— Учту, братец Мо. Спасибо за информацию, если я буду в Шанхае, то с меня обед в «Азалии».
— Не за что, братец Инь. Береги себя.
Так-так… значит то, что Курода обратился к нему с просьбой о тренировке — это второй заяц, а первый был им подстрелен еще в Италии. Ну что же, Серебров всегда ценил профессионализм. Второй, правда, заяц оказался с тухлинкой, но отрицательный результат это тоже результат.
Недолго длилась британско-японская дружба против России… После Маньчжурского Инцидента Япония решила, что с Советской Россией и Белороссией лучше дружить, контролируя на четверых вместе с Гавайями весь северный Тихий океан.
И вот теперь дряхлеющего британского льва все-таки пощупают за вымя. Ну, как «теперь», ситуация начала взводиться как курок револьвера, пока все части не встанут на место, ничего еще не произойдет. Возможно даже ничего еще не было решено окончательно, но направление интереса уже обозначилось и это так же безусловно, как бутылка, которую ищет пьяница.
Нефть. Черное золото, бензин, солярка, мазут, бесценное пойло для миллионов жадных двигателей, вращающих этот грешный мир.
Голландцы за пару спорных кусочков бывших британских протекторатов сделают вид, что их не касается драка двух империй и пошло-поехало…Но, если дряхлый лев найдет достаточно силы в лапах, отхватить может и другая империя. И тогда, может быть, ради изгнания японцев с китайской земли все семь (или девять, зависит от того, считать ли маршалами двух отрицающих друг друга генералиссимусов) маршалов даже объединятся. В общем, будет раздолье для наемников.
Застегнув пояс с кобурой и ножом, он вышел из ангара. Надо б поскорее, в брюхе бурчит. После обеда с японцем стоит съездить на Никольскую, в «Славянский базар» и там нормально поесть — с японской кухней Серебров был знаком не понаслышке, приходилось питаться во время совместных действий, когда спроваживали англичан с Гавайев: бои за атолл Джонстон и остров Мидуэй. Одна икебана с рисом, никакой питательности.
Вытряхнул из пачки папиросу (святое, в ангаре нельзя курить ни под каким предлогом еще со времен самолетов из полотна и реек), затянулся, посмотрел на часы — до такси еще почти полчаса, можно и пешочком пройтись, благо всего километра два. Попутно отметил для себя, что от привычки курить на пустой желудок надо наконец-то отвыкать.
Прошелся.
На КПП его уже ждало такси — желтый с шашечками восьмицилиндровый «АМЗ», за рулем курносый парень в форменной кепке, из-под которой торчат соломенного цвета вихры.
— Не возражаете? — парень ткнул пальцем в приемник
Серебров кивнул, мол, валяй.
Таксист щелкнул выключателем и поймал «Вышеград», одну из трех коротковолновых радиостанций Праги, давали джаз. Судя по тому, как он отбивал пальцами на руле синкопированный ритм мелодии, таксист был давним поклонником Франтишека Водички.
По случаю воскресенья город был практически пуст, поэтому решили ехать через центр и по набережной Яузы. Серебров посмотрел на часы — почти полчетвертого. Выехали через Славянскую площадь к Москве-реке, сияющей блестками мелкой волны. Вдоль реки с натужным гудением прошла «каталина», приноравливаясь проскочить под Устьинским мостом и сесть на Павелецком гидропорте.
К шпилю трехбашенного небоскреба на Котлах, величаво покачиваясь, приваливал круглым серебристым носом дирижабль. Серебров прищурился, прикрылся от солнца ладонью: «Д-6» с бортовым 84, смирная рабочая лошадь советского транспортного флота. Ни единого оборонительного ствола, небронированный, типичный труженик неба, не знающего войны. Работай он на международных линиях или в бывших САСШ — четверть его подъемного веса составляли бы турели и бронирование. Не иначе привез продукты в магазины, расположенные в цоколе гигантского здания.
Яуза, которую в нескольких местах перепрыгивали автомобильные и железнодорожные виадуки, лениво вилась в своих набережных. Водичка, как водится, попахивала: шлюзы, обеспечивающие на ней мелкое судоходство, открывались и закрывались дважды в сутки, ил поднимался со дна и дарил непередаваемый аромат органики. Набережная сверху была перекрыта как тоннелем могучими деревьями, роняющими сетчатую тень. Такси приближалось к полуобнявшей территорию Главного Военного Госпиталя немецкой колонии, Лефортову, смотревшемуся как один огромный парк.
