— Миш...
— Сам только и знаешь: «Я за тебя беспокоюсь, я за тебя волнуюсь»... — выдохнул Гай. — Думаешь, ты один умеешь беспокоиться?
— Ну, всего-то несчастные сорок минут...
— Почти час! А если бы я на столько опоздал?
— Ладно, — вздохнул Толик. — Ты уж меня прости...
А он и так простил! Сразу же! Внутри у Гая булькало ликованье, что все в порядке, и вот он, Толик! Прямо хоть на шею ему кидайся! Но Гай не кидался и даже не смотрел. Словно рядом с ним уселся на диван другой мальчишка — с упрямой обидой и зажатыми слезами.
— Хлеба-то мы не купили, — деловито размышлял вслух Толик. — Ладно, займем у доброй тетушки Агаши. И что-нибудь наскребем в холодильнике...
Гай безмолвствовал. Толик шагнул к нему:
— Что читаешь? — Глянул на обложку. — Батюшки, да что ты здесь нашел?
Гай слегка потеснил с дивана своего насупленного двойника. Хотя и суховато, но ответил:
— Нашел...
— Что?
— Вот... — Он показал на месяц. — Кругом математика, а он, как с елки...
— А ведь правда! — Толик нагнулся, разглядывая месяц-малютку. И вдруг сказал доверительно (видимо, подлизываясь):— А он для меня старый знакомый. Тоже с елкой это связано... Я про него стихи сочинил, когда был такой, как ты.
— Ну? — с хмурой требовательностью сказал Гай,
— Что?
— Какие стихи-то?
Толик смущенно покряхтел.
— Такие вот...
Месяц звонкий и рогатыйС неба звезды сгреб лопатойНовый год, Новый год,Нынче все наоборот...
— «Наоборот» — это потому, что перед Новым годом всякие чудеса случаются... Ну как?
— Ничего, — сказал Гай. Только похоже на другое:
Рыжий, рыжий, конопатый,Убил дедушку лопатой...
Толик захохотал, схватил Гая за плечи.
— Ну, критик!.. За такую непочтительность к талантливому дядюшке — наряд на кухню!.. Пошли готовить глазунью.
Но Гай выскользнул из его ладоней. Пальцами притянул к носу рукав Толика.
— Та-ак... «Красная Москва», да? У нашей Галки такие же духи.
— Ну... и что? Не выдумывай давай.
— У меня, между прочим, нос как у охотничьей собаки...
— А у нас в лаборатории, между прочим, такими духами старушка машинистка Наталья Петровна себя опрыскивает. А я рядом с ней сидел, письмо диктовал гидрографам...
— А помада на щеке у тебя тоже от нее?
Толик хлопнул себя рядом с ухом, словно убивал комара.
— Я пошутил, — деревянным голосом сообщил Гай. — Нету помады то есть, «Красной...»
— Знаешь ли, дорогой... — Толик встал. — Я не думал, что ты такой провокатор.
— Еще и обзывается, — буркнул Гай, чувствуя, что перегнул.
Толик стал перебирать на подоконнике тарелки. Гай сказал ему в спину:
— А стихи сочинять — это хорошо. Вот когда если гуляешь с кем-нибудь по парку или вообще... Девушкам нравится, когда им стихи читают.
— Ты-то откуда это знаешь? — осведомился Толик.
— Из книжек.
— Я стихи не сочиняю... Я в жизни всего два стихотворения написал. Про месяц да еще про Крузенштерна...
— Про кого? — Гай спустил с дивана ноги.
— Про Крузенштерна. Тоже в давнем розовом детстве... Я бы и не вспомнил, если бы не ты...
— А я-то при чем? Ты про Крузенштерна вспомнил, потому что корабль увидал...
— Какой еще корабль?
— Ой, будто ты не видел! Четырехмачтовый барк «Крузенштерн» стоит на бочке у Голландии. Такая громадина!
— Честное слово, не видел! Я внутри, в салоне, ехал, задумался... Возьми в холодильнике помидоры, помой на кухне.
Гай взял и помыл. Вернулся и сообщил:
— Я сегодня, между прочим, тоже познакомился с девч... с девочкой одной. — Он хотел сказать «с девчонкой», потому что термин «девочка» среди среднекамских друзей-приятелей считался излишне благопристойным и сентиментальным. Но слово «девчонка» Асе совершенно не подходило.
— Вот видишь! — обрадовался Толик. — А я, по-твоему, не имею права на личную жизнь?
— Имеешь, имеешь, — хмыкнул Гай. — Только не надо опаздывать. И не надо голову терять. А то даже океанский парусник на рейде не заметил! Куда уж дальше...
