На следующий день Калигула объявляет эдиктом, что нашел себе жену. А еще через несколько дней отпускает ее, запретив вступать с кем бы то ни было в интимные отношения.
После нескольких подобных браков он остановил выбор на своей давней любовнице Цезонии, которая не отличалась ни красотой, ни молодостью, — была на десять лет старше его и от прежнего мужа уже имела дочерей. Но в любовных делах ей не было равной. Часто во время пирушек с друзьями Калигула заставлял ее раздеваться, и она, абсолютно лишенная стыдливости, охотно оставалась голой.
В своей сексуальной маниакальности Калигула, как уже отмечалось, не пощадил даже сестер и со всеми тремя находился в преступной связи. Но Друзиллу любил больше, чем других. Когда поздней осенью 38 года она умерла, он погрузился в траур и отрастил волосы и бороду. Похоже, эта смерть так его потрясла, что он окончательно лишился рассудка.
Даже внешность этого человека, как ее рисуют Сенека и Светоний, отвратительна. „Росту он был высокого, цветом лица очень бледен, тело грузное, шея и ноги очень худые, глаза и виски впалые, лоб широкий и хмурый, волосы на голове — редкие, с плешью на темени, а по телу — густые. Поэтому считалось смертным преступлением посмотреть на него сверху, когда он проходил мимо, или произнести ненароком слово „коза“. Лицо свое, уже от природы дурное и отталкивающее, он старался сделать еще свирепее, перед зеркалом наводя на него пугающее и устрашающее выражение“.
Глава восьмая. Последняя „шутка“ Калигулы
Январь 41 года… С утра небо заволокло низкими тучами. Не переставая моросит дождь. Он такой мелкий и частый, что, кажется, весь мир растворился в нем. Дождь над Кампанией. Дождь над Луканией. Дождь над Тирренским морем и островами, как черные утесы возвышающимися над водой. Тоскливо и одиноко в такое время и людям, и птицам, и зверям. Хорошо, если есть теплый дом, сухое гнездо, укромная нора. Отрадно в ненастье оказаться под гостеприимной кровлей и коротать вечер у жарко натопленного очага, под шум дождя уносясь мыслью туда, где бушует непогода.
Над морем быстро темнеет. В сгущающихся сумерках и дожде исчезает маленький островок Пандатерия. Даже его камни источают уныние, так здесь пустынно и безлюдно.
Вот уже два года, как на острове томятся, заточенные на нем, дочери Германика. В это гиблое место, где когда — то обрела смерть их мать, Агриппину и Юлию Ливиллу сослал Калигула.
Сестры, уставшие он постоянных унижений и безумных прихотей брата, вступили в тайное соглашение против него, посвятив в свои планы Марка Эмилия Лепида, объятий которого не миновала и Агриппина. Впрочем, с помощью этого римского красавца и любовника Калигулы, которого последний после смерти Друзиллы неосторожно объявил своим наследником, она надеялась сделаться римской императрицей. Лепид был также не прочь вступить в брак с дочерью Германика, с полным основанием полагая, что римский сенат не будет возражать против такого союза.
Агриппина уже давно перестала считаться со своим мужем Домицием, медленно умиравшим в Пиргах, чувствовала себя совершенно свободной и сама распоряжалась своей судьбой. Она находилась в цветущем возрасте — ей было всего лишь двадцать пять лет. Недавнее материнство смягчило линии ее тела, напоив его нежной женственностью. Так что Лепиду было от чего потерять голову и решиться на убийство императора.
Калигула, предупрежденный доносом о готовящемся на него покушении, сумел перехитрить заговорщиков. Он поспешил отправиться в Галлию, чтобы завершить начатые там военные операции. При этом пожелал, чтобы, кроме актеров, фокусников, акробатов, шутов, гладиаторов, возниц, поваров и палачей, словом, всего того сброда, который уже давно вертелся возле императорского дворца, его сопровождали все его любовницы и любовники, в том числе Лепид и обе сестры. Как только этот живописный караван прибыл в Лугдун, Калигула расправился с заговорщиками. Лепид был обезглавлен. Сестры приговорены к ссылке.
Так Агриппина и Юлия оказались на острове Пандатерии, обреченные на медленное угасание, ведь нелепо было надеяться на скорую смерть брата, которому в то время было двадцать семь лет.
В ссылке сестры часто вспоминали о последних днях жизни их матери Агриппины на этом проклятом людьми острове. Условия ее жизни были невыносимы. Принужденная терпеть унижения от охранявших ее солдат, она однажды не снесла их издевательств и стала роптать, за что центурион побоями вышиб ей глаз. После чего жена Германика решила умереть от голода, но и это ей удалось сделать не сразу, так как по приказу Тиберия тюремщики насильно открывали ей рот и вкладывали пищу.
Все, что произошло с Агриппиной на Пандатерии, не могло не ужасать молодых женщин. Правда, стража, приставленная к ним, не свирепствовала, а скорее сочувствовала красивым и несчастным изгнанницам. Ведь уже повсюду прослышали о кровавых зверствах императора, а чем тяжелее гнет сверху, тем сильнее сострадание простых людей к гонимым и отверженным.
Морские суда редко появлялись у Пандатерии. Из Цирцей в Кумы корабли шли минуя ее, а плывущие в Сардинию обходили стороной — уж очень дурной славой пользовался остров. Несколько раз в году небольшое суденышко привозило для малочисленного гарнизона съестные припасы и жалованье. Изредка доходили вести из Рима и Неаполя. Осенью 40 года пришло известие о том, что в своем поместье в Пиргах скончался муж Агриппины Гней Домиций, уже давно страдавший тяжелой формой водянки.
С тех пор сестры не имели вестей из Рима. Поэтому можно понять их радость, когда у берега острова случайно оказался грузовой корабль. Накануне он вышел из Остийской гавани и взял курс на Сицилию. Поднявшийся внезапно ветер сильно повредил его оснастку, и корабль, унесенный в сторону от обычного маршрута, был вынужден пристать к острову.
Пока моряки приводят в порядок корабельные снасти, владелец судна, приглашенный сестрами на ужин, делит с ними их нехитрую трапезу. Конечно, это может обернуться для него большой неприятностью, но уж очень велик соблазн провести вечер с дочерями самого Германика. Ему, человеку незнатному, судьба подарила такую редкую возможность, о которой его товарищи не могут даже мечтать. Будет о чем рассказать, вернувшись домой.
И сестры в свою очередь с трудом сдерживают любопытство. Однако они терпеливо ждут, пока насытится их гость, который не брезгует ничем из того, что ему предложено. На вопрос Агриппины, как его имя, он, немного помедлив, просит называть себя Квинтом.
— И давно ты занимаешься торговлей? — продолжает расспрашивать Агриппина.
— Десять лет. Я торговал изделиями из глины. У меня была лавка возле Большого цирка. Разбогател я случайно и совсем недавно.
