«Вот дурак! Хоть бы я левака от нее давал, как другие мужики. Имел бы нынче запасной угол. Так нет, верным был, потому и жил при бабе, как собака. Но ту, случается, любят, берегут. Другом зовут. Хотя тож до поры. До старости. Когда она приходит… А разве я старик? — удивился Кузьма. — Нет! Нельзя сопливиться! Вона Шурка что сказала на прощанье мне, мол, коль случится проходить мимо, загляни в гости. А она не шелапуга! Сурьезная баба. И коль допечет, навещу ее», — пообещал сам себе.
— Ништяк, Лизавета! Три дня впереди! Поработаю, там придумаю, как дальше жить. Но к стерве сракатой не ворочусь! Хоть если она сюда заявится с уговорами, коли в ноги упадет и сапоги целовать станет. Не прощу! — Представил Настю в свинарнике, ползающую в грязном проходе, и рассмеялся: — Ишь дурак, губы развесил! Намечтал. Да не будет такого никогда! Вот разве за деньгами придет. Но где я их ей возьму? Сам не знаю, когда дадут получку… — Нырнул в карман за подклад. Нашарил заначку, спрятанную от Насти, похвалил свою сообразительность.
Три месяца жил Кузьма в свинарнике, не появляясь домой. Поначалу было стыдно перед сменщиком. Да и домой тянуло, к сыну, внуку. Но ведь они знали, где его найти можно. И не пришли ни разу.
— Что ж это вы, Кузьма? Совсем одичали у нас. Давайте в комнатушку переходите. Имеется одна — свободная. Не ахти что, но все ж жилье. Там отдохнуть сможете. Со временем что-нибудь из освободившегося вам дадим, почище и получше. Зайдите в контору вечером, прямо ко мне. Ключи получите. Да и живите на здоровье! — предложил директор подсобного хозяйства, сжалившись над бедолагой.
Кузьма всю ночь приводил в порядок маленькую комнатенку. Отмыл, побелил. Затопил печь. И под утро уснул прямо на полу, разомлев от счастья.
Во сне ему приснилась Настасья. Совсем юная, длиннокосая. Она шла по крутому берегу реки, не замечая Кузьму. Он окликал ее, но Настя не захотела услышать, ступала гордо. Кузьме обидно стало. Хотел уйти. Да вдруг увидел, как под ногами девки с шумом осыпался берег. Она с криком упала в мутную воду, потащившую ее вниз по течению в черную воронку. Настя позвала Кузьму. Тот глянул вниз. Спасать было уже некого…
Кузьма проснулся от ужаса. Крик Насти, ее голос еще стояли в ушах. Но в комнате было тихо и пусто.
— Никому не нужный стал. И ей тоже. Вон уж сколько времени минуло. Никто не навестил, не вспомнил, не потревожился, живой ли я тут? Словно заживо погребли. А чего мое сердце должно по ним болеть? Кто я им нынче? Чужой! — убеждал сам себя.
Вечером он сходил в баню. Едва вернулся, сменщик прибежал:
— Кузьма! Скорей беги в контору! Получку дают. Враз за полгода! Может, успеешь сегодня получить, а я уже! — похлопал себя по карману, улыбаясь.
Кузьма возвращался с полными сумками харчей, обновок. Только достал ключ, чтобы открыть дверь, она сама отворилась перед ним. Мужик от удивления словно примерз к порогу. Остановился, понимая, что само по себе такое не случается. Кто-то ждет его. Но кто и с чем? Не решался переступить порог.
— Дедунь! Ну ты скоро? Я уж устал тут тебя ждать! — вышел из-за двери Женька и, скорчив недовольную рожицу, помог втащить сумки.
— Чего ж так долго не навещал? — спросил Кузьма внука.
— Все ждал, что ты сам домой вернешься.
— На что? Кому я там нужен?
— Мне! — сверкнули слезы в глазах мальчишки.
— Ты не единый живешь. В семье. Скучать не приходится, а и вспомнить некогда! Это я тут один…
— Мне тоже холодно дома. Все время сам.
— А бабка куда подевалась?
— Она в больнице лежит. Уже давно. Через неделю, как тебя прогнала, сама свалилась. Непонятно с чего. Не кашляет, не чихает, температуры нет, да ни рукой, ни ногой не шевелит. Вся расклеилась.
— А Егор что говорит про ее хворь?
— Сказал, будто это надолго. Поначалу возле бабки мамка сидела. Даже ночами не отходила. Потом, видать, устала, ушла. И бабка одна осталась. Папка сказал про ее болезнь всем нашим, но без толку. Андрей обругал, сказал, что видеть не хочет мать. Нина слушать не стала. Ольга хотела навестить, даже заплакала, как пожалела. Но Максим как закричал: «Не говорите при мне об этой жабе! Не то каждому вломлю!» И Олю не пустил. Сам и слушать перестал. Сказал отцу: «О чем угодно поговорим. Денег дам тебе. Но про эту падлу — ни слова! Я ей если и принесу в больницу, то только гроб! За свои кровные! И своими руками урою лярву с превеликим удовольствием!»
