«Ах ты, старик беспутный! – подумал Диоген. – Ну, не научится тебе жить, по-моему, коли ты еще этих глупостей не бросил».
Вакхид побеседовал с девушками, отца дома не было, потом пошел с Диогеном в город Коринф; Диоген вернулся к своему господину Ксениаду, а Вакхид стал шляться по городу.
К вечеру Диоген опять пришел в свою пещеру.
Вакхид сидит там, его дожидается; как увидел Диогена, вскочил, кинулся навстречу, кричит весело:
– Ну, Диоген, я себе веселое занятие нашел!
– Что такое, какое занятие?
– Да встретил я в Коринфе раба одного, по одежде вижу, что богатого господина раб; я с ним познакомился, разговорились мы, он и рассказал мне, что послал его молодой барин найти комнату на ночь, – покутить захотелось с приятелями. А отец-то у него строгий. На эту ночь он по делам уехал. Раб весь город исходил, не нашел подходящей комнаты. Ну, вот, я и предложил ему услужить. И привел его к этой рыбацкой хижине. Отец у них на ловлю дня на три уехал. А мать с дочерями охотно пускают: вот мы и уладили дельце. То-то будет веселье на славу! Старое время вспомним!
– Прощай, Вакхид! – с грустью сказал Диоген. – Теперь я тебе больше не нужен; по этой дороге я не могу провожать тебя. Я тебе не товарищ. Жалею, что ты отнял у меня мой летний дом. Теперь мне стыдно будет прийти сюда. Прощай, не поминай меня лихом!
И Диоген вернулся в Коринф.
Беседа Диогена с Филомедоном о труде и богатстве
Диоген обличал богачей за их роскошь и праздность; они сердились на него, уходили от него, но правдивые речи нередко доходили до совести, и они опять возвращались и снова заводили с ним споры.
Так пришел раз к нему богач Филомедон. Диоген уже не раз беседовал с ним, и вот он опять пришел, хотелось ему доказать Диогену, что и такие богачи, как он, достойны уважения.
– Неужели ты думаешь, Диоген, что жизнь моя пропадет даром?
– Не знаю, – отвечал Диоген: – только я полагаю, что каждый бедный чернорабочий, например, водовоз, достоин уважения больше тебя.
– Как так? Почему? – воскликнул Филомедон с негодованием.
– Не сердись, Филомедон: меня этим не испугаешь. Я говорю тебе правду, – продолжал Диоген. – Хотя ты очень самолюбив, а все-таки увидишь разницу между тобой и рабочим. Водовоз очень беден, – вы, богачи, презираете его, – а все-таки он служит людям, приносит им пользу. А ты, какую пользу приносишь людям? Я вижу на лице твоем морщины гнева, – зачем? Оставь это, давай лучше дружески побеседуем. Ты проживаешь ежегодно до сорока талантов, это составляет больше ста рублей в день.
– Ну, что ж, – перебил его Филомедон и тебе желаю того же, и ты сам виноват, что не хочешь разделить со мною хлеб-соль, я давно приглашал тебя быть моим застольным товарищем, но ты слишком горд и всегда отказываешься.
– Нет, я не горд, Филомедон, а спокоен, не хочу и не могу предаваться страстям. Я свободен от этих страстей, и свободу свою я не променяю ни на какие сокровища мира.
– И я, Диоген, не чувствую себя рабом. Богатство валится мне, как будто с неба, я только не отталкиваю его от себя и наслаждаюсь им, и в этом я сам себе господин, так же, как и ты.
– Нельзя сравнить меня и тебя. Вед все, что ты истребляешь, – у кого-нибудь отбирается. А я почти ничего ни у кого не беру.
– Но мои доходы принадлежат мне по праву.
– Да если б даже ты имел право владеть всем этим богатством, сколько же ты должен отдавать людям во имя простой справедливости? Сколько льгот, сколько разных выгод и прав дает тебе твое богатство! Чем же платишь ты людям, дающим тебе все это?