Толик разрезал на сковороде помидоры, вытер полотенцем нож и миролюбиво попросил:
— Чадо мое, хватит меня пилить. Лучше расскажи, что делал днем.
— Я сегодня на дракончика наступил. Наверно, помер бы, если бы не та... девочка. Она меня спасла.
Толик со звяканьем бросил нож:
— На кого наступил? Где?.. Какой ногой?
Гай дурашливо дрыгнул незашнурованным кедом, сбросил его. Качнул ступней (уже не болела). Толик стремительно присел, взял его за щиколотку.
— А-а-а! — Гай отлетел, спиной шмякнулся на диван.
— Что?! Так болит?!
— Да не болит! Я же щекотки боюсь!
— Дубина! — в сердцах сказал Толик.
— Тебя бы так за ногу...
— Когда девочка бралась, ты так же орал?
— Она лечила, а ты хватаешь.
— Сам хуже девочки. Цаца капризная, — буркнул Толик.
Рядом с Гаем опять уселся упрямый и обиженный мальчишка. Даже не рядом, а внутри Гая. Гай взял «Ежегодник».
Толик один поджарил яичницу и сказал из кухни:
— Иди лопать.
Гай лежал. Толик подошел:
— Мишка, ты чего?
А чего он? Гай и сам не знал. В глазах и в горле словно жгучая боль. Он быстро лег да бок — лицом к диванной спинке.
— Ну, Майк, — осторожно сказал Толик. — Миш...
Гай подтянул к животу колени и прерывисто сопел.
Толик сел рядом. Спутанные волосы Гая пахли водорослями. А сам он был пыльный, исцарапанный и несчастный. Коротко вздохнув от виноватости и жалости, от резкого толчка нежности, Толик сказал:
— Гай...
Тот полежал тихо секунды три, рывком обернулся, метнулся к Толику. Облапил его, прижался лицом к рубашке. Толик молча гладил его вихры... Через полминуты Гай прошептал:
— А стихи прочитаешь?
— Какие?
— Про Крузенштерна.
— Может, сперва поедим все-таки?
— Ага...
— Иди умойся. Дитя портовых улиц...
Пропавшая рукопись
Они молча поужинали. Толик отскреб сковородку, а Гай вымыл тарелки. Из кухни в комнату Гай вернулся первым. Прилег на диван. Пришел и Толик, стал возиться в углу над чемоданом: выбирал себе чистую рубашку.
Гай смотрел на Толика и думал, что он совсем не похож на ученого. Похож на Галкиных однокурсников: по-мальчишечьи курносый, с короткой ершистой прической. Щуплый такой...
Щуплый-то щуплый, а дубовый стул крутит за переднюю ножку одной рукой. А если они с Гаем борются — кто чью ладонь прижмет к столу, — Гай давит на левую руку Толика двумя да еще пузом помогает, и никакого проку: Толик шевельнет рукой — и Гай весь припечатан к столешнице. А поглядишь — у Толика и мускулов-то вроде бы нет...
Мама сказала перед отъездом: «Толька, от тебя одни глаза остались. Вы там постарайтесь отдохнуть, ешьте как следует, фрукты покупайте...» — «Обязательно», — сказал Толик.
Первые вечера он приходил из лаборатории просто черный. Что-то не ладилось с этим ДЗД, какие-то неясности возникали в плане испытаний.
— Ты же говорил, что все отлажено, все в порядке, — сказал однажды Гай.
— Это у нас отлажено. А там... — Толик возвел глаза к потолку.
— В Москве? — понял Гай.
— Не все зависит от Москвы...
— А от кого?
Толик посмотрел на него без улыбки,
— От Байконура. Гай вытаращил глаза.
— Да? Ай, да ты смеешься...
— Отнюдь... — вздохнул Толик.
— А при чем тут ваши аппараты?
— Все связано. Это раньше мы были сами по себе, а теперь комплексная программа исследований.
— Секретная? — прошептал Гай.
— Не секретная... Но и не такая, чтобы идти на площадь, вставать у памятника Нахимову и громко вещать всем туристам...
— Я и не собираюсь, — обиделся Гай.
— Вот и молодец, — серьезно сказал Толик.
...В последние три дня он повеселел: дела наладились. Но все равно забот полно — руководитель конструкторско-исследовательской группы, или как там еще... В общем, командир, хотя и моложе всех. «Ох, несладко ему приходится. А тут еще я...» — не первый уже раз подумал Гай. И вздохнул:
— Ладно уж, не читай.
— Что «не читай»?
— Стихи. Которые обещал...
Толик отложил рубаху, сел рядом с Гаем.
— Я ведь понимаю, — сказал Гай. — Ты со мной и так замучился.
