Они дошли до ее дома. Лиза открыла входную дверь и вошла в темный коридор. Паша застыл в дверях. Если бы он тогда остановился, то уехал бы с легким сердцем. Хотя кто знает… Что вообще может знать человек, переступающий порог? Уверен ли он в том, что окажется там, куда шел? Лиза потянула его за руку и повела по извилистому лабиринту коридора коммунальной квартиры. В черный провал двери он провалился, как в омут. Света они не включали.
После, уже в поезде, увозящем его к западной границе покидаемой родины, забившись на верхнюю полку и уткнувшись лицом в сырую наволочку, Паша беззвучно оплакивал вчерашний вечер. Зачем он так спешил, суетился?.. Сделал больно, ведь сделал же. А больше ничего. Наверняка она не почувствовала ни радости, ни удовольствия, ничего, кроме боли. Почему не остановился, ведь мог, но не захотел. Рвалось наружу что-то животное, первобытное, страшное. Когда отвалился, девочка подтянула ноги к животу. Так и осталась лежать, свернувшись калачиком. Не отвечала, молчала. Просидел он с ней почти до утра, пока не заснула. Все гладил, утешал, обещал скоро вернуться, забрать отсюда, и знал, что все это неправда. Себя ненавидел. Смотрел на свои кривоватые, волосатые ноги, обмякший член, желтые ногти и думал о том, что совершил преступление. Все равно что кувалдой по мрамору, ножом по холсту – именно так вонзил он в нее свою плоть. Только бы она не сломалась, не проклинала, забыла. А действительно ли он этого хочет? Вранье. Хочет выскочить сейчас из поезда и бежать к ней. Опять вонзиться, впиться в тельце с хлебным запахом подмышек, с неразвитыми бедрами и острыми коленками. Пройти препятствие узенькой щели, увидеть искаженное болью лицо. Он хочет этого, и всегда хотел, только боялся признаться. Ведь Муське он никогда толком не изменял. Была пара зажиманий и поцелуйчиков с пьяненькими сокурсницами на выпускном. Не потому, что сильно хотел – сами на шею вешались. Потом на картошке завмузчастью сельского клуба просила аранжировочку для хора сделать. Пока он ноты по партиям разбрасывал, она за его спиной сбросила с себя все, в чем была, и улеглась голяком на рояль. Музработник была женщина добрая и чудный самогон гнала. Она была дама в теле и с очень жесткими волосами внизу живота. Паше очень не хотелось ее обидеть, он старался как мог, но так ничего и не получилось. Добрая женщина решила, что это следствие плохого питания, и решила взять над ним шефство – подкармливая и подпаивая у себя дома. Паша все никак «не восстанавливался». На самом деле он с ужасом вспоминал ширину и мясистость ляжек, почесывал исколотый пах – и повторять не хотелось. А у Лизочки мяконький такой пушок в узеньком черном треугольничке – красиво, хорошо, сладко…
Глава 6
Лиза проснулась от маминого окрика.
– Да что же это такое! Сколько дрыхнуть можно! Ну что, Хлебникова проводили? А ты чего на вокзал не пошла? Стыдоба! Он же тебе столько добра сделал, а ты лентяйка, как можно!
Лиза тихонько сползла с кровати и сгребла слипшуюся простыню. Заперлась в коммунальном туалете, пытаясь отстирать кровь. Алые пятна побурели, но выводиться не желали. В конце концов она свернула простыню жгутом и засунула между батареями отопления, чтобы в удобный момент вынести на помойку.
Когда вышла, наткнулась на неприветливо ощупывающий материнский взгляд. Лизка улыбнулась, обняла осунувшуюся от усталости мать и прошептала:
– Все, теперь не беспокойся. Сегодня сяду работать над новой программой, у Анисова большие планы. Он мне шопеновский концерт дал разучивать, хочет к зиме с оркестром репетировать. Мамка! Вот увидишь, у меня все получится! И без Хлебникова проживем. Бог с ним, он свое дело сделал, моя очередь. Жаль мне его – не будет ему счастья ни там, ни тут – нигде. Ему с собой счастья нет. А у меня есть, веришь?
Вера Николаевна не знала, как реагировать на неожиданное просветление в пасмурном настроении дочки, которое тянулось четыре месяца, и вот вместо уже привычных слез – блестящие глаза, румянец, улыбка. Вера ненароком решила, что Лиза влюбилась в Пашу и потому психует. Пока она все это в голове перемешивала, подумала, что хорошо бы проверить бутылку водки, которую спрятала в шкафу, за банками с айвовым вареньем. Но вроде изо рта у Лизки не пахнет, может, все обойдется. Может, просто тогда перетрудилась. Ну, дай-то бог! Девонька моя родненькая, дочечка ненаглядная, улыбайся почаще, маму свою не мучай, все для тебя сделаю, все отдам.
