В сильном волнении, трепеща от охватившего меня чувства суеверного страха, я слушал эти слова. Окончив свою речь, Аменофис положил руки на стол и приказал мне последовать его примеру и хранить глубокое молчание.
Некоторое время спустя он стал дышать тяжело и усиленно. Я поднял глаза и с изумлением увидел, что наставником моим овладел глубокий сон. В то же время вокруг него замелькали какие-то странные, мерцающие огоньки, глухие стуки раздавались в разных местах залы и на поверхности стола начало образовываться белое облачко. Оно расширялось, разливая вокруг мягкий серебристый свет, и в центре его явственно обозначился бюст женщины под покрывалом, над челом которой сияла зеленоватая звезда с разноцветными лучами. Женщина эта протянула из-под покрывала руку, светившуюся бледно-голубым сиянием, и начертала на столе огненными буквами: «Пинехас будет нашим учеником, если окажется того достоин, следуя наставлениям Изиды и воздерживаясь от увлечений земными страстями».
Вслед за тем видение стало бледнеть и рассеялось в воздухе, а Аменофис проснулся с глубоким вздохом.
Но испытанные впечатления были слишком для меня сильны: я весь дрожал, голова моя кружилась, и я лишился чувств. Когда я пришел в себя, Аменофис увел меня в свою комнату, где дал мне все необходимые наставления и указания относительно виденного мною явления.
— Ты теперь ученик Изиды, — сказал он в заключение. — Когда перед тобой будет стоять какой-либо неразрешимый вопрос, сядь за круглый стол, как мы это сделали нынче, и положи на него таблички. Вскоре ты впадешь в глубокий сон, во время которого желаемый ответ будет написан на табличках. Но предупреждаю тебя, Пинехас, что к этому средству можно обращаться только в самых важных и исключительных случаях: злоупотребление им истощит твои телесные силы, и, кроме того, мы не смеем и не должны по всякому поводу вступать в непосредственное общение с Божеством и душами усопших, сохранившими все свои прежние способности благодаря нашему чудесному искусству сохранять тела от разложения.
Спустя три недели я вернулся в Танис и поселился в доме матери, которая очень обрадовалась моему возвращению и очень возгордилась представительной наружностью и ученостью своего сына.
Мне было тогда двадцать шесть лет. Кермоза отвела мне небольшое помещение, выходившее в сад и отделенное галереей от главного жилья, чтобы я мог в тишине и покое предаваться своим ученым занятиям. Я осведомился об Энохе, который только два раза посетил меня в Фивах, но о котором я сохранил добрые воспоминания. Мать ответила, что он живет в Танисе, где купил дом, смежный с нашим, но в настоящее время в отъезде.
— Впрочем, ты скоро его увидишь, — прибавила она, — потому что на днях он должен возвратиться.
Первые дни по приезде я был занят раскладыванием и приведением в порядок своих многочисленных папирусов, пакетов с сушеными травами, мазей и других лекарств, привезенных из Фив. Наконец, однажды под вечер, устроившись окончательно и порядком утомившись, я прилег на кушетку немного отдохнуть, но вместо желанного сна мною овладело какое-то странное оцепенение.
Глаза мои невольно остановились на маленьком металлическом зеркале, которое висело на стене, и на его блестящей поверхности я увидел слова, начертанные огненными буквами: «Ученик Изиды, будь верен египетской религии». Я хотел встать, хотел оторвать глаза от зеркала и не мог: оцепенение всего моего организма все более и более усиливалось. Я продолжал лежать как камень и все перечитывал таинственные слова, значение которых от меня ускользало.
Несколько сильных толчков вывели меня из этого состояния. Предо мною стояла мать и твердила в недоумении:
— Пинехас, Пинехас, что с тобой? О чем ты грезишь с открытыми глазами, неподвижный как статуя? Вставай скорее и пойдем. Приехал Энох и хочет тебя видеть.
Я с трудом поднялся с кушетки и, умывшись холодною водою, последовал за Кермозой.
Мы вышли через потайную дверь в садовой стене и направились к дому, в котором до той поры я ни разу не был. С первого взгляда видно было, что дом этот, некогда нежилой и заброшенный, был обитаем. Во дворе и в саду сновало множество слуг, все евреи, и при встрече кланялись нам. Моя богатая белая одежда и гордая осанка, очевидно, внушали им почтительный страх. Один молодой еврей проводил нас в залу, где мы нашли Эноха, сидящего за столом, на котором были приготовлены фрукты и амфора вина. При нашем появлении он быстро встал и заключил меня в свои объятия, потом, усадив с собою рядом, принялся расспрашивать. Лицо его сияло живейшей радостью.
— Наконец ты с нами, Пинехас, взрослый, красивый и мудрый. Иегова да благословит тебя, милое дитя.
