Натиг Расулзаде
Дом
Этот поезд мне чертовски надоел за трое суток езды в нем. Грязный от пола до, казалось, годами немытых стекол окон, которые не хотели ни опускаться – закрытые, ни подниматься опущенные, так что в коридор задувал ветер, нанося солидный слой пыли на все, что тут имелось. Плевки и раздавленные окурки на полу. В купе тоже было не чище. Клубы дыма. Громкие разговоры за стеной. Впечатление, что стена эта сделана из картона – такая слышимость. Дурацкая игра в подкидного, сопровождающая, как правило, все поездки; игра, кажется, столь же древняя, как сама идея передвижения в пространстве в обществе таких же, как ты сам, болванов. Хмурая, с вечно испачканным подбородком проводница, старающаяся подсунуть вам теплый и светлый, как моча, чай. Мне все представлялось, что, когда ей это удавалось, проводница, заперевшись в туалете, сев на унитаз, хихикает, потирает руки, чтобы дать выход своим чувствам. В холодном и вонючем туалете. Я ее возненавидел. Хватило бы и двух часов, чтобы возненавидеть ее, а за одно и всю эту поездку, весь вагон, купе, дикие, беспричинные взрывы хохота за стеной; стук костяшек домино серопижамных, напоминающих пациентов психбольницы, попутчиков; пронзительный, как зубная боль, непрекращающийся плач ребенка за два купе от нашего, дискомфорт; холод по ночам, неизвестно откуда берущийся, если вспомнить, что середина мая, довольно-таки теплого, чтобы не сказать жаркого… Все это я возненавидел до того сильно, что решил сойти с поезда на ближайшей станции. Когда я осведомился у проводницы, она, предварительно поковыряв толстым пальцем в зубах, зло и официально, будто радио на платформе, объявила, что ближайшая станция только через шесть часов, то есть од утро, и называется она – Городок. «А какая она из себя? – глупо спросил я, изо всех сил притворяясь, что общение со столь обходительной проводницей доставляет мне удовольствие и хочется его немного продлить. – Что это, на самом деле городок? Жить в нем можно?» «А кто его знает… – не сразу ответила она, предварительно посмотрев на меня так, будто я нахамил ей; но тут же взгляд ее стал презрительным, видимо, своим наметанным оком она угадала во мне бездельника, которому все равно куда ехать и где выходить. – Называется Городок. А жить… можно, наверно, раз живут в нем…»
Я с облегчением прекратил расспросы и поспешил отойти от неприветливой проводницы, пока она не начала ковыряться в заднице, вошел в купе, где густо воняло носками и стоял трехголосый храп, и прилег на свою нижнюю полку. Городок… Какое безликое название, бледное, стершееся… Городок… Обесцвеченная алая роза-цветок. Ну, черт с ним, пусть будет Городок… Мне до того здесь надоело, что все равно я должен выйти на той станции, отдохнуть день-два, а потом отправлюсь в путь на другом, может, не таком занюханном и противном поезде. Впереди меня никто и ничто не ждало, позади – бесполезное прошлое, изредка напоминающее о себе всплывавшим осадком горечи; я был свободен и решил, что мое настоящее вполне могло бы пройти в этом без цвета и запаха в моем представлении – Городке. С этим я и заснул. Но странное дело: проснулся я ровно за десять минут до станции, обещанной проводницей, будто кто разбудил меня, хотя до самой минуты пробуждения спал крепко. Я вышел в коридор. Было еще темно, в окна поезда смотрела ночь, и лишь еле заметная розоватость на далеком краешке неба предвещала скорый рассвет.
– Вот он, Городок, – вдруг услышал я за спиной вкрадчивый голос и вздрогнул от неожиданности.
– Фу, как вы меня напугали… Вы что, подкрадывались, что ли?..
Неопрятная, с опухшим – после сна или бессонницы – лицом проводница даже не обратила внимания на мое восклицание, да так естественно, будто я и рта не раскрывал. Дивиться ее поведению можно было бесконечно: то облает вместо ответа, то, изменив голос, подкрадется и напугает, то вместо минеральной принесет спитой чай и неуклюже прольет на брюки и, не извинившись, уйдет; но я уже немного привыкал к ее странностям и потому не стал настаивать, чтобы она непременно среагировала на мои слова, а перевел взгляд туда, куда она, выпучив свои – никак их иначе не назовешь – буркалы, показывала, да так, будто узрела за стеклом свою покойную тетку которую отравила прошлым летом, чтобы завладеть ее серебряным колечком и шестьюдесятью тремя рублями в кошельке. Я увидел вдали по ходу поезда россыпи огней, не дружные кучки перемигивающих в темноте огней, то там, то здесь, и это показалось мне довольно странным: люди в Городке не спали в такое время, причем – все. Под утро, когда самый сладкий сон, и когда я, черт знает почему, проснулся; на весь поезд один, наверное, такой умник нашелся. По крайней мере, весь наш вагон, кроме меня и проводницы, спал.