— А ты у нее был?
— С отцом…
— Давно?
— Вчера поесть ей принесли.
— Ну и как она? Изменилась? Чего-нибудь просила?
— А чего попросит? Папка ей и так полную сумку жратвы принес. И меняться ей с такими припасами ни к чему. Только морда желтая стала. Но это от того, что давно в палате лежит, так отец говорит. И велел санитарке чаще проветривать палату.
— О чем она говорила?
— Спрашивала, воротился ли ты в дом. Когда папка сказал — нет, бабка слезу выдавила. Мол, так и знала, что ты только повод искал, как уйти от нас ото всех.
— Все бабы на брехне замешены. Ни одной из них не верь! Слышь, внучок?
— Папка тоже ей не поверил. Хотя ничего не сказал. А мне велел передать тебе денег. Пусть тут немного, но это пока, чтоб продержаться. Это от него — сто рублей! — Рассмеялся звонко и сказал: — Жидко предки зарабатывают! Даже стыдно за них. А еще в институте отец учился! Тьфу! Я и то больше заколотил! — Нырнул в карман, вытащил горсть бумажных денег. — Тут триста. Это от меня. За неделю закалымил! Бери, дедуля!
— Я зарплату получил. Враз за полгода. Вишь, все себе купил!
— Так ты что, насовсем туг остался? Домой не хочешь вернуться? — увидел полотенца, ложки, тарелки…
— Нет! Здесь мой дом. Другого не имею!
— А как же я? — обидчиво искривились губы мальчишки.
— Тебе эта дверь всегда открыта. Когда захочешь, навестишь.
— Деда навещать? Но ведь ты не в больнице! Почему сам прийти не можешь?
— Меня выкинули оттуда…
— Но это бабка. А мое при чем?
— Я дал себе слово — не возвращаться. И уже не приду никогда! Ты еще мал, Женька. Подрасти, тогда поймешь, отчего мужики уходят насовсем. Пришло и мое время…
— А разве всем мужикам уходить надо?
— Нет, внучок. Лишь тем, какие перестают быть любимыми.
— Но почему? Я люблю тебя!
— Оттого и пришел! Сам! Сердце привело. Другим я не нужен. И мне опостылел тот дом. Там оказался обманутым. А это очень больно, внучок. Молодому иль старому тяжко это передышать. Не хочу вертаться, где в дураках жил много лет. Верил в сказку. А она кончилась. Вот только конец у нее хреновым получился. Не хочу больше будить память. Все снова начну, если сумею и успею…
Мальчишка что-то понял. Посерьезнел вмиг, сжался. С грустью смотрел на деда.
— А ты только бабку или всех разом разлюбил? — вгляделся в глаза настороженно.
— Тебя это не касается, — ответил Кузьма, притянув внука к себе. Обнял его.
— Я бы давно пришел к тебе. Но дома кто-то должен оставаться за хозяина. Так отец говорит. Он каждый день ждет тебя. Даже ночью в твою комнату приходит. Сидит там подолгу, курит. Я сам его там видел не раз.
— Поздно, Женька! Отболело, отошло. И не зови. Не уговаривай. Из дома в ночь ведет одна дорога. По ней лишь уходят, но никогда не вертаются. Меня там никто не ждет. А если и спросят про меня, так ответь: «Живой! Не пропал для жизни. Лишь к дому сердце его остыло. Насовсем…»
Мальчишка, пообещав вскоре навестить деда, заторопился к автобусу и уехал.
Кузьма проводил Женьку, помахал вслед ему рукой. И возвращался домой не спеша. Внезапно увидел на столбе одинокое объявление.
«Небось какой-то бедолага, такой как я, дело себе ищет и тоже согласный на любую работу, — подумал он. И, глянув на часы, смекнул, что у него впервые в жизни появилась прорва свободного времени, вспомнил об Александре. — А не навестить ли мне ее? — усмехнулся лукаво. И попытался осечь себя: — Во старый кобель! Еще от бывшей бабы синяки с души не сошли, а жопа новых приключений захотела!»
— Хм-м! Ну что тут особого? Я ж не в хахали к ней. Просто так, время скоротать. Поболтать. Чего зазорного? — уговаривал самого себя.
Но другой голос, откуда-то из глубины, укорял:
— Жена в больнице, может, последние дни доживает. А ты, вместо того чтоб ее навестить да примириться, кобелиться вздумал, старый хорек!
— Какая жена? Баба! А их полный свет. Сама выгнала! Выкинула за все доброе! Жены — это те, какие любят своих мужиков. Настасья не такая. Значит, просто баба! Их до Африки раком в три ряда не переставить. А вот жены, выходит, не имел. Может, теперь повезет…
Вспомнилась пышная Шуркина грудь, тугой, подобранный зад. И плечи… Округлые, белые. Тело без единой морщины, открытая улыбка и копна русых волос…
«А может, вернулся к ней ее мужик? Небось нагулялся вволю и опомнился! Да и признает ли меня?»
Вышел на остановке. И, подойдя к знакомому дому, позвал громко:
