— Товарищи! — остановившись посередине, привлёк он к себе внимание и приветливо помахал собравшимся рукой. Добившись того, что по залу прокатились шепотки и громкие возгласы, Керенский прошёл за кафедру.
— Товарищи, вы читали вчерашние и сегодняшние газеты?
— Читали, читали! — послышались возгласы с разных мест.
— И что там пишут?
— Разное пишут!
— А про меня?
— Так это… покушение на вас было, пишут!
— Да, товарищи! Я пришёл к вам показать, что я жив, как и жива наша революция, как жива наша Родина, как жива наша Россия (Керенский постоянно на митингах напирал на Россию, откровенно замалчивая лозунги Интернационала). Все вы знаете, что в меня кидали бомбу и стреляли на Дворцовой площади, но революцию не убьёшь! Революцию так просто не возьмёшь!
Керенский постепенно накручивал себя, приводя в раж, а толпа либо ещё не поняла, куда он ведёт, либо плохо читала газеты. Но ничего, с ним по-подлому, и он тоже так умеет. Кто бы там против него не играл, это не важно, главное, как он сыграет на этом поле, на абсолютно чужом для него поле.
Одним резким движением Керенский дернул на себя отворот френча, полетели во все стороны латунные пуговицы. Распахнув плотную суконную ткань, Керенский рванул дальше ворот рубашки, обнажив на груди свежий глубокий порез.
— Товарищи! Революция снова в опасности, тёмные силы не сдаются. Они сопротивляются, пытаясь уничтожить тех, кто не сдаётся никогда, кто день и ночь думает о вас, товарищи! Вчера не успел я спастись от эсеровско-большевисткой бомбы, как меня достало следующее покушение.
Ночью, когда я лежал без сознания в госпитале, на меня было совершенно ещё одно нападение. Целый полковник, как ночной тать, прокрался ко мне в палату, усыпил бдительность охраны, под предлогом помощи, и нанёс мне удар в грудь кинжалом. И только благодаря преданным мне соратникам удалось удержать в последний момент его руку от рокового удара. Спасибо за то вам, солдаты. Ведь это ваш товарищ спас меня от удара.
Из глаз Керенского хлынули слёзы, ему так жалко стало себя, так жалко. Он здесь один, совсем: ни родителей, ни жены, ни детей, ни любовницы, кошмар просто, стоило и прослезиться. Керенский, не стесняясь слёз, вытирал их, продолжая славословить безвестного солдата-спасителя, в роли которого выступал барон Унгерн. Но кто об этом узнает?
Толпа ахнула, многие вскочили со своих мест, желая поближе рассмотреть рану. А что там её рассматривать? Керенский десять минут провозился возле зеркала, ковыряя кожу ножом для бумаг. Получилось не очень, скорее, расцарапал кожу, чем рассёк. Не было у него подобного опыта. Ещё и спиртом пришлось протирать поврежденное место, но красное пятно получилось большое и его можно было рассмотреть издалека.
Один из солдатских депутатов, мелкий юркий солдат подскочил к Керенскому и, взглянув на ранку, заорал.
— Братцы, как есть, кинжалом царапнули, да только удержали. Да что ж это такое в Петрограде творится? Вождя революции убивают, а мы ничего и сделать не можем.
— Да! Смерть офицерью! Убивать их везде! Убивать! — толпа мгновенно вскипела.
— Спокойно, товарищи! — заорал в ответ Керенский. — Полковник арестован, он действовал по указанию великих князей и остатков деятелей Государственной думы, которые сейчас ещё находятся здесь.
— Ааа! — толпа подхватилась и ринулась на выход, она получила цель и точку приложения своего праведного гнева. Жажда крови и ненависть к власть предержащим полностью захватила разгневанные умы.
— Мною арестован император и посажен в тюрьму.
— Ааа! — ещё сильнее взревела толпа и ускорилась.
Керенский опустился на ближайший опустевший стул и со смешанными чувствами стал ожидать развития событий. В здании, и так изрядно пострадавшем от происходящих потрясений, но ещё работавшем, находился Родзянко и ещё несколько деятелей, которые не успели попасть под революционный молот. И вот они его дождались.
