– Понятно. Семиклассница, пьяный щенок – что еще? Если это так, зачем ты потащился за мной? Рассчитывал, что тебе удастся то, что не удалось Женьке?
Мишины глаза округлились от внезапного изумления. Он молча докурил сигарету, а потом неожиданно спокойно сказал:
– Знаешь, Лида, я не ангел, конечно, но детей я никогда не соблазнял.
И добавил с мстительной интонацией:
– А от пьяных женщин меня просто тошнит.
Волна краски залила мое лицо: это была краска и гнева, и стыда. И как это у него язык повернулся упрекнуть меня за оплошность на той вечеринке, словно я и в самом деле законченная алкоголичка. Я же хотела потребовать, чтобы Михаил отвез меня обратно, но видно он и сам понял, что сказал лишнее, потому что вдруг взял мою руку в свои и тихо сказал:
– Прости.
Он сидел опустив голову и глядя перед собой на гладь воды, а тепло его рук передавалось мне, заставляя быстрее бежать кровь по жилам и сильнее биться сердце. Гнев уже давно улетучился, а стыд все еще нудил во мне острой иглой, но вместе с тем я понимала, что в чем-то Миша прав, что мне не следует обижаться, и что я не должна терять его. Вот он сидит рядом, такой как есть – не ангел, не идеал, но если он сейчас уйдет… Волны ранее не испытанной нежности захватили все мое существо, мне захотелось прикоснуться к нему, хотя бы погладить по голове, что я и сделала.
Он ощутил мое прикосновение и обернулся. Секунда, еще одна – и мы бросились друг к другу в объятия. Поцелуй, потом еще и еще, и перед натиском неожиданных эмоций рухнули в душе все барьеры сомнения, страха. Стали казаться недостойными прикидки типа «сказать или не сказать о своих чувствах» или «позволить или не позволить себя поцеловать» – мне уже необходимы были его объятья и поцелуи.
– Я ведь был уверен, что люблю Лену, – продолжал Михаил через некоторое время, когда мы уже возвращались к берегу, – мне было хорошо с ней, но ты понимаешь, я никогда не беспокоился из-за нее. Не смейся, пожалуйста, но с тех пор, как я тебя увидел, я все время думаю, как бы ты не наделала глупостей и как бы с тобой ничего не случилось.
– Смешной ты, Миша. Ну что я, маленькая, что ли? Что со мной может случиться?
– Но ты же заблудилась в Женькином дворе! Не спорь, я же видел, ты не знала, в какую сторону идти – как бы ты добралась до дома! И в такси уснула. Спасибо твоим соседям за то, что дверь открыли.
– А спать ты меня уложил?
– Нет, мадмуазель, это уж вы сами, пока я звонил домой. Ты спала, а я смотрел на тебя.
– Ася мне сказала, что нельзя смотреть на спящих, есть такая примета.
– Какая?
– Ну если долго смотреть на спящего человека, то обязательно в него влюбишься.
– Опять эта Айседора! – воскликнул Миша, – она заслуживает кары даже за то, что не рассказала об этой примете раньше.
– А если бы рассказала?
– А если бы рассказала, то я бы точно не пошел на ту вечеринку и жил себе спокойно. Не назначал бы то дурацкое свидание, которое, кстати Вы, мадмуазель, проигнорировали, не упрашивал бы Аську приглашать тебя на новый год, не бродил бы возле вашего института и возле твоего дома, но так ни разу и не встретил тебя за полгода. Но теперь—то мы не расстанемся, Лида?
Я тоже надеялась, что мы не потеряемся и встретимся в Ленинграде, когда начнется учебный год. Я чувствовала себя счастливой, и все люди вокруг казались счастливыми, а природа необыкновенной, поражающей своей запущенностью. Гатчинский дворец – волшебным замком, а простая весельная лодка – кораблем с алыми парусами.
Во время факельного шествия нам пришлось разбежаться к своим отрядам, но с начала танцев мы не расставались. Быстрые танцы мы не танцевали, стояли, держась за руки, но когда зазвучала песня Адамо «Падает снег», Миша пригласил меня, да так элегантно, словно на нем не была стройотрядовская роба, а дорогой фрак. Мы впервые танцевали друг с другом и танец стал продолжением наших объятий, правда, под музыку, но это было даже лучше. Грустная мелодия высвобождала нежность, таившуюся в сердце, и безумно приятно было обнимать его сильные плечи и ощущать кольцо его рук на своей талии.
Вечер был теплый, даже томный. На быстро потемневшем небе загорались звезды, в них чувствовалось уходящее летнее тепло и угадывалась золотая щедрость осени. Танцплощадку освещали желтые фонари тусклым размытым светом. Листья деревьев из зеленых превратились в темно-зеленые, а потом и в черные и стали хранилищами тайн жизни и любви.