– Они не спят в такое время, – пробормотал я, всматриваясь в огоньки в убывающей ночи.
– Надеюсь, не из-за моего приезда?..
– Вы здесь выходите? – опросила проводница хмуро.
– Я вижу, вас это не радует.
Мне начхать на это! – вдруг почему-то вспылила она.
Просто я дала знать главному машинисту, что в Городке будут выходить. Чтобы он остановил. Видите, сколько из-за вас хлопот, – сказала она и, резко взяв с места, пошла к себе.
– Но… Но, погодите, как же… Что значит – остановил? Разве… Я не понимаю… – Потом поймете, – сказала проводница, широко зевнув и юркнула, как большая крыса в свою нору, хлопнув дверью так, что любая другая дверь превратилась бы в щепки. Видимо, таким образом она намекала, чтобы ее ни в коем случае не беспокоили.
Я зашел в купе, где по-прежнему стояла густая вонь и храп, взял свой чемоданчик. Я всегда путешествую налегке. Особенно, когда уезжаю беспричинно в никуда, вот, как сейчас, к примеру, и еще даже приблизительно не знаю, когда вернусь обратно. С чемоданом в руке я стоял в коридоре и смотрел на огоньки Городка, к которым, замедляя ход, подходил осточертевший мне поезд. Наконец, он подъехал к платформе. Из своей норы вылезла проводница, почему-то с кобурой на поясе, молча, поспешно открыла мне дверь и тут же, едва успел я выскочить – кажется она даже вытолкнула меня слегка – захлопнула дверь с такой силой, что окажись там моя нога, быть бы мне инвалидом. Поезд, будто ждал это го, дернулся и пошел, но не так, однако, плавно, как можно было ожидать от поезда дальнего следования. Когда я ступил на камень платформы (Земля! – закричали матросы, размахивая чемоданчиками), стало ясно, что она, платформа, явно не рассчитана на такие длинные составы, она была чуть не вдвое короче поезда, так что добрая половина состава оказалась хвостом, на которую платформы не хватило, и если б из тех вагонов выходили пассажиры, им пришлось бы… Но тут я вовремя заметил, что никто здесь, кроме меня, не вышел из поезда. Не доброжелательное выражение проводницы в окне осточертевшего мне вагона поплыло, оставаясь по-прежнему недоброжелательным. Поезд ушел. Я провожал взглядом его растворявшиеся в предутреннем тумане красные огоньки на уровне крыши последнего вагона, пока они не исчезли вовсе. Только тогда вдруг' я обнаружил, что не так уж одинок на этой платформе. Недалеко от меня стоял пожилой мужчина в форменной фуражке, вероятно, начальник маленькой этой станции, чуть поодаль от него – молодой, очень худой мужчина, напоминавший дистрофика, и тоже в фуражке; почему-то я сразу признал в нем телеграфиста и не ошибся. Рядом с ним лежала большая беспородная собака, тихая, как кошка. И начальник станции (который и оказался им, как я предполагал), и угаданный телеграфист, и даже собака (которая тоже оказалась собакой, несмотря на кошачью тихость, или тихую кошатость) так удивленно таращились на меня, что я немного опешил, стал озираться, смущенно оглядывать себя и, хоть и не собирался, но, учитывая, что мир в данном случае сузился до размеров платформы, где мы все стояли, и это, вероятно, как-то косвенно сближало нас, я поздоровался и был оставлен без ответа. Они будто онемели, разглядывая меня. Мне стало неприятно оттого, что они не ответили на мое приветствие, которое я и так через силу извлек из себя, потому что не привык здороваться с незнакомыми людьми. Наконец, пожилой – а вернее, приглядевшись, его с полным основанием можно было назвать стариком – будто пришел в, себя, медленно, как сомнамбула, подошел ко мне с вытянутой рукой и с таким видом, словно желал прикоснуться ко мне, чтобы убедиться, что я ему не приснился. По крайней мере, выражение лица у него было именно такое: ему не верилось, что я стою рядом, на одной с ним платформе. Стоит ли говорить, как я был удивлен и озадачен подобным поведением взрослого человека.
– Вы?.. – заговорил он не совсем понятно. – Вы… – он вдруг запнулся, будто силы отказали ему. – Вы здесь вышли из поезда?..
– Да, – сказал я, пожав плечами. – Я вышел. Не понимаю, что тут… – Вам здесь кто-то нужен? – прервал меня телеграфист диким вопросом.
– Кто-то нужен?.. – я все больше впадал в недоумение.
