– Доктор, мы же современные люди.
– Не скажите. В психиатрии есть такое понятие – кризисные видения. Когда человек видит и слышит другого человека, как правило, близкого родственника, или того, кого он любит и считает ближе всех, если тот находится в смертельной опасности, хоть и очень далеко. Эти случаи многочисленны, достоверны и описаны в медицинской литературе. Люди в точности повторяют последние слова умирающих, описывают обстоятельства смерти. За тысячи миль! С этим не поспоришь. Это факт.
– Да я и не спорю. Наверное, с Шортом так и было. Но кто она ему? Так, давняя знакомая. Они не виделись восемь лет.
– Нет, Говард. Не просто знакомая. Первая любовь. Они целый год были неразлучны. Потом расстались. Обычное дело. Но он так и не женился. Отшучивался, говорил, нет времени. Его и вправду не было. Если бы женился, вряд ли попал бы в полет. Она тоже замуж не выходила. Отвергла, по словам подруги, несколько неплохих предложений. В её комнате висела фотография Джона в круглой рамке.
Диктофонная запись.
...неделю, как проклятый. Я сверлил и сверлил, пока у буровой установки не кончилось питание. Эду докладываю, что работа идет по графику Он сам видит, конечно, данные телеметрии, но в мою тайну заглянуть не может. Прости меня, Эд. Вечерами наговариваю на диктофон. Когда он включен, Бекки молчит. Вернее, когда я знаю, что он включен. Значит, у меня что-то с головой. Хотя... Сегодня ночью она постучала в иллюминатор. Снаружи. Она стояла на песке. В руке ромашка. Манит меня. Зовет. Темно, плохо видно, светит лишь Фобос, но, кажется, на песке – цепочки следов. Не моих, от скафандра, а её, от легких туфелек. Я взял фотоаппарат и сделал несколько снимков. Вот и способ проверки. Если картинок не будет, я сошел с ума. Трясущимися руками подключил фотоаппарат к бортовому компьютеру. Монитор показал. Цепочки следов. Лицо Бекки. И её ромашка. Я уже ничего не понимаю. А, все равно. Главное – керны. Образцы. Они готовы. Больше, чем Эд сможет забрать. Я повернулся к иллюминатору. Бекки за окном медленно отрывала лепестки ромашки и бросала их на песок.
Мне здесь больше нечего делать. Завтра ночью, если она позовет, уйду с ней. О смерти я как-то не задумывался. Может, смерть есть только на Земле. Вне Земли еще никто не умер. И Бекки жива. Простите. Прощайте.
***
«Ни овладения гравитацией, ни контроля над временем, ни искусственного интеллекта... Да что там, даже вещи проще, и те не поддаются. С управляемым термоядерным синтезом возимся уже почти сто лет, а все нет реальной отдачи. До сих пор не создан экологически безопасный автомобиль. Продолжаем жечь нефтепродукты. И вовсе не из-за блокады научных разработок нефтяными компаниями. Они тоже, а, может быть, лучше всех понимают, что нефть не вечна, и потихоньку занимаются альтернативными энергетическими разработками. За последний век, кроме безусловного взлета информационный технологий, и революции в осветительной технике, у человечества нет особых технических достижений. С поиском внеземных цивилизаций тоже потерпели фиаско. Программа свернута. Мы стали явно проигрывать. Люди заждались чего-то такого, что позволило бы вернуть времена былых научных побед, гордо расправить плечи, поверить в себя и смело взглянуть в лицо трудностям. Нам нужно было забить этот гол в ворота матери-природы, чтобы подсластить поражение и родить надежду на будущее. И мы сделали это, достигнув, наконец, Марса».
Из статьи Г. Гревски «Гол престижа» в «НАСА спейс ньюс» от 3.10.49г.
Эд Салливан.
– Джон герой. Он спас меня. Не потому, что первый на Марсе, и все такое. Он знал, что вдвоем нам ни за что не долететь. Что шанс вернуться есть только у одного из нас. Если страх меня поймает, то как-нибудь можно справиться. К тому же «Одиссей» не расстыкуешь пополам и друг от друга не спрячешься. И еще усугубляющий фактор, усталость, и отсутствие работы. Нет, какие-то задания были, но я практически ничего не делал. Хорошо, что он сказал про ножовку. Она у меня из головы не выходила. Когда я почувствовал беспокойство, то догадался.
Взял ту, что побольше, и одну за другой отпилил шесть из двенадцати головок болтов выходного люка, через один. Это было нелегко сделать в невесомости. Теперь открыть «Одиссей» можно было только снаружи. Может, это меня и спасло. А уж как прихватило, стало не до того. Джон принес себя в жертву мне, моему шансу на возвращение. Я не знаю, как он умер. Я его просто не нашел.
– Как так получилось? Человек – не иголка. В черном скафандре, на фоне голой рыжей пустыни. В скафандре далеко не уйдешь, к тому же в нем есть радиомаяк.
– Я подавал сигнал, активизирующий маяк, постоянно, с момента посадки, но ответа не было.
– Джон мог его выключить?
– Нет, он не выключается из скафандра, хотя его можно принудительно включить. Там, в шлеме, загорается огонек, если маяк включен. Мое время было ограничено ресурсом взлетного модуля. Я должен был обязательно взлететь через три витка орбитального комплекса, иначе тоже остался бы там. Я не мог позволить себе разговор с Землей, ждать ответа тридцать пять минут. А еще надо было погрузить образцы, иначе вся миссия теряла смысл. При посадке я не смотрел вниз, камера, конечно, снимала, а я был занят управлением, к тому же не знал, что он ушел. Там, на Марсе, не было времени просматривать записи посадки. Я включил сигнал, и занялся погрузкой образцов. Время от времени звал Джона по радио. Ответа не было. Потом взял фотоаппарат, обошел, непрерывно снимая, все кругом, забрал диктофон и память компьютера. Залез в свой модуль. Скафандр не снимал. Звал его, звал. Плакал, умолял. Ни маяка, ни ответа. Когда осталось до взлета двадцать минут, вышел, побросал на место Джона оставшиеся керны. Залез обратно, крикнул в мертвый эфир: ПРОЩАЙ, Джон! И нажал кнопку старта. Его труд не пропал даром. Кернов я... мы с ним привезли больше, чем кто-либо рассчитывал.
– А как же следы?
– Да, следы были. И его, и другие, маленькие. Это от пемзы. Вулканического происхождения. Она очень легкая. На Земле легче воды. А там вообще почти ничего не весит. Ветер легко гоняет по песку куски пемзы неправильной формы, иногда по два рядом, образуя параллельные цепочки ямок. Создается иллюзия человеческих следов. Вот здесь, на фотографии, посмотрите. Вот след Джона. Вот это я ходил. А вот следы от пемзы. Похоже?
– Не сказать, чтобы очень...
– Да, но его психика уже не была в норме. К тому же было темно.
– Ну, допустим. А Бекки?
– Стук, который его разбудил, скорее всего, был от столкновений кусочков пемзы с корпусом модуля. Его фотографии – вот. Портрет Бекки он принял за иллюминатор, в который она будто бы заглядывает. Снимки не в фокусе, он снимал в упор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
