Пришелец, как завсегдатай, мог бы рассчитывать и на льготы… Впрочем, каких льгот дождёшься от Странника, если у него все пилюли горькие?!
Поскольку душевное состояние Омиами после погони за ним Гремлянина в мироощущении вряд ли чем-то отличалось от состояния лошади, влекомой летающей комнатой, их обоих было решено оставить в тени у Тарелки под присмотром Пластероида. Ну, то есть, тащить лошадь на Тарелку и так никто не собирался, а Омиами сам категорически побоялся оказаться внутри вместе с пленённым врагом, и решил пока снаружи подышать воздухом. Надо полагать, ярких впечатлений у него на утро и так было предостаточно.
Когда, миновав Странниковский дезинфиксатор, мы все, наконец, вошли в Лабораторию, мне вдруг представилось, будто я оказался в музее. Был я как-то в музее, у одного Аполлона там на плече сидел, – так вот впечатления аналогичные: всего много, а что к чему – не поймёшь. И пристроиться негде. Только было я сел на какую-то никелированную штуковину, она застрекотала и по тёмным экранам побежали белые линии.
– Вот эти прямые, Ромуальд – твои извилины! – заумно выразился Странник. Он думал, я что-нибудь пойму в его учёной терминологии!
Не без моего, честно признаться, чутчайшего руководства с Гремлянина сняли все доспехи. Монстрыш оказался ракоходячим прямообразным существом, ростом чуть повыше Землян, но пониже Пришельца. Худобой и угловатостью фигуры Гремлянин более всего походил на экзоскелет, обтянутый блестящей тёмно-тёмно-зелёной с переливами и искрами гусиной кожей. Известное сильное впечатление производили, разве что, огромные кривые трёхпалые клешни, но, поскольку пленник нисколько не сопротивлялся, его без всякого труда и последствий удалось уложить на лабораторный стол и пристегнуть ремнями безопасности. Чтоб не рыпался, когда будут резать! – подумал я.
Странник с чрезвычайно сосредоточенным видом принялся лепить к Гремлянину датчики и анализаторы. Впрочем, на счёт сосредоточенного вида – это я для красного словца: на самом-то деле выражение лица Странника было сокрыто бородой. Но, судя по латинянским изречениям, то и дело сыпавшимся с губ нашего учёного друга, серьёзность его намерений представлялась более чем очевидной:
– Этотс хреновинус сюдас…
Пришелец сновал по Лаборатории взад-вперёд, подтаскивая к Страннику необходимые тому приборы. Причём, чем тяжелее был прибор, тем бесспорней виделась Страннику крайность его необходимости. Пришелец, естественно, думал иначе. Поэтому между ними временами случались дискуссии.
– Тащи-ка сюда Электронный Телоскоп! – кричал Странник. – Последняя модель моей конструкции, очень ценная вещь!
– Это вот этот шкаф?! – изумлялся Пришелец. – Ты не можешь обойтись обыкновенным скальпелем?
– Скальпель – это кувалда медицины! – отвечал Странник.
– Поэтому нужно бить Гремлянина телоскопом?
Пока Пришелец и Странник горячо обсуждали целесообразность подтаскивания к лабораторному столу различных тяжёлых приборов, и тянули их в разные стороны, Старик мужественно мешался им под ногами, одержимый идеей непременно увидеть реакцию подопытного Гремлянина на пускаемый тому в лицо дым «беломорины».
– Смотрите, смотрите, он собирается чихнуть! – то и дело возвещал Старик, довольный произведённым эффектом.
Странник бросал сопротивляться Пришельцу, и немедля включал принудительную вентиляцию и дезинфекцию.
– Ещё раз пустишь ему дым в лицо – ляжешь рядом, и я тебя как следует обследую, обтомографирую, обматоскапирую и оскоплю! – отчитывал он Старика.
