За Верочкой с подносом грязных чашек и блюдечек шествовал ее муж, усидчивый сорокалетний соискатель Осипов, плешивый, с перхотью на плечах и на сальном воротнике пиджака, мучивший пятый год никому не нужную диссертацию. Верочка проделала физиономический реверанс Ксении: приподняла брови и выпятила нижнюю губу, что обозначало — какие люди! Затем кивнула назад, и показала глазами.
— Тебя Сам спрашивал! Не переживай, у него хорошее настроение.
Ксения поморщилась.
— Совсем из головы вылетело. Заседание кафедры закончилось?
— Да. Даже чай попили. Тебя Вера Андреевна ждет, — в спину Ксении шепнула Верочка.
На кафедре за общим, чайным столом в углу у двери бесплодный «ученый осел» Ермолаев прихлебывал из кружки чай и пытливо вглядывался в лицо своего плодовитого коллеги Гринберга, снисходительно листавшего рецензию Ермолаева на свою книгу. (Ксения мельком заметила заглавие на отложенной в сторону странице.) Безъюморный старик Андреев многозначительно вставлял в разговор с сухенькой старушкой Дуве книжную заумь, и сдабривал мнения скучными остротами, понятными лишь этим двум. Завидев Ксению, «старички» тепло заурчали.
Но теперь и радушные старожилы, и деловитые молодые коллеги раздражали Ксению.
Поначалу ее сильно печалили устрашающе скучные лица студентов в миг передачи светоча знаний от Шекспира до Кутзее. Одни осоловело пялились на нее из чахлых садов английской грамматики. Другие в смежных свободных аудиториях по соседству играли в морской бой по мобильным телефонам: проигравший оплачивал баланс обоим. Лишь одна романтическая девица в группе от души совершенствовала инфинитивы, боролась в своем рязанском произношении за смягчение звуков в твердых английских согласных, чтобы, как она приватно призналась Ксении на экзамене, бегло пересказать школьникам «Маленького принца» Марка Твена. Прочие студенты, по наблюдениям Ксении, более добросовестной девицы преуспели по общим предметам в профанации русского образования: путали Ирландию и Исландию, приписывали простодушные комедии купеческих нравов Островского его, закаленному сталью, однофамильцу, слыхом не слыхивали о лесковских словоискажениях, Чарльза Диккенса почитали отцом Эмили Дикинсон, и не могли взять в толк, почему Гари Потер не включен в Большую американскую энциклопедию?
Их родители платили за учебу, и дети почитали образование лишь за средство для получения хорошо оплачиваемой должности.
Ксения по возрасту опережала своих учеников всего лет на пять–восемь. Но ей казалось: ее духовная емкость нигде не пересекается с плоскостью, в которой обитает поколение, идущее следом: на добродушную шутку ученики отвечали ядовито, отчужденные, словно «обдолбанные» эльфы, предпочитавшие виртуальный дрейф по электронным страницам Интернета пьянящему запаху типографской краски новой книги.
— Ничего страшного! — адвокатствовал Борис. — Они хотят скорее отбить свои деньги, жить богато и красиво, сейчас, а не завтра. На собеседовании о найме на работу эти спецы метут такую пургу, хоть Задорнову отсылай. Пооботрутся, научаться.
Диссертация тоже не вызывала в хребте дрожи счастливой догадки или радости бытия: проверка ссылок, оказавшихся небрежностью или обманом, — сносок из унылого пудового тома на сноски в томе еще пуще унылом и пудовом — скука смертная.
Сегодня жизнь кафедры показалась Ксении скучнее и глупее, чем обычно.
…Мать в кресле у закутка разговаривала с заведующим кафедрой Серебряковым, доверительно, со слащавой улыбочкой, клонившегося к собеседнице через стол. Скрещенные ноги главного ученого кафедры в канадских всесезонных башмаках, две пижонские замшевые заплатки на локтях пиджака, водянистые глаза под веночком седого пуха над ушами, и губы, как жирные слизни неизменно навевали на Ксению уныние.
— А–а–а, а вот и наша невестушка! — Слизни расползлись, обнажив пару великолепных вставных протезов. Серебряков выпрямился. Ксения поздоровалась. С тех пор, как месяц назад Савелий Валерьянович узнал о замужестве Ксении, он называл ее исключительно «невестушка», и это раздражало девушку. На кафедре Серебрякова недолюбливали, считала карьеристом и мздоимцем. Он обирал студентов, и имел какие–то делишки с проректором по социальным вопросам. Но со студентами вел себя, как свой парень, и провоцировал преподавателей на разговоры о институтских несправедливостях.
Ксения принужденно улыбнулась затертой шутке.
— Вера Андреевна как раз рассказывала о несчастье с вашими соседями, Ксения Александровна. Этот молодой человек, кажется, навещал вас здесь. Такой… — Серебряков набычился, изображая мужество, и энергичным, сверху вниз жестом, дополнил портрет. — Сожалею. Весьма сожалею. — Грустное лицо заведующего тут же просветлело. — Но мы обязательно будем на выездном, так сказать, заседании кафедры! — и захихикал.
