Немедленно пустившись вслед за нами, он настиг нас неподалеку от Таниса, заколол кинжалом мужа Эсфири, а ее хотел увезти, но приставленный к нам надсмотрщик отравил ее. Благодаря влиянию верховного жреца все это дело замяли. Аменофис переехал в Фивы, но с той поры сделался тем сдержанным, серьезным и задумчивым человеком, каким ты его знаешь. Он сохранил ко мне теплое чувство дружбы, постоянно мне покровительствовал, и мы не переставали видеться время от времени. Я также имел случай узнать его религиозные мнения и нахожу, что он — великий мудрец. Что же до тебя, сын мой, то я желаю, чтоб ты был моим и сердцем и убеждениями, но так как это тебе противно, то я подожду: может статься, ты со временем переменишь воззрения.
Я повторил, что никак не могу исполнить его желание, и возвратился домой сильно взволнованный.
Спустя час ко мне ворвалась моя мать, вне себя от гнева, и осыпала меня бранью и упреками.
— Осел! — кричала она. — Ты не понимаешь своего счастья и из-за пустяка, о котором и говорить не стоит, отказываешься от такого богатства и красавицы невесты. Посмотри на нее по крайней мере, прежде чем окончательно решить дело.
Несмотря на мое нежелание, она потащила меня к себе и, осторожно приподняв занавес, отделявший ее спальню от соседней комнаты, прошептала:
— Гляди.
Я заглянул туда и увидал молодую девушку, которая спала на коврах и подушках, нагроможденных на полу. Она была роскошно сложена, у нее был орлиный носик, черные волосы и цвет кожи с желтоватым отливом, что все вместе служило несомненным признаком ее семитического происхождения.
Я с любопытством просунул голову: мне редко случалось до той поры видеть женщин. Воспитанный в строгом храмовом воздержании, поглощенный занятиями, я даже едва ли когда вспоминал об их существовании.
— Кто эта девушка и откуда она взялась? — спросил я.
— Это родственница первой жены Эноха, — отвечала мать. — Он привез ее к нам погостить, чтобы ты узнал ее поближе.
— Жаль, если она приехала только за этим. Она мне не нравится, и я никогда не полюблю ее, я ищу совсем другого.
Мать смотрела на меня, раскрыв рот.
— Она тебе не нравится?.. Но чего же ты ищешь?
— Этого я не могу определить, только чувствую, что эта девушка не соответствует моим желаниям. При виде ее дух не занялся у меня в груди, сердце не забилось сильнее, и я уверен, что под ее веками не скрывается один из тех взоров, которые леденят и жгут, убивают и неодолимо притягивают. Для нее я никогда не отрекусь от веры египтян. Отошли ее к какому-нибудь молодому еврею, который, без сомнения, оценит ее красоту.
Уходя, я вспомнил, что ничего еще не ел, и попросил Кермозу прислать мне чего-нибудь закусить.
По возвращении в свои покои я бросился на кушетку, сердитый и недовольный. Едва успел я оставить мирное убежище в храме, как меня принялись уже мучить на все лады. Мысль жениться, да еще на девушке нечистого племени, казалась мне смешной и противной. Я порешил энергически отстаивать свою свободу от каких бы то ни было посягательств.
Углубленный в свои мысли, я не заметил, как в комнату вошла женщина, подвинула ко мне маленький столик и поставила на него кружку вина и две корзиночки с плодами и печеньями. Легкий шум от ее движений заставил меня поднять голову. Передо мной стояла молоденькая девушка с бронзовым цветом лица и чудными формами тела, ее большие задумчивые глаза с любопытством меня рассматривали.
«А, — подумал я, — вот еще новая соблазнительница, которую ко мне посылают». Под моим пытливым взором девушка смутилась и опустила очи.
— Кто ты и почему смотришь в землю? Я не дикий зверь, и тебе нечего бояться смотреть мне в лицо.
— Меня зовут Хэнаис, — пролепетала она дрожащим голосом.
— Ты еврейка?
— Нет.
Я вздохнул с облегчением.
— Зачем тебя прислали ко мне, когда в доме есть невольники? Скажи моей матери, что я хочу, чтобы мне прислуживали мужчины.
И, подкрепившись присланной закуской, я уснул, и никакой женский образ не посетил меня в сновидении.
На другой день я принялся за свои обычные занятия, избегая случаев выходить из дому. Так прошло более двух месяцев, в течение которых ничто не потревожило моей мирной и уединенной жизни.
Энох уехал и увез с собою свою прекрасную родственницу. Мать моя сначала бесилась, но потом развлеклась зрелищами, которые волновали весь город.
