— Конечно.
Официантка кивнула, мазнула взглядом по лицу Бурцевой и зашагала к барной стойке.
Я развёл руками и спросил:
— Как тебе здесь?
— Приятное место, — ответила Анастасия.
Она сидела за столом напротив меня, повёрнутая левым боком к пока ещё пустовавшей сцене. Смущённой она не выглядела; то и дело заглядывала мне в глаза, словно в ожидании неких пояснений или признаний. Настя вынула из сумки сигареты, закурила. Я придвинул к ней пепельницу и развлекал московскую гостью байками о ресторане «Московский», пока Светочка не принесла вино и не привела вслед за собой свою начальницу — та осыпала московскую гостью приветствиями и обещаниями.
Непривычно улыбчивая и дружелюбная директорша ресторана проявляла перед наряженной в неприметную белую блузку гостьей несвойственное ей гостеприимство. Светочка Ельцова в это время всё же исхитрилась и прижалась к моей руке бедром, что не укрылось от внимания Бурцевой. Настя нервно затянулась дымом — директорша всё же оставила нас в покое, поторопила официантку. Ельцова и её начальница ушли. Я тут же усмехнулся: заметил, что директоршу остановил второй секретарь горкома Сельчик.
Общение Сельчика с директоршей ресторана происходило за спиной у Бурцевой.
Настя постучала сигаретой по краю пепельницы, посмотрела мне в глаза.
— Похоже, сослуживцы моего отца уже побеседовали с персоналом вашего ресторана, — сказала Анастасия.
Я взял в руку бокал с вином, отсалютовал им Бурцевой.
— Рад, что ты сама это поняла.
Настя нахмурилась.
— Что, и с тобой они уже разговаривали? — спросила она.
Я пожал плечами.
— На месте твоего отца я поступил бы точно так же.
— Ты знаешь, где служит сейчас мой папа? — спросила Настя.
К своему бокалу она пока не притронулась — окуривала его табачным дымом.
— Ты сама об этом сказала, — ответил я. — Там, на Птичьей горе. Когда угрожала местью своего папы Фёдору Тартанову. Именно поэтому я тебя не уговорил остаться в пансионате. Хотя ещё тогда заметил, что нравлюсь тебе. Да и ты мне тогда приглянулась.
Анастасия скривила губы.
— Неужели ты испугался? Кого? Моего папу?
Я покачал головой.
— Нет. Я давно уже ничего не боюсь. Но я посадил тебя в автобус и отправил в Москву.
— Почему?
— Я не дёргаю тигров за усы. Это глупо. И нерационально.
— У моего папы нет усов, — сказала Бурцева. — И он не бросается на людей.
— Даже на тех, кто соблазнил его дочь? — спросил я.
Сквозь туман из табачного дыма заметил, что на Настиных скулах появился румянец.
— Моя личная жизнь — это моё дело, — сказал Анастасия. — Папа в неё не вмешивается… обычно.
Я заметил, что Игорь Матвеевич Сельчик оставил в покое директоршу ресторана. Он выбрался из-за стола, мазнул по моему лицу взглядом. Кавалерийской походкой второй секретарь райкома направился к барной стойке, где дежурил наблюдавший за моим общением с Бурцевой капитан КГБ. Зареченский и Сельчик пожали друг другу руки, будто давние приятели. Оба взглянули на меня и обменялись репликами. Игорь Матвеевич помрачнел, почесал затылок. Капитан покачал головой и пожал плечами.
Я посмотрел на Настю и заявил:
— Отец всегда интересуется ухажёрами своей дочери. Если он хороший отец. И в этом нет ничего плохого. Или ты с этим не согласна? Ты бы не поинтересовалась, к кому поехала вдруг твоя любимая дочь через полстраны?
Бурцева хмыкнула.
— Вовсе не через полстраны, — сказала она.
Настя затушила сигарету, стрельнула в меня взглядом.
— Да и ты меня не соблазнял.
Я усмехнулся.
— Это потому что ты меня вовремя предупредила. Спасибо.
— Предупредила? — переспросила Бурцева. — Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что если бы я не ляпнула этому пьяному аборигену о своём отце, то ты бы…
Настя замолчала.
Потому что в шаге у неё за спиной выразительно откашлялся всё же явившийся к нашему столу второй секретарь городского комитета КПСС Игорь Матвеевич Сельчик. Бурцева дёрнула головой — Игорь Матвеевич неуклюже сдвинулся в сторону, едва не опрокинув соседний стол, где ужинали три увешанные золотыми украшениями женщины пенсионного возраста. Он явился во всей своей худощавой красе перед взором московской гостьи. На миг мне почудилось, что Сельчик приподнимет полы пиджака и изобразит реверанс.