– Но ведь и ты, Диоген, получаешь от людей много выгод. Чем же ты расплачиваешься с ними?
– И в этом между нами большая разница. Посмотри на меня, чем пользуюсь я от людей. Мне нужно только, чтобы мне позволили дышать свежим воздухом, пить чистую воду, да не давали бы мне умереть с голоду, а для этого, ты знаешь, как мало мне нужно. Одежда тоже у меня не роскошная, и я уверен, что люди, и в этом числе мои сожители, коринфяне, по своей доброй воле позволили бы мне носить такую одежду. Если у меня отнимут эту последнюю мою одежду, я останусь голый, и вид моей наготы заставит первого встречного прикрыть мое тело какой-нибудь дерюгой, и я опять буду одет. Если я буду страдать от голода, то самый вид моих страданий возбудит жалость в людях, и они накормят меня, и я буду сыт. В этом я уверен, и потому спокоен, и считаю себя вполне обеспеченным. Для того, чтобы достигнуть такого спокойствия, нужно иметь как можно меньше, так мало, чтобы у каждого бедняка было больше, чем у тебя, чтобы никто не мог завидовать тебе. Только тогда ты будешь счастлив. Теперь взгляни на себя, Филомедон: чего ты требуешь от людей? Ведь ты был бы недоволен, если б люди давали тебе то же, что и мне. Ты требуешь от них гораздо больше. Одни из них должны пахать твои нивы, другие стеречь твои стада, а иные работать на твоих Фабриках, ткать и шить твои дорогие одежды или ковры, которыми ты устилаешь свои комнаты и потом топчешь ногами. Ты требуешь, чтобы люди готовили кушанья, разводили виноград, а ты упиваешься его соком. Ты требуешь, чтобы люди разыгрывали перед тобой комедии и трагедии и пели твои любимые песни… Одним словом, все, что тебе требуется, – а сколько у тебя потребностей! – все это должны доставлять тебе другие. Ты один, валяясь, ничего не делаешь, ничего, кроме того, что ешь, пьешь, танцуешь, целуешься, спишь и повелеваешь, и все это ты делаешь силою твоих сорока талантов, также отнятых от тех же людей. Как же велики, должны быть твои обязанности к людям, а ты о них и не думаешь! Тебя больше занимает то, какие кушанья подадут тебе сегодня за обедом.
– Но ведь ты забываешь, Диоген, что все это делают для меня или рабы, и я их за это кормлю, или вольные, – и я им за это плачу по уговору.
– Так, но только не забывай, что не ты делаешь им благодеяние, давая деньги, а они, работая на тебя.
Ты считаешь рабов своею собственностью, а ведь они такие же люди, как и ты, и только сила или нужда заставляет их подчиняться твоим прихотям. То же самое и с наемниками. Тебе кажется, что между наемниками и тобою совершается свободный договор, по которому ты даешь им плату, а они дают тебе произведение трудов своих. Не обольщай себя! Это тоже рабство, только вместо кнута, которым заставляют работать невольников, здесь действуют деньги. Они бьют иногда больнее кнута. Тебе от нечего делать скучно, у тебя нет постоянной работы для добывания хлеба, он готовый валится тебе в рот, и ты, чтобы рассеять скуку, выдумываешь себе разные затеи, желания твои скоро исполняются, ты уже давно пресытился, и теперь ты разжигаешь страсти и для этого изобретаешь новые забавы. Когда совесть твоя подает голос свой, ты стараешься заглушить ее и для оправдания себя доказываешь, что твои затеи приносят людям пользу, и ты одною рукою разоряешь и развращаешь окружающих тебя людей, а другой рукой навязываешь им как будто благодеяния, но такие, о которых тебя никто и не просит. А что, если ты каким-нибудь образом очутишься в положении человека, которому нужно добывать себе хлеб? Ведь это может случиться с каждым. Что тогда ты станешь делать? Ведь ты пальцем не умеешь пошевелить без помощи слуги. Подумай обо всем этом же реши, кто приносит больше пользы не только людям, но даже себе: ты или простой водовоз?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