Так и получилось. Вера Николаевна отдавала Лизе свою жизнь, не подозревая, что эта жизнь может и самой сильно понадобиться.
После смерти Семена на мужчин Вере смотреть не хотелось, а если и смотрела, так ничего хорошего в них не находила. Всякие там случайные обнимания и зажимания с годами перестали волновать совершенно. Вера и раньше в замужестве не видела особого смысла, а тем более теперь. Заводить любовника, когда тебе глубоко за сорок, считала бесстыдством. Ну как можно перед мужиком оголяться, когда пузо студнем колышется, а на нем груди лежат, как два заячьих уха! Безобразие, думала она, глядясь перед сном в зеркало. Но мысли эти были не случайны.
Месяц назад она пришла на прием к одному ответственному работнику в обкомовский кабинет. Дело касалось открытия нового магазина «Дары природы» в чудесном микрорайоне города, где в основном жили работники искусств. Так сложилось, что несколько ведомственных домов, построенных в разные годы как кооперативы для служителей муз театра, кино и телевидения, образовали большой двор, выделяющийся из всех других дворов особенным духом и настроением. Бульвар, вдоль которого стояли эти дома, был усажен акациями и каштанами, а неподалеку расположилась местная «фабрика грез», известная на всю страну фильмами про любовь, бандитов и пиратов. Кроме местного «Голливуда», была еще одна особенность у этого района – за изгибом переулка в низине лежало и дышало море. Из окон верхних этажей его можно было увидеть без труда, а морской ветер, заправленный запахами водорослей и рыбы, гулял по окрестным дворам. Жить в этом раю Вера и не мечтала, но вот магазин открыть на соседней улице – в самый раз. А какими дивными театрально-киношными связями можно было обзавестись через дефицитные апельсины с мандаринами! Вера Николаевна была готова к долгой осаде неприступных начальственных кабинетов и даже к взятке, но к тому, что ее с первой же встречи позовут сначала в ресторан, а потом в Кисловодск, она была не готова.
Заведующий отделом Алексей Петрович Буравчик был человеком строгой партийной закалки и уважал обычаи номенклатуры. Вера ему сразу понравилась и формой и содержанием, а значит, по негласному правилу, полагалось стать ей полезным, а с ее стороны подразумевалось, что она будет ему за это многим обязана. Жизнь в семье не радовала Буравчика – жена давно и безнадежно болела, проводя в обкомовских клиниках и санаториях большую часть времени, а дети выросли и разбежались.
Когда Вера в зеленом кримпленовом костюме с русой «халой» на голове появилась в дверях кабинета, он привстал, не в силах оторвать взгляд от жабо, высоко топорщившегося на ее широкой груди. Он выслушал ее просьбу и предложил встретиться где-нибудь в неформальной обстановке, чтобы все обсудить. Заявление он взял, навел о Вере справки. Все его устраивало: одинокая, растит дочь – студентку консерватории, живет в коммунальной квартире, которую вот-вот будут расселять. Жильцы пока об этом не знают, но машина уже завелась – здание старого одноэтажного дома удобно расположено прямо в центре города, рядом с большим парком, где можно цапнуть пару сотен квадратов для стоянки и подсобных помещений. Не так давно фактически уже было принято решение – передать этот флигель в пользование кооперативу. Условия жизни в «докторском» особнячке плохие – надо все чинить и перестраивать. Естественно, что заключение города будет – «непригодно для жилья и ремонту не подлежит». Всем жильцам предложат районы новостроек «хуева-кукуева», и они с радостью пойдут, а вот Вере Николаевне можно подобрать что-то поинтереснее, если она окажется не дура.
На следующий день они сидели в новом кооперативном ресторане, хозяин которого сам обслуживал почетных гостей. Алексей Петрович похвастал, что без его помощи Сурик бы не открылся, и заверил Веру, что магазин, считай, у нее уже в кармане. В конце вечера, поедая ее глазами, загадочно намекнул о реальной возможности выбить двухкомнатную самостоятельную квартирку неподалеку от ее будущего магазина, в том самом «дворе искусств».
– Дело в том, – вкрадчиво и вполголоса говорил Алексей Петрович, смотря исподлобья на Веру и накручивая на вилку спагетти, – что из этого двора один за другим бегут жид… жильцы. Уезжают, понимаете ли, на историческую родину, вот квартиры и освобождаются. Вы, Вера Николаевна, можете претендовать. Условия у вас неподходящие – старая коммуналка, а дочке вашей нужно репетировать. В этом дворе ей жить – самое место. Там заслуженных-перезаслуженных в каждом подъезде. Услышат, как она музицирует, и пригласят выступить или подыграть кому. Сами знаете, в этом деле знакомства – вещь если не определяющая, то очень важная.
