постели, и оделась как на сраженье — корсаж, лиф и нижняя юбка из тафты в сборку под серым кашемировым платьем, сменившим ее глубокий траур. Она надела тесную шляпу с короткой вуалью и вышла из дому, не сказав никому ни слова. Грэйси, желая обсудить с Флорри необыкновенную ситуацию за завтраком, крикнула вниз на кухню, чтобы Анни отвела детей на прогулку. Никогда прежде Вин не выходила из дому в такую рань. Они еще допивали чай с тостами, когда Вин вернулась и встала в дверях, стаскивая перчатки, готовая швырнуть свою бомбу.
— Я сделала это! — вызывающе бросила она. — Я послала за Джоном Хартом.
— Так я и знала! — взвизгнула Грэйси. — Я знала, что так ты и сделаешь.
— Что ты ему написала? — спросила практичная и любопытная Флорри. — Как ты смогла выразить это в телеграмме?
— Я выразила это в пяти словах, — гордо ответила Вин. — Я даже не поставила подписи. — Под принуждением сестер она наконец назвала заветные слова: Снова на мельнице Сэнди живет.
— Ты спятила, — презрительно произнесла Грэйси. — Просто спятила.
— А он поймет? — спросила Флорри.
Последующие события этого дня показали, как прекрасно понял все Джон Харт. Каждые несколько часов к ним приходила телеграмма. Всего их было три, но слова были одни и те же: «Сэнди возвращается». А на следующее утро, в девять тридцать, пришла еще одна: «Сэнди вернулся».
— Он, должно быть, посылал по телеграмме с каждой станции, — раздраженно сказала Флорри и принялась подсчитывать их общую стоимость.
Подруги Вин были удивлены, услышав, что она вернула кольцо с бриллиантом Джону Хедли ради такого скучного и ничтожного человечка, как Джон Харт. Вин объясняла им, что в своей области Сэнди достиг выдающихся успехов, что он был ученым с европейским именем, истинным авторитетом по средневековым иллюминированным рукописям. Вин с удовольствием употребила бы слово «корифей», будь она уверена в его произношении.
Друзья Джона Харта (а ведь и у скучных людей бывают друзья) также не слишком обрадовались. Он был капризен и утомителен, но он принадлежал их кругу; образованный, добродетельный, опрятный, обладающий твердым положением, он был желанным гостем в академических рощах, где взрослая дочь томилась под родительским кровом либо сестра засиделась в доме женатого брата. Так к чему же Джону Харту брать жену из полуграмотных дочерей Велиала, обитавших в западном Кенсингтоне и Бэйсуотере, но копировавших манеры и обычаи тех, кто живет в Мэйрфэре («А вы видели ее сестер, дорогая?»), вдову без состояния да еще и с маленькой дочерью в придачу? С двумя, поправлял кое-кто, но этому не особенно верили, ибо видели ее всегда только с одной девочкой. Женами музейного народа овладела поистине навязчивая идея — оградить свои дома от Вин; но при этом они настойчиво советовали своим мужьям «поговорить» с мистером Хартом, — разумеется, самым дружеским образом.
И вот однажды коротышка Хилл из отдела печатных книг, проходя мимо столика, за которым Джон Харт сидел в кафе рядом с библиотекой Мьюди[16] на углу Музеум-стрит и Холборна, насмешливо поздравил его с приобретением готовой семьи. Харт задумчиво взглянул на него, положил вилку и нож и проглотил пищу. «Спасибо, Хилл», — просто ответил он. Мистер Хилл, более чем наполовину устыженный, бросился к столику, находившемуся как можно дальше от Харта, отпугнув мрачным взглядом двух дам, намеревавшихся было занять места напротив него. Открыв «Морнинг Пост», он не без удовольствия прочел, что граф Галлоуэй оштрафован на пять шиллингов на Марлборо-стрит за езду, создававшую угрозу для пешеходов, шедших по Парк-Лейн, и за сопротивление полисмену при исполнении служебных обязанностей. Не то чтобы мистер Хилл недолюбливал графов — на самом деле, он им скорее симпатизировал (просвещенный аристократ — предел мечтаний для ученого), но на сей раз были удовлетворены его чувства человека из народа. Продолжив чтение, он с неудовольствием узнал, что «лишь немногие из выпускников Оксфорда знают, кто написал „Айвенго“ и что собой представляют „Посмертные записки Пиквикского клуба“, а имена миссис Прауди, Бекки Шарп и мистера Микобера для них пустой звук». Несколько меньше его встревожил тот факт, что в лондонских больницах находится 342 человека, больных оспой, — власти, вероятно, сумеют удержать ситуацию под контролем, но никто не сможет заставить выпускников читать Троллопа.
Украдкой взглянув поверх газеты, он увидел мистера Харта со сложенным номером «Таймса» под мышкой, со счетом за завтрак в одной руке и чашкой кофе, выплескивавшегося на блюдце, в другой; по переполненному залу Харт пробирался к нему. О, как жалел теперь мистер Хилл, что отпугнул тогда этих безобидных дам! Как он жалел о «разговоре» с мистером Хартом! Но ему нечего было бояться. Харт тоже прочел газету, и его мысли были также заняты судьбами страны. Едва усевшись рядом с Хиллом и поставив чашку на стол, он выложил свой «Таймс».
— Как вы думаете, что это значит? — спросил он, постучав костяшками пальцев по заголовку сообщения агентства Рейтер: НОВЫЕ УСТУПКИ РОССИИ В МАНЬЧЖУРИИ.
— Ничего хорошего, — отвечал мистер Хилл, который, как и все на свете, любил показать свою озабоченность. И в течение следующей четверти часа из имен собственных в разговоре упоминались лишь мистер Гладстон, лорд Розберри, Маньчжурия и Армения.
На протяжении многих лет Джон Харт был единственным холостяком в отделе иллюминированных рукописей, и вот теперь он тоже готовился надеть на себя ярмо. Тайный триумф окружающих стремился выразить себя в публичном торжестве, и однажды утром Джона Харта провели в комнату в конце коридора, где обычно собирались покурить и поболтать сотрудники разных отделов. Серьезные бюллетени и труды были убраны со стола, чтобы дать место небольшому взводу бутылок и бокалов, и тосты за здоровье Джона Харта зазвучали среди веселого хлопанья пробок. «А теперь за вдову… лет тридцати!» — воскликнул некий смельчак. Все опорожнили бокалы и присоединились к хору поздравлений. Терсфилд из отдела Древней Греции предложил еще более смелый тост: «А теперь за малютку вдовы!»
— У нее две малютки, верно, Харт? — Вопрос был задан Сколсом из отдела печатных книг, новым человеком в музее — он состоял в штате всего восемь лет и еще не усвоил тон, принятый в этом учреждении.
— И что ты сказал на это? — спросила Вин.
— Я сказал, что так оно и есть и что я женился бы на тебе, будь их у тебя и трое.
— У меня их трое, — сказала Вин.
Джон Харт едва не подавился, но принял это сообщение как джентльмен. Он любил Вин и был готов полюбить и ее детей. Когда Вин прерывающимся голосом рассказала ему, что из-за неумелой