Фараон Мернефта переехал из Фив в Танис со всем своим двором. Торжественный въезд государя, выходы его в храмы богов с пышным церемониалом, колоссальная свита жрецов, сановников, воинов, царедворцев и слуг, которая всюду за ним следовала, — все это наполняло город необычайным оживлением. Аменофис также приехал на несколько месяцев в Танис, но, очень занятый, мог повидаться со мной только раз, и то на минуту.
Со времени моего возвращения из Фив я еще ни разу не пробовал вызвать невидимое существо, которое показал мне мой наставник, но в один вечер у меня явилось непреодолимое желание это сделать. К большому моему недоумению, я получил следующую загадочную фразу: «Берегись храма, большая опасность угрожает в нем твоему сердцу».
Встревоженный, ровно ничего не понимая в этом предостережении, я решился посоветоваться с Аменофисом и с этой целью на следующее утро пошел в храм, где рассчитывал его встретить. Когда я приблизился к священному зданию, богослужение только что кончилось и толпы народа валили из храма, расходясь во все стороны. Я проходил первый двор, как вдруг кто-то окликнул меня по имени. Обернувшись, я увидал очень богато одетого молодого человека, который нагонял меня большими шагами.
— Наконец-то я поймал тебя, Пинехас, — воскликнул он, смеясь и трепля меня по плечу. — Где это ты пропадаешь? Вот уже почти месяц как я в Танисе и нигде тебя не встретил. Приходи же ко мне в гости.
Я узнал богатого Мену, своего старого товарища, и радушно пожал ему руку.
— Извини меня, я очень занят… Но что ты тут делаешь? Ты также пришел повидаться с Аменофисом?
— Нет, я сопровождал в храм сестру мою Смарагду. Пойдем, я тебя с ней познакомлю.
Он быстро потащил меня к небольшой группе людей, собравшихся у выхода под сенью колонн.
Восемь невольников держали открытый паланкин, в котором сидела женщина в белой одежде. Ее окружали несколько молодых людей, оживленно с ней говоривших. Мена пробирался к паланкину, крича еще издали:
— Смарагда, смотри, я веду к тебе моего старого доброго знакомого.
Я поднял голову — и взор мой магическою силою приковало к лицу прекрасной египтянки.
Это была девушка в первой поре юности; клафт, украшенный драгоценными каменьями, удивительно шел к ее нежному личику. Черты ее были правильны, кожа матовой белизны, а когда она подняла на меня свои большие выразительные глаза, черные, как ночь, и яркие, как алмаз на солнце, дыхание занялось у меня в груди и будто огненная стрела пронзила всю мою внутренность. Она также, по-видимому, не могла отвести от меня своего взора, в котором выражалось любопытство, смешанное с недоброжелательством. О, если б я знал, что это потрясение всего моего существа было не что иное, как темное воспоминание о предыдущей жизни, которое учащенными биениями моего сердца как бы говорило мне: «Вот вы опять встречаетесь лицом к лицу в новой телесной оболочке».
Все только что описанное длилось не больше нескольких секунд. Мена прервал течение моих мыслей, сказав:
— Вот Пинехас, мой старый школьный товарищ, о котором я часто говорил тебе, что он трудолюбив как крот. Теперь он живет в Танисе и, надеюсь, будет частым нашим гостем. Это человек любезный и образованный, поручаю его твоей благосклонности.
Смарагда слегка наклонила голову в ответ на мой почтительный поклон. Потом я познакомился с окружавшими ее молодыми людьми. В числе их находились два офицера гвардии фараона, которых легко было узнать по богатой броне и блестящему шлему. Один из них был среднего роста, с сильно загорелым, но умным и приятным лицом, по имени Сетнехт. Другого я уже знал прежде: он провел год у нас в храме, но по своей тупости и лености ничему не научился и, не любимый ни товарищами, ни наставниками, принужден был оставить школу. В настоящее время Радамес (так звали его) был высокий молодой человек с надменной и отталкивающей физиономией. При дворе он занимал должность возничего фараона и, как говорили, находился у последнего в большой милости. Его угрюмые глаза следили за каждым движением Смарагды, а слух жадно ловил каждое слово, которым она обменивалась с Сетнехтом.
Паланкин двинулся в путь, я раскланялся и вскоре потерял его из виду в толпе.
Как пьяный отправился я домой, теперь у меня не было уже никакой охоты видеть Аменофиса: предсказание Изиды объяснилось само собою. Я видел, что опасность, которая постигла меня в храме, была явная. Никогда в жизни я не только не испытывал ничего подобного, но даже не воображал, чтоб какая-нибудь женщина могла произвести на меня такое впечатление, какое произвела эта белолицая Смарагда со жгучими глазами.