Я пожал ему руку и поблагодарил, что он дал мне возможность поступить в храм и учиться.
— Я охотно сделал бы для тебя и больше. Видишь ли, я человек одинокий: был женат три раза, и все мои жены умерли, не оставив мне детей. Но у меня есть сын, в жилах которого еврейская кровь смешалась с кровью египтян, и ему-то хотел бы я передать все, что имею… Пинехас, ты не угадываешь, кто этот сын?
Жгучий взор Эноха заставил меня вздрогнуть, и смутно-тяжелое чувство сжало мне сердце.
— Сын этот — ты, — продолжал еврей. — Я тебя люблю и надеюсь, что ты не откажешься быть преданным мне душой и телом.
Я поднялся с места, бледный от волнения. Наконец мне пришлось узнать, кто мой настоящий отец и что было причиною моего странного сходства с людьми семитической расы.
Бурные чувства боролись в моей душе: стыд и отвращение поднимались в ней при мысли о принадлежности к этому презренному народу, в то же время алчность внушала желание это скрыть, чтоб не упустить богатства, связанного с этим родством, столь унизительного для гордого египтянина.
— Итак, сын мой, — тожественно спросил Энох, — хочешь ли ты тайно перейти в веру Израилеву и сделаться поклонником Иеговы, единого истинного Бога? Все уже готово для принятия тебя в среду нашего народа и назначения наследником огромных моих богатств. Кроме того, мы хотим сочетать тебя браком с еврейской девицей и тем привязать к нам еще более тесными узами.
При этом предложении я отшатнулся, и в глазах у меня запрыгало металлическое зеркало с огненной надписью: «Ученик Изиды, будь верен египетской религии».
— Нет, — отвечал я с энергией, — я сделаю для тебя все, кроме этого. Но ты — друг Аменофиса, ты, по-видимому, разделяешь его мнения. Почему же в таком случае моя вера тебе противна и ты требуешь, чтоб я изменил ей?
— Сын мой, — отвечал Энох, садясь, — именно потому, что я разделяю мнения Аменофиса, я и не могу признавать богов, а только Иегову, единого Бога, Творца и Промыслителя вселенной. Что же до дружбы, которую оказывает мне знаменитый жрец, то она началась уже давно, и в моем лице оживает для него дорогое прошлое. Я расскажу тебе эту историю, которая случилась за четыре года до твоего рождения, следовательно, тридцать лет тому назад. Аменофису было тогда двадцать четыре года, и, как сын одного из верховных жрецов, он жил на большую ногу. Я же в то время был еще беден и проживал со своей единственной сестрой в окрестностях Мемфиса. Однажды вечером Аменофис возвращался в город, как вдруг лошади его чего-то испугались и понесли. Колесница опрокинулась, он упал неподалеку от нашего жилья и сильно ушиб себе голову. Мы с сестрой подобрали его, и Эсфирь ухаживала за ним с величайшим вниманием во время его болезни, приключившейся от раны. Как только Аменофис немного поправился, он сказал нам свое имя, и я немедленно известил обо всем его отца, который сильно о нем беспокоился. Последний наградил меня и приказал перенести сына в храм. Но чудная красота Эсфири, которая поистине была прелестнейшая девушка, какую только я когда-либо видал, вскружили голову молодому жрецу: он начал тайно посещать нас. Их взаимная любовь была так сильна, что Аменофис не задумываясь бы женился на Эсфири, но отец его проведал об этих отношениях. Гордый верховный жрец страшно возмутился при мысли о возможности такого неравного брака и принял свои меры, чтобы помешать ему. Нежданно-негаданно, как гром, свалилось па нас повеление фараона, вследствие которого Эсфирь была немедленно выдана замуж за одного молодого израильтянина из нашего колена и вся семья выслана в Танис. Когда Аменофис, которого на то время благоразумно удалили, узнал обо всем случившемся, то потерял голову от бешенства и ревности.
Немедленно пустившись вслед за нами, он настиг нас неподалеку от Таниса, заколол кинжалом мужа Эсфири, а ее хотел увезти, но приставленный к нам надсмотрщик отравил ее. Благодаря влиянию верховного жреца все это дело замяли. Аменофис переехал в Фивы, но с той поры сделался тем сдержанным, серьезным и задумчивым человеком, каким ты его знаешь. Он сохранил ко мне теплое чувство дружбы, постоянно мне покровительствовал, и мы не переставали видеться время от времени. Я также имел случай узнать его религиозные мнения и нахожу, что он — великий мудрец. Что же до тебя, сын мой, то я желаю, чтоб ты был моим и сердцем и убеждениями, но так как это тебе противно, то я подожду: может статься, ты со временем переменишь воззрения.
