— Десять лет. Я торговал изделиями из глины. У меня была лавка возле Большого цирка. Разбогател я случайно и совсем недавно.
— Как же тебе это удалось? — допытывается Агриппина.
— Полгода назад я приобрел в Этрурии большую партию горшков для продажи в Риме. Вернувшись домой, я стал внимательно осматривать их. Среди них было несколько очень старинной работы. И в одном из них я обнаружил клад из золотых и серебряных вещей. Не могло быть и речи о том, чтобы найти его владельца, ведь я купил горшки у незнакомого мне перекупщика.
Постепенно беседа оживляется, и первоначальная скованность исчезает. Теперь уже Агриппине не надо задавать вопросов. Квинт сам начинает делиться столичными новостями и сплетнями. Этого сестры только и ждали.
— Известна ли вам история, приключившаяся с сенатором Анонием Сатурнином? — спрашивает оказавшийся словоохотливым гость. И увидев, что сестры недоуменно переглянулись, продолжает:
— Так вот. Однажды император устроил распродажу разных вещей, оставшихся после зрелищ, в том числе гладиаторов. Он сам назначал на них цены. Когда торги были в самом разгаре, присутствовавший на них Аноний Сатурнин нечаянно задремал. Заметив это, Калигула посоветовал аукционисту обратить внимание на претора, который в знак согласия кивает головой на каждое увеличение цены… Так знаете, чем закончился этот аукцион? — Квинт приходит в необычайное возбуждение. — Этому простофиле, этой сонной тетере были проданы тринадцать гладиаторов за… — он выдерживает паузу и раздельно произносит, — де‑вять мил‑ли‑о‑нов сестерциев.
— А по мне, эти торги очень глупые, — роняет Юлия. — Как, впрочем, и те состязания, что Калигула устроил в Лугдуне, собрав отовсюду специалистов в греческом и латинском красноречии. Всех побежденных он заставлял стирать свои писания языком.
— Но все же это менее жестоко, чем то, что он проделал однажды при жертвоприношении, — вмешивается в разговор Агриппина. — Разве ты забыла? — обращается она к сестре. — Он оделся помощником жреца и вместо того, чтобы оглушить молотом жертвенное животное, подведенное к алтарю, со всего размаха нанес смертельный удар самому жрецу, размозжив ему голову.
Квинт, как всякий любящий посудачить человек, с интересом слушает хозяек.
— Наверное, вы еще ничего не знаете о новом налоге, введенном императором? — вновь вступает он в разговор.
— Что же такое мог придумать наш умный братец?
В устах Агриппины слово „умный“ звучит скорее как „полоумный“. Похоже, Квинт что — то почувствовал в ее словах. Он какое — то мгновение медлит и торжественно объявляет:
— Отныне все женщины легкого поведения облагаются в Риме особым налогом, величина которого равна цене одного сношения.
— Это действительно что — то небывалое, — смеется Юлия.
— Но это еще не все, — продолжает Квинт. — Император распорядился открыть на Палатине роскошный публичный дом, под который отвел часть своего дворца, с исключительным блеском обставив множество комнат. Посетители этого заведения не какие — то там безродные рабы и рабыни, а свободнорожденные юноши и замужние женщины из благородных семей. Предлагают они себя даром, взамен же получают установленный специально для клиентов этого дома почетный титул благодетелей императора. Когда дела идут вяло, особые глашатаи отправляются на улицы и площади Рима зазывать гостей. Расценки там очень высокие, но посетителям предоставляются деньги под проценты… Согласитесь, недурной способ умножить свои доходы, — заканчивает свой рассказ Квинт. Ему явно нравится предприимчивость императора.
Действительно, Калигула обнародовал закон о налогах подобного рода, но чтобы штрафовать тех, кто нарушил его по незнанию, приказал написать текст как можно мельче и повесить в самом неудобном месте так, чтобы никто не мог списать.
На некоторое время устанавливается тишина. Дождь за стенами дома стихает. Слышно, как в светильниках потрескивает сгорающее масло.
Квинт протягивает руку и в молчании берет кувшин с вином. Наливает в широкую чашу и смешивает с водой.
Сестры задумались. Циничность брата их не удивляет. Отправив дочерей Германика в ссылку, Калигула объяснил свои действия в сенате тем, что к этому его вынудило их возмутительное и развратное поведение. Он всегда был склонен к мрачной иронии. Даже целуя в шею жену или любовницу, он всякий раз говорил:
— Такая хорошая шея, а прикажи я — и она слетит с плеч!
Затянувшееся молчание прерывает Квинт. Он осушил изрядный бокал вина и вновь воодушевился. Он рассказывает о последней забаве императора, поразившей воображение уже ко всему, кажется, привыкших римлян. Для своего коня Инцитата Калигула приказал соорудить конюшню из мрамора и ясли из слоновой кости и подарил ему попону и упряжь, украшенную драгоценными камнями. Затем он выделил ему дворец с многочисленной прислугой, куда от имени коня приглашал гостей. Наконец, он ввел его в жреческую должность и собирался сделать консулом.
Все это выкладывает сестрам разговорчивый гость. Но женщины, погруженные в свои безрадостные мысли, слушают его рассеянно. Их томит предчувствие скорой беды, ведь Калигула не раз грозил им, что у него есть не только острова, но и мечи.
Однако судьба уже позаботилась о них. В этот ненастный январский день Калигула был убит в Риме несколькими заговорщиками из числа военных.
Римляне, привыкшие к шуткам своего императора, не сразу поверили вести о его смерти. Они подозревали, что Калигула сам распустил слух об убийстве, чтобы разузнать, как население будет на него реагировать.
Глава девятая. Престол для — ученого
— Ищите!.. Он должен быть здесь!.. Ищите всюду! — голоса преторианцев и топот их ног гулко разносятся по коридорам императорского дворца.
Врываясь в одну комнату за другой, солдаты прочесывают здание. Кто — то забежал в комнату, называемую Гермесовой, но и здесь пусто. Некоторые из гвардейцев, отчаявшись найти того, кого они искали, начали буйствовать, нарочно шуметь, разбрасывать попадавшие им на пути предметы.
— Нашел!.. Нашел! — послышался радостный крик. Кричал солдат, выскочивший на террасу. Кинувшись к занавеси у дверей, он извлекает оттуда дрожащего от страха Клавдия.
При первом известии об убийстве Калигулы он, воспользовавшись возникшей суматохой, выскочил из подземного перехода дворца, где заговорщики напали на императора, и попытался скрыться в многочисленных дворцовых помещениях. Времени было мало, и он притаился за занавесью. Но пробегавший мимо солдат увидел показавшиеся из — под нее ноги и вытащил наружу насмерть перепуганного беглеца, который, что — то лепеча и заикаясь, припал к его коленям, прося о милосердии. Тот поднял его с пола и повел к своим товарищам, уже спешащим на зов.