По всему зданию стали раздаваться крики деятелей, входивших во Временный комитет Государственной Думы, их находили, вытаскивали из кабинетов и избивали до смерти. Керенский представил это и ему стало не по себе. Он подошёл к одиноко висевшему зеркалу и посмотрел на своё отражение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ааа! Помогите! — донёсся из коридора дикий крик одного из парламентариев бывшей четвёртой Государственной Думы, кажется это был… «Да и ладно, всё равно, кто это был», — подумал про себя Керенский. Набрав слюны, он плюнул прямо в своё отражение и пошёл на выход.
На втором этаже терзали тело пузатого Родзянко, который орал и ревел дурным голосом, как попавший в западню медведь. Керенский равнодушно посмотрел на него и прошёл мимо, стараясь не запачкаться в видневшихся повсюду лужах крови.
Выйдя на свежий воздух, он широко всей грудью вздохнул.
— Ах, хорошо! Весна вступала в свои права и откуда-то подуло свежим ветерком, донёсшим до Керенского ароматы просыпающейся природы, что хоть ненамного убрали запахи гари, крови и ненависти. Толпа ещё продолжала бесноваться внутри здания, постепенно успокаиваясь по мере того, как тех, на кого был направлен её гнев, становилось всё меньше и меньше.
Кого там убили, Керенский даже не знал, да и не стремился узнать, он понимал, что последние остатки руководящего состава Петросовета, попавшие сегодня под раздачу, были уничтожены, а значит, этот орган пора было расформировывать, и повод для этого был весьма однозначен. А обычные солдаты, кому они нужны?
Само здание, весьма пострадавшее при штурме анархистами, было немного восстановлено. Да только сейчас его следовало окончательно закрыть, чтобы никакого упоминания о нём даже не было.
На следующий день Керенский собирался дать распоряжение от имени министров финансов секретариату правительства о прекращении финансирования Петросовета, благодаря чему кровавая мозоль непонятного двоевластия рассосётся сама. С трудом, конечно, но рассосётся.
Сплюнув ещё раз, но уже на пыльную мостовую сквера перед Таврическим дворцом, Керенский постоял ещё некоторое время. Крики постепенно затихали, и он отдал команду сопровождающим его людям, настороженно ожидающим поблизости, собирать импровизированный митинг.
Ещё через полчаса толпа солдат и рабочих заполонила весь сквер, выплеснувшись на прилегающую к дворцу улицу. Здесь они, затаив дыхание, начали слушать речь Керенского.
— Товарищи! Из-за происков контрреволюции, которая окопалась в рядах Петросовета, я временно прекращаю его деятельность. Все депутаты могут возвращаться к себе, но продолжать при этом свою деятельность. Через пару дней мы объявим о сроках переизбрания депутатов в советы солдатских и рабочих комитетов и организуем новый Петросовет! Но уже не в этом здании порока и крови, напоминающем нам о прошлом режиме.
— Да, да, да! — закричала толпа, — надо переизбрать всех заново.
Керенский же про себя подумал, что нет более постоянной величины, чем временная переменная. Так что, ждите. Ну, да ладно, и продолжил.
— Сегодня Временное правительство подало в отставку. Мной уже арестованы за предательство два министра и будут арестованы ещё. Мы добьёмся того, чтобы в правительство были введены простые люди, рабочие и граждане свободной России. Да здравствует революция! Да здравствует вождь! Да здравствует Россия!
— Да здравствует! — подхватила толпа и продолжала выкрикивать революционные лозунги всё время, пока Керенский шёл к автомобилю, садился в него и уезжал.
— Наивные дураки, — прошептал про себя Керенский и закрыл глаза. На душе было спокойно, он смог это сделать, переступив через себя и свою мораль, дальше будет легче, намного легче. Другого выхода он всё равно не видел, тем более, зная все, что будет потом в другой реальности. И это только цветочки, а кровавые ягодки ещё все будут впереди.
Но что же делать с зиц-председателем? Первой мыслью Керенского было назначить на эту должность Коновалова Александра Ивановича, своего лепшего кореша. Это был бы сильный ход конём, но было жалко друга, он был искренним, но при этом принадлежал к касте старообрядцев, враждебной ко всему русскому.