Ксения уничтожающе посмотрела на мать.
— Я как раз об этом хотела поговорить с вами, Савелий Валерьянович…
— А? Да, да, конечно, посоветуйтесь. Приятные хлопоты. — Он снова захихикал, словно не расслышал, вскочил: «А у меня делишки!» — и убежал.
— Что ты тут делаешь, мама?
— Во–первых, кафедра, — Вера Андреевна встала и машинально пробежала пальцами по янтарным бусам на груди. Вязаное шерстяное платье неудачно подчеркивало «галифе» на бедрах и небольшую выпуклость живота. — Отец рассказал о утреннем разговоре. Что вы нехорошо расстались с Борей! Пересядем ко мне.
В другом закутке, где раньше хранились швабры и ведро для мусора, Ксения повесила на плечики в шкаф плащ и присела за низкий дубовый столик, который где–то выхитрила мать. Угол предоставили Вере Андреевне в исключительное пользование.
— А зачем ему рассказала? — Ксения кивнула на давно истаявший след заведующего.
— Чтобы для людей не было неожиданностью, когда ты их прогонишь…
— Так ты принимаешь меры? — едко спросила Ксения.
— Пожалуйста, не дерзи. — Взгляд матери стал колючим — прямо злая, постаревшая Ксения. — Тетя Маша просила передать, чтобы ты не дурила. Мы все хотели, чтобы вы с Сережей поженились. Ты решила по–своему. И нечего назначать всех негодяями, а себя…
— Хватит! — Девушка упрямо сжала губы. На ее виске запульсировала жилка, глаза покраснели. — Не повторяй пошлости! Ты прекрасно знаешь, что я не люблю Бориса. Не люблю так, как любила Сережу, — поправила она себя.
— Раньше надо было думать!
Из глаз Ксении закапали крупные слезы. Девушка отвернулась, чтобы не видели преподаватели. Вера Андреевна спохватилась.
— Послушай, доченька! — наклонилась она к девушке. — Это эмоции. В твоем положении так бывает. Ты ведь понимаешь: тянуть дальше нельзя. Неприлично. А любовь… Я всю жизнь люблю твоего отца. Любовь это счастье, но это и бремя. Я ни о чем не жалею, но мне иногда кажется, что можно было прожить иначе…
Женщины переглянулись. Верно, мать намекала на забавное семейное предание, как студентом отец отбил ее у старшекурсника, нынешнего главы департамента каких–то там ресурсов Москвы.
— Мама, мне не до глупостей сейчас! Если бог есть… — прошептала она.
— О, господи! Ксюша, не время сейчас об этом! — Вера Андреевна покосилась, не слышит ли кто–нибудь тихую истерику дочери.
— Если Он есть, Он не простит мне этой лжи. Не простит мне гибели Сережи!
— Да может, это единственный оставленный тебе выбор?
— Мама, какой выбор! А, если бы это я, папа, или… ты. А за стеной пляшут. Господи, что я болтаю!
Ксения закрыла глаза и выдохнула:
— Это ребенок Сергея. Я не смогу, когда за стеной лежит его отец!
Вера Андреевна недоверчиво смотрела на дочь, ожидая, что та признается в злой шутке. Наконец, лицо ее вытянулось и посерело.
— Как же ты скажешь Боре? — пробормотала она.
Мысли ее смешались. Но одно она понимала ясно: произошла катастрофа, и выхода нет. Расскажи дочь все Борису, и она останется одна с ребенком. Жизнь ее сделает зигзаг, который Ксении вряд ли удается выпрямить. А когда ложь откроется — после замужества и родов — неизбежно! — Хмельницкие не простят Каретниковым подлости, а Красновские — надругательства над памятью их сына и многолетней дружбой. Прочие будут посмеиваться Каретниковым в спину. Она представила ситуацию глазами дочери, и поискала в сумочке валидол.
— Послушай, но ведь он знал, что ты была с Сергеем, — быстрым полушепотом заговорила Вера Андреевна. — В конце концов, ты сама могла не знать, чей ребенок? Боже мой, боже мой! Какая чушь! — Она закусила губу и отвернулась, чтобы не заплакать.
— Мам, надо все отменить, — спокойно проговорила Ксения.
— Да, да, надо, — убитым голосом сказала мать.
Мимо них к вещевому шкафу прошелестела старушка Дуве в зеленом платье и в туфлях с кожаными пряжками («сидите, сидите, Ксюша!»). Она улыбнулась девушке из–под темных бровей. За ней пыхтел Андреев в подтяжках на толстом животе и, гнусавил свое затертое определение заведующему: «у него, может, целая гора научных достижений, но состоит эта гора из плоскостей…». Верочка и ее муж, громыхая, переставили мытые чашки с подноса в буфет, Верочка по диагонали комнаты перекатилась к Каретниковым и заговорщицки шепнула: «А какой мы вам подарок приготовили!»
