– А мы можем получить наши места в “Юнайтед”? У нас сохранились посадочные талоны?
– Сомневаюсь. Ох, до чего же я нескладный. Возьми себе лучше пилота в возлюбленные.
Они помчались назад – ее стертые пятки вопили от боли при каждом шаге, – и Джерри снова стал в очередь, и девушка с химически-седыми волосами, состроив гримасу, восстановила их в списке. Он вернулся к Салли и сообщил:
– Она говорит, нечего и думать попасть на тот, что вылетает в пять пятнадцать, но они надеются, что будет дополнительный около шести. Ричард уже вернется домой?
– Наверно. Джерри, не надо делать такое отчаянное лицо. Положение безвыходное. Давай примиримся с тем, что еще несколько часов проведем вместе.
Руки его безвольно висели вдоль тела. Он дотронулся до ее плеча.
– Пойдем погуляем.
Они прошли мимо автоматов, продающих плитки шоколада и книжки Гарольда Роббинса, и, толкнув захватанную двойную дверь, выбрались на воздух. Она сняла туфли, и он нес их – по одной в каждой руке. Она взяла его под локоть, и он, сунув туфлю в карман пиджака, сжал ее пальцы свободной рукой. Они вышли на узкий тротуар, тянувшийся вдоль каких-то безликих, низких кирпичных зданий, – здесь, видимо, никто никогда не гулял, – и двинулись по нему. Асфальт под ее ногами без туфель был теплый. Джерри вздохнул и опустился на низкий бетонный парапет, который разделял два клочка пожухлой травы, нуждавшейся в стрижке. Салли села с ним рядом. Перед ними лежал голый пустырь, где стоял, уткнувшись в землю, одинокий бульдозер, словно его бросили посреди последнего рывка в конце рабочего дня. Мирная тишина повисла над этими акрами ободранной земли. За ними брусочек моста через шоссе поблескивал бесшумно проносившимися машинами. Вдали виднелись деревья, стояли ряды красноватых государственных жилых домов, а еще дальше, на низком синем холме, – аккуратно посаженная роща и надо всем – бескрайнее нежно-голубое небо, зеленоватое ближе к затянутому дымкой горизонту. Пейзаж был какой-то удивительно благостный. Без туфель ноги у Салли перестали гореть, и ее спутник здесь, на фоне неба и травы, вновь обрел реальность.
– Я так и вижу нас в Вайоминге, – сказал он, вытянув руку и указывая куда-то в пространство, – с нами твои дети, и у нас есть лошадь, и холодное маленькое озеро, где можно плавать, и сад, который мы разобьем у дома.
Она рассмеялась. Она заметила как-то мимоходом, что ей всегда хотелось вернуться на запад, но не на побережье, и с тех пор он в своих планах на будущее неизменно исходил из этого. “Вайоминг” – само слово, когда она мысленно писала его, дышало простором, привольем.
– Не дразни меня, – сказала она.
– Разве я тебя дразню? И не думаю. Я говорю все это потому, что так чувствую, хочу, чтобы так было. Извини. Боюсь, слишком я с тобой нюни распускаю; наверно, следовало бы делать вид, будто я вовсе не считаю, что жизнь у нас сложится чудесно. А ведь жизнь у нас сложится чудесно, если я сумею преодолеть чувство вины. Первый месяц мы станем только заниматься любовью и смотреть на все вокруг. Мы ведь будем такие усталые, когда там обоснуемся, и нам придется смотреть на мир заново и строить его, начиная с фундамента: засыпать гравий, потом класть камень за камнем.
Она рассмеялась.
– Мы с тобой будем этим заниматься? Он явно обиделся.
– А разве нет? Это кажется тебе неразумным? Меня, например, после любви с тобой всегда тянет к земле. Сегодня утром, когда мы под руку вышли на улицу, я увидел в витрине магазина маленькое растение, и оно показалось мне удивительно живым. Каждый листочек, каждая жилка. Именно такими я видел предметы, когда учился в художественной школе. В Вайоминге я снова начну писать маслом – и рисовать тостеры для рекламного агентства в Каспере.
– Расскажи мне про художественную школу, Джерри.
– А нечего рассказывать. Я поступил туда и встретил там Руфь, и она очень неплохо для женщины рисовала; отец у нее был священником, и я женился на ней! И не жалею об этом. Мы прожили вместе несколько хороших лет.
– Знаешь, тебе будет ее не хватать,
– В определенном смысле – пожалуй. А тебе, как ни странно, будет не хватать Ричарда.
– Не говори “как ни странно”, Джерри. Ты иногда вынуждаешь меня думать, что все это – дело моих рук. Ты и Руфь были так счастливы...
– Нет.
– ...а тут появилась эта злополучная женщина, которая вела себя так, будто хочет завести любовника, тогда как на самом деле хотела заполучить тебя в мужья.