Я смотрела на Михаила, завороженная близостью его тела, любуясь значками и нашивками на его куртке, светло-голубой рубашкой, на которой была расстегнута верхняя пуговица, и в прорезь виднелась полоска загорелой кожи. Я перевела взгляд на вторую пуговицу, представила, как полоска кожи становится еще больше, потом на третью, четвертую пуговицу, потом мысленно стала расстегивать брючный ремень… Я даже глаза зажмурила и головой потрясла, чтобы отогнать это наваждение. Михаил спросил, что со мной, но я не ответила. Не могла же я признаться, что только что мысленно раздевала его. Сама не понимаю, как такие мысли полезли мне в голову.
После работы в стройотряде я съездила домой на месяц и узнала, что мой младший брат поступил в военное училище. Он тоже будет жить в Ленинграде, но в казарме, и это даже к лучшему: значит он нечасто сможет появляться у тети Дуси и не полезет в мои дела. Я еле выдержала дома 4 недели – с первого же дня все мои мысли были о Михаиле. Я думала о нем днем и ночью, копая картошку, собирая сливы в саду или прибирая в доме, представляла его то на Невском, то в тетиной комнате, то смеющимся, то растерянным. Мама и сестры говорили, что Лида стала очень серьезной, но они и представить не могли с кем связана моя задумчивость. Я никогда не упоминала о нем, а по вечерам бегала на танцы в клуб и с удовольствием принимала ухаживания деревенских кавалеров, от которых отбоя не было. После танцев они кружили на мотоциклах вокруг нашего дома, оглашая сонную улицу ревом моторов. Я сиживала то с одним, то с другим на скамейке под рябиной рядом с дровяным сараем, иногда позволяла себя поцеловать, но ни разу не испытала той щемящей нежности как рядом с Михаилом.
Глава 6
По возвращении в Ленинград меня ждала невероятная новость, сообщенная Алисой из моей группы: Оля Саманова бросила наш институт и поступила в первый медицинский на первый курс. Я тут же позвонила подруге и она это подтвердила.
– Это родители на тебя надавили? – поинтересовалась я.
– Нет, я поработала в клинике, посмотрела как работают доктора. Виктор Иванович, например, и решила, что самое интересное для меня занятие – медицина, – ответила Оля.
– А то, что ты мне говорила о семейной династии…
– Ну мало ли что я раньше говорила. А теперь я многое поняла. Лидочка, что может быть ценнее человеческой жизни, и если удастся кому-то помочь, какое это счастье!
– Оля, опомнись. Я тоже поработала санитаркой и тоже кое-что поняла. Люди неблагодарны, они будут принимать твои благородные порывы как должное.
– И пусть! – воскликнула Оля.
Неужели этот пафос относился к медицине, по моему разумению, занятию скучному и грязному, состоящему из криков, страданий, скверных запахов, горьких лекарств, крови, пота, выделений, горячечного бреда и бесконечных жалоб на то на се? Разве Оле не знакома сонная одурь ночных дежурств, разве на это стоит тратить жизнь? С каким бурным восторгом она говорит, что умеет делать укола, даже внутривенные, что она помогла Виктору Ивановичу, когда одной больной стало плохо, и Виктор Иванович так ее хвалил, так хвалил, сказал, что у нее клиническое мышление, и ее место у них, а не в финансово-экономическом. Меня насторожило то обстоятельство, что подруга часто упоминает этого Виктора Ивановича, и фактически это он сбил своими разговорами Ольгу с пути, поэтому я поинтересовалась:
– Кто это Виктор Иванович?
– Воскресенский. Он ассистент на кафедре. Когда я перейду на 3 курс, возможно, он будет вести у нас пропедевтику.
– Это такой высокий брюнет, с которым я тебя часто видела?
– Он, – вздохнула Ольга.
Жаль, что мы разговаривали по телефону, и я не могла видеть выражение ее лица. У меня возникло подозрение, что Ольга просто-напросто влюблена в этого Виктора Ивановича и именно он стал причиной, подтолкнувшей ее решиться на столь важный шаг. Что же это получается, выходит, мне тоже нужно бросить экономику – финансы и на крыльях любви лететь за Михаилом в политехнический? Ну что же, Оля, ты сделала свой выбор, а я осталась без подруги.
Впрочем, это обстоятельство меня не слишком огорчило: я рассчитывала, что Миша меня разыщет, и не ошиблась: в первый же день занятий он ждал меня возле института на Банковском мосту в окружении крылатых грифонов. Был влажный октябрьский день, с Невы дул пронизывающий ветер, холодящий кожу, продувая мой тонкий плащ, не спасал и длинный шарф, обмотанный вокруг шеи. Миша махнул мне рукой, и я подбежала к нему, забыв о холоде и порывах ветра, и очутилась в его согревающих объятьях.