— Прошу прощения… — проблеял Игорь Матвеевич.
Я отметил, что Сельчик часто дышал и прижимал левую руку к груди, как будто при инфаркте. Второй секретарь горкома склонил голову, будто изобразил движение из некого экзотического танца. Он снова откашлялся. Представился, поприветствовал московскую гостью от имени «всех коммунистов Новосоветска». Осведомился у «Анастасии Евгеньевны», понравился ли ей «наш город». Он клятвенно заверил, что лично поможет Бурцевой в разрешении «любых проблем». Напоследок передал «поклон» Настиному «уважаемому дедушке».
Бурцева фальшиво улыбнулась, постучала ногтем по бокалу и ответила Сельчику одним словом:
— Непременно.
Игорь Матвеевич вновь склонил голову и попятился.
Я взглянул на его покрывшееся пунцовыми пятнами лицо. Вспомнил, как он грозно метал в меня молнии тогда, в прошлой жизни, когда я превратил в кровавую кашу лицо его сына.
Бурцева отвернулась от Сельчика; она словно тут же позабыла о нём.
— Сергей, так что бы случилось там, на море, — произнесла она, — если бы я не сказала тебе о своём отце?
Глава 6
Анастасия Бурцева пристально смотрела мне в лицо — в её глазах отражались яркие пятна висевших на стене за моей спиной светильников. Во взгляде московской студентки я не заметил ни смущения, ни робости — словно шикарное убранство ресторана «Московский» для Насти мало чем отличалось от интерьера молодёжного кафе, где мы сегодня днём ели мороженое. По примеру Диогена Синопского она не обращала внимания ни на гостей ресторана (которые разглядывавших нас с любопытством и с удивлением), ни на их роскошные по нынешним временам украшения и наряды (больше соответствовавшие антуражу ресторана, чем мои джинсы или Настина юбка-спираль). Бурцева поставила на скатерть бокал и снова вынула из красной пачки сигарету.
— Если бы я не узнал о твоём отце, — ответил я, — тогда бы ты поехала домой примерно на неделю позже.
Пожал плечами.
— Я бы уладил вопрос твоего проживания и питания с администрацией пансионата. Мы с тобой прекрасно провели бы эту неделю в «Авроре»: купались бы ночью в море, целовались бы при луне, любовались бы морскими рассветами и закатами с вершины Птичьей скалы. А на восьмой день я всё равно бы усадил тебя в автобус. Поцеловал бы тебя на прощанье.
Бурцева улыбнулась — невесело.
— Думаешь, случилось бы именно так?
— А так и случилось, — ответил я. — У меня. Но не с тобой.
Тоже улыбнулся.
— Были и рассветы, были и поцелуи. И слёзы при прощании тоже случились.
Я дёрнул плечом, не отвёл взгляда от Настиных карих глаз.
— Но не твои.
Я отсалютовал Бурцевой бокалом.
— Но могли быть твоими.
Я смочил губы вином.
— Та девица вернулась домой. Наверняка, думала обо мне в июле каждую ночь. Так будет, пока у неё не начнутся рабочие будни. Осенью она меня уже почти позабудет. Окончательно вернётся из фантазий в реальность. Потому что курортные романы — это и есть фантазии. Длятся они недолго. Как яркий сон, как поездка во время отпуска на море.
Анастасия усмехнулась.
— Ты говоришь, как мой папа, — сказала она. — Или как Марк Аврелий. Тот как-то сказал, что мужчина должен бояться не смерти, а того, что он никогда не начнёт жить. Понимаешь, что он имел в виду? Настоящая жизнь не в наших мечтах и фантазиях. Вы, мужчины, просто не осознаёте, что…
Настя замолчала, стрельнула недовольным взглядом в появившуюся из-за её спины официантку. Светочку взгляд клиентки не смутил. Она ответила на него дежурной улыбкой, поинтересовалась: определились ли мы с заказом. Ельцова остановилась рядом со мной, будто посчитала мою спутницу недостойной внимания. Бурцева раздражённо дёрнула головой. Но я придержал официантку, надиктовал ей набор выбранных мною для себя и для московской гостьи блюд. Настя одобрила мой выбор — не в последнюю очередь потому, что присутствие Светочки её явно нервировало. Ельцова чиркнула бедром по моей руке, свысока взглянула на хмурую москвичку и зашагала в сторону кухни, притягивая к себе взгляды отдыхавших в ресторане мужчин.