Проехали Лефортовский мост, затем выбрались наверх и повернули к Северо-Восточному радиусу. «Измайлово» уже был виден спереди-слева — на месте бывшей Семеновской слободы. Покрутились на кольцевых перекрестках (точнее — звездах, строители новой Москвы пользовались опытом барона Османа и Бертильона) и въехали в Измайловский Парк.
Советский небоскреб не производил вблизи такого давящего впечатления, как гиганты Чикаго или Эмпайр-Стейта. Размер, конечно, чувствовался, но создатели удачно воспользовались формой: дом смотрелся не устрашающим зеркальным столбом, а вполне природного вида горой.
Сделав полукруг вокруг «Измайлово» — все «технические» подъезды располагались с севера — таксист припарковался у подъезда. Серебров отсчитал червонец, пять десятых и семь копеек по счетчику, положил на торпеду две десятых на чай.
Курода был уже здесь — видимо не стал экономить, нанял автожир прямо с гражданского поля Ходынки, решив не нарушать пилотскую традицию. Они встретились под аркой входа, и после обязательных поклонов направились к вращающимся дверям.
В лифте (дуб, бронза и зеркала) Курода обратился к Сереброву:
— Гиниро-сан, я еще раз хочу выразить вам огромную благодарность за сегодняшнюю тренировку. Для меня это был огромный опыт…
— Не стоит благодарности, Курода-сан — «тем более, что вы, наверняка уж составили в уме начало отчета в Императорский Военно-воздушный институт и в «Накадзиму» об итогах учебного боя с моим самолетом», добавил он про себя.
— Я хотел бы как можно больше узнать о вас, Гиниро-сан. Я слышал о вас от ветеранов Гавайской кампании, которые видели, как вы сражались, и я слышал о вас в Маньчжурии — каждый раз о вас говорили с огромным уважением. Надеюсь, вы не сочтете мою почтительную просьбу нескромной — расскажите мне свой путь в небо.
1938 М-6
О том, что Серебров не так давно летал против крылатых самураев Его Императорского Величества, поручик дипломатично промолчал. Японский этикет и умение делать врагов и друзей вызывали со стороны Сереброва своего рода уважение. Он был награжден «цветком апельсина» за Гавайскую кампанию и тогда же стал зваться в газетах Гиниро Дзинан (для японского языка и уха, особенно армейских, фамилия «Сэробурофу» была совсем неудобоварима, а вот «Серебро, второй сын» вполне звучит).
Год спустя, в Маньчжурии, он летал за Советскую Россию и сбивал японцев. Для японцев это было вполне нормально: честно отслужил и исполнил долг у одного князя, поступил на службу к другому и служит ему так же верно и доблестно, как и прежнему. Ну а если между его бывшим и нынешним господином вспыхнула ссора, то не служивого это дело. Он должен исполнять приказы и служить, на все остальное воля Будды.
В бывших САСШ эти обстоятельства его биографии породили бы длинную и кровавую вендетту, причем с нескольких сторон разом.
— Вы слишком высокого мнения обо мне, Курода-сан. Но, если рассказ о столь малозначительных событиях вас развлечет, то я с удовольствием.
Лифт мягко затормозил на отметке «180». Аэроресторан по форме напоминал двухэтажное кольцо, надетое на шпиль небоскреба, со столиками по окружности.
Подбежал «человек» (наметанный глаз Сереброва определил — текинец), поздоровался по-японски и по-французски безо всякого акцента и почтительно осведомился о наличии оружия.
Оба кивнули. «Правильно сделал», подумал Серебров, кладя руку на пряжку боевого пояса.
Японец вынул из кобуры тонкошеий в золоченой гравировке «Намбу», выкинул магазин, отработал затвором и отдал патроны подошедшему не по-японски дюжему товарищу в серой юкате, с совершенно рязанской белобрысой физиономией. Тот принял, молча оглядел японца и протянул ему из сумки красного цвета шнурок. Японец кивнул и, примотав свой короткий кинжал к ножнам специальным хитрым узлом, вложил в кобуру разряженный пистолет. Таким образом, он был и одет по форме и фактически безоружен.