Никто из присутствующих даже и не заметил, как самозабвенный спор Старика, Странника и Пришельца обратился в общее философствование о смысле жизни. Неуловимое течение мыслей наших друзей захватило всех, и вскоре Лаборатория наполнилась диковинным разноголосьем: Странник кому-то доказывал абсурдность теории Дарвина, причём каждый свой постулат он почему-то начинал словами: «Возьмём к примеру Ромуальда!»; Старик степенно рассказывал о факте биографии, должном иметь безусловно эпохальное значение для всей Вселенной, небрежно стряхивая пепел «беломорины» в стерильный автоклав. Вряд ли кто-нибудь их слышал, потому что Пришелец сам с собой говорил о влиянии поэзии на прозу, а я пытался прокричаться сквозь шум их голосов, рассказывая про кукушку. Должно быть, всё это продолжалось бы ещё долго: поверите ли, на моей памяти уже несколько случаев, когда Счастливчики проводили в дискуссиях целые сутки! Но неожиданно прозвучавшее в общем хоре абракадабры трезвое предложение Принцессы охладило наш пыл.
Собственно, эта гениально элементарная мысль должна была бы прийти в голову мне, но я как-то не успел о ней подумать. А Старик, наоборот, просто поленился её высказать, хотя она и вертелась на языке – впрочем, со многими прочими другими мыслями вместе. Странник же, в силу своей любви к трудностям и сложностям, считал ту мысль крайне примитивной и потому выбрал иной путь для достижения цели, наиболее хитроумный и тяжёлый. Хитроумным путь был для самого Странника, а тяжёлым – для Пришельца.
Принцесса не имела в виду чего-то такого и просто сказала, что есть: перетаскивание приборов нужно поручить киберам! Вот просто так гениально!
Все вздохнули с облегчением, ибо проблема теперь как-то сама собой разрешилась, и можно было приступать непосредственно к исследованиям.
Гремлянин, про которого мы уже успели забыть, лежал себе тихо и спокойно, обмотанный с ног до головы разноцветными проводами. А знай он, о чём тут все столь горячо спорили, – наверняка принял бы нас за сумасшедших и давно сбежал. Во всяком случае, я на его месте поступил бы именно так.
Мой горький опыт участника различнейших экспериментов Странника неопровержимо свидетельствует, что процесс реализации всех его грандиозных идей неизбежно приводит к исключительно отрицательным результатам и чрезвычайно катастрофическим последствиям. Этого смело можно было ожидать и теперь. Великий Учёный есть Великий Учёный: глобальность его замыслов эквивалентна масштабам творимых им катаклизьмов.
– Дай Макрокосм, не последний! – начиная эксперимент, сказал Странник. – Пришелец, поставь бутыль со спиртом обратно на полку!
Вздрогнули, зашумели, зажужжали включённые приборы, наслаждаясь электричеством, оживившим артерии проводов и волоконные нервы. Полыхнули экраны, будто открывая электронные глаза после долгого сна.
Странник присвистнул:
– Параметры деятельности мозга аналогичны Ромуальдовым!
Не знаю, что именно он этим хотел сказать, но Счастливчики, видно, поняли его слова как-то превратно и стали отходить от лежащего на столе Гремлянина подальше. Гул электрических напряжений в Лаборатории подозрительно резко усилился, по экранам побежали помехи.
– И рентген его не берёт! – радостно воскликнул Странник. Казалось, он исследует какую-нибудь завалящуюся амёбу, которая прямо на глазах превращается в инфузорию-туфельку. Поведение друзей Странника ничуть не обеспокоило, наоборот, с ещё большим энтузиазмом он принялся за дело, заинтригованный получаемыми результатами.
– Вы посмотрите, он абсолютно не проницаем для гамма-лучей! – сообщал Странник, азартно изощряясь в применяемых методах.
Осветительные лампы Лаборатории мигнули и потускнели. Счастливчики насторожились. Даже Странник на секунду отвернулся от дисплея и взглянул на Гремлянина:
– Невероятно! Он съедает все энергии!
– Пусть подавится, лишь бы нас не трогал! – сказал я.
Глава 9 О безрассудных экспериментах и их
