Волга” резво въехала в деревню. В голове у меня заиграла песня:
“Едем, едем в соседнее село на дискотеку,
Едем, едем на дискотеку со своей фонотекой”.
Стая гусей, хлопая крыльями и вытягивая шеи, встретила чужаков звонким гоготом. Откуда-то сбоку выскочила коренастая кривоногая шавка (сразу видно, что двор-терьер, как минимум в десятом поколении). Заливалась лаем, она скакала рядом, не отлипая от нашего переднего колеса. Показала, значит, всей улице, кто здесь папка.
Машина подпрыгнула на колдобине. Девчонки взвизгнули, а Зинченко пришлось сбавить ход. Удивительное дело, дороги внутри села оказались в разы хуже, чем за его пределами. Раскатанную колею в промоинах, присыпанную золой, вообще с натяжкой можно было назвать дорогой. В дождь на такую “магистраль” лучше не соваться, иначе придется “Беларусь” колхозный вызывать.
Бревенчатые дома уставились на нас маленькими оконцами с голубыми резными наличниками и массивными ставнями.
— Куда дальше? — Зинченко крутил головой. — Ну и местечко… У меня кеды новые. Заграничные. Не хочу в них грязь месить. Дефицит вообще-то.
— Давай у местных дорогу спросим, — предложил Быков. — Вот как раз магазин, заодно сигарет купим. Тормози.
“Волга” остановилась возле ветхой деревянной постройки с прибитой над дверью дощечкой, на которой краснела трафаретная надпись с засохшими потеками: "Магазин №3 Райпищепрома".
Местная Мекка. И название сложное. В городах магазины назывались попроще, по названию продуктов первой необходимости: “Вина-Воды”, “Хлеб”, “Молоко”, “Мясо”, “Рыба”. У мужчин наибольшей популярностью пользовался, конечно, первый магазин. У женщин — последние два. У детей, которых “снаряжали” за покупками, выдав копеечки под счет, второй и третий.
Сейчас село еще жило. Жизнь бурлила, и молодежи полно. После учебы не принято было “урбанизироваться”. Многие после ПТУ и техникумов возвращались в родной колхоз.
Скрипучая дверь магазина распахнулась и выплюнула наружу довольную женщину с булкой кислого "кирпича" и двумя бутылками водки... Сразу видно, что тетя, по местным меркам, зажиточная: на ногтях чуть облезлый телесного цвета лак, прическа Леонтьева после недавних бигудей, одета в серую длинную юбку и модную спортивную кофту на молнии. На ногах шерстяные носки и новенькие лаковые калоши. Такая фифа сразу выделялась на фоне серости прохожих в ватниках и кирзачах.
— Мамаша, — высунулся из машины Зинченко, — подскажите дорогу в клуб!
Я поморщился. Не умеет Зинченко с женщинами разговаривать. Тем более, это не просто женщина, а явно звезда местного пошиба. Может, жена главного агронома или даже директор школы.
— Да какая я тебе мамаша?! — тетя гневно звякнула бутылками под мышкой и, демонстративно отвернув моську, летящей походкой, словно из мая, прошагала мимо.
— Не понял, — пожал плечами Зинченко. — Чой-то она обиделась вдруг? Черт с ней. В магазине спросим.
Мы ввалились гурьбой в дощатый домик. Если в городе магазины строились, как правило, на первых этажах панелек, то в деревнях это были отдельные здания, как правило, ветхой наружности и престарелого года изготовления.
Каждый такой магазинчик имел свою неповторимую ауру, одновременно походя и не походя на своих сельских собратьев. У каждого свой запах, цвет окрашенных стен, скрип толстенных досок-половиц, протёртых до глубоких канавок.
За дощатым прилавком, опершись локтями на столешницу в позе камасутровской “Зю”, скучала продавщица в белом бесформенном халате и ситцевой косынке набекрень. За ее спиной скривились в приветственной улыбке полупустые полки с незатейливой бакалеей. Колбасы и прочей копченой рыбы в магазине и в помине не было. Зато в достатке были водка и “Дюшес”. А еще минералка, непременно в бутылках из зеленого стекла.
— Здравствуйте, — Зинченко первым подошел к прилавку.
— Здрас-ти, — ответила женщина, чуть поморщившись, будто делала нам одолжение.
— Дайте нам сигарет. Лучших в этой дыре!
— Гляди-ка ты! — продавщица оживилась, всплеснула пухлыми руками. — Магазин ему наш не нравится! Ходят тут всякие!
Женщина с надеждой смотрела на Зинченко в ожидании “сдачи”. Хоть какое-то развлечение в сельском магазине. Наконец нагрянули городские, и можно спокойно с ними всласть повздорить. На своих-то сильно не поорешь. Вмиг сплетни по селу разнесут, что продавщица Галка с утра покупателей облаяла, а все потому, что муж ее, комбайнер, дома не ночевал, а давеча видели его на ферме, где Лилька, доярка молодая всех своими удоями удивляет и допоздна задерживается. Только гавкни, вмиг припишут то, чего не было. Не успеешь чихнуть, как по всей деревне разнесут, что болеешь, а на другой день уже родственникам соболезнования передадут в связи со скорой кончиной. Хоть и знают друг друга все с малолетства и всех родственников до седьмого колена, но если, к примеру, пра-прадед обидел кого-то из соседей, то об этом помнить будут всегда, и его грех будет на вас, как клеймо. Ведь в деревне человек всегда под прицелом. Даже если на улице не видно ни души – не верьте! Из каждого окошка из-за горшка с геранью