– Да нет же. Слушай. Я ведь уже не один год люблю тебя. И ты это знаешь. И понял я, что люблю тебя, не в ту минуту, когда мы легли в постель, – я это понял, увидев тебя. Что же до брака, то ведь не ты завела о нем разговор. Ты считала его невозможным. А я подумал, что из этого может кое-что получиться. Мне, конечно, не следовало говорить об этом, пока я сам твердо не решил, но ведь и тут мною двигала любовь к тебе: я хотел, чтобы ты знала... Ох, слишком много я болтаю. Даже слово “любовь” начинает звучать бессмысленно.
– В одном ты был не прав, Джерри.
– В чем же? Похоже, я не прав во всем.
– Своей великой любовью ты внушил мне, что быть на положении любовницы – это для меня унизительно.
– Так оно и есть. Ты для этого, право же, слишком хорошая, слишком прямая. Слишком безоглядно ты собой жертвуешь. И я ненавижу себя за то, что все это принимаю.
– Принимай и дальше, Джерри. Если ты не можешь взять меня в жены, пусть хоть я останусь для тебя хорошей любовницей.
– Но я не хочу, чтобы ты оставалась любовницей, – наши жизни для этого не приспособлены. Любовницы – это для европейских романов. А здесь, у нас, другого института, кроме брака, нет. Семья – и баскетбол в пятницу вечером. Ты так долго не выдержишь; тебе кажется, что выдержишь, но я-то знаю, что нет.
– По-моему, я это тоже знаю. Просто я ужасно боюсь, погнавшись за безраздельным обладанием тобой, потерять даже то, что у нас сейчас есть.
– У нас есть любовь. Но любовь должна приносить плоды, иначе она иссякнет. Я вовсе не имею в виду детей – видит Бог, у нас их и так слишком много, – я имею в виду ощущение раскованности, праведности – понимаешь, любовь должна быть освящена благословением. Слово “благословение” кажется тебе глупым?
– А разве мы – не благословение друг для друга?
– Нет. Оно должно исходить не от нас, а свыше.
Над ними в еще ярком небе, тогда как на землю уже наползала тень, беззвучно висел распластанный серебряный самолет. Джерри легонько обнял ее за плечи и совсем по-иному посмотрел на нее – лицо его расползлось в отеческой улыбке, всепрощающей, обволакивающей. Он сказал:
– Эй! – и посмотрел на свои колени. – Ты знаешь, я могу сидеть здесь с тобой и говорить о потерях – о том, что могу потерять тебя и что мы оба можем потерять нашу любовь, но ведь я говорю только потому, что ты – со мной, и все это всерьез не воспринимаю. А вот когда я потеряю тебя, когда тебя со мной не будет, тут я взвою, как зверь. По-настоящему взвою. И все, что мешает мне сейчас прийти к тебе, покажется пустыми словами.
– Но ведь это не пустые слова.
– Нет. Пожалуй, не совсем. Возможно, беда наша в том, что мы живем на закате старой морали: она еще способна мучить нас, но уже не способна поддерживать.
Тембр его голоса, заглохшего в беспросветном мраке, заледенил ее. Она чуть подвинулась вперед, высвобождаясь из-под его руки, встала, глубоко вобрала в легкие воздух и позволила мысли разориться в природе.
– Какой чудесный долгий день, – сказала она, пытаясь вернуть радость, охватившую их при виде этих мест.
– Почти самый долгий в году, – сказал он, поднимаясь с наигранно самоуверенным видом, который старался придать себе всякий раз, как получал отпор. – Никак не могу сообразить, дни сейчас убывают или еще прибывают? – Он посмотрел на Салли и, решив, что она не поняла, пояснил:
– Я имею в виду солнцестояние.
И оба расхохотались от этой его попытки объяснить очевидное.
Они вернулись в зал ожидания и обнаружили, что там по-прежнему полно народу. Самолет в пять пятнадцать улетел. Запах сосисок усилился: настало время ужина. Трое молодые людей за стойками уже явно осатанели от нескончаемого столпотворения. Они перекидывались остротами, то и дело пожимали плечами и не столько отвечали на вопросы разъяренной, взволнованной толпы, сколько стоически сносили ее возмущение. Девушка с седыми волосами потягивала кофе из стаканчика с эмблемой авиакомпании. Джерри осведомился у нее, будет ли дополнительный самолет в шесть часов.
– Нам еще ничего не известно, сэр.
– Но ведь час назад вы сказали, что он будет.
– О вылете объявят, сэр, как только мы получим подтверждение.
– Но нам необходимо попасть домой. Наша... наша помощница, которая сидит с ребенком, собиралась пойти на танцы. – Как это похоже на Джерри, подумала Салли: зачем врать, когда не умеешь. Танцы во вторник вечером? Они с девушкой переглянулись, и тогда Джерри, разоблаченный ими обеими, спросил девушку напрямик: