Согласно древнему обычаю в первой схватке шестеро вступили против шестерых, приморские города — против городов, расположенных в глубине страны; запрещалось наносить удары в спину или в бок тому, кто стоит рядом. Передохнув несколько коротких мгновений, бойцы вновь кинулись в атаку, но уже впятером против пятерых; их мечи сверкали, а щиты с треском ударялись один о другой. Послышались крики и стоны — и вот уже дерутся всего восемь человек. Они тяжело дышат, настороженно следя друг за другом. Из раненых в первых схватках один потерял равновесие и сошел с арены, второй и третий пытались уползти прочь, оставляя за собой кровавые следы, четвертый потерял и щит, и меч, а также лишился пальцев на руке, пятый лежал на спине, и на губах у него пузырилась светло-розовая пена — верный признак глубокого ранения в грудь, а шестой находился под защитой авгурского посоха, ибо стоял на коленях и из последних сил размахивал мечом.
Не обращая ни малейшего внимания на раненых, четверо остальных смерили друг друга быстрыми взглядами. Мисме замерла в напряжении; я видел, как вздымалась от волнения ее грудь. Она смотрела только на Ларса Арнта. Я изо всех сил сжимал кулаки, желая ему если не победить, то хотя бы остаться в живых. Какое-то время атлеты стояли неподвижно на краю арены, а потом самый нетерпеливый ринулся с поднятым мечом на ближайшего противника. Тот оттолкнул его своим щитом и воткнул ему меч в низ живота. Третий воин воспользовался благоприятным моментом и бросился на атакующего, чтобы нанести ему удар в открытую спину; он не хотел убивать его, а только ранить и заставить покинуть поле боя.
Все произошло очень стремительно: для десяти из двенадцати самых сильных и красивых этрусских юношей состязание уже закончилось. Некоторые из них вскоре умрут от ран, один на всю жизнь останется беспалым калекой. Только Ларc Арнт и боец из Вейи не получили ни царапины. Начиналась настоящая борьба. Теперь уже не случай или удача решали дело, а умение владеть мечом, выдержка и самообладание.
Торопиться не стоило. Оба соперника понимали это и медленно, чуть согнув колени, двигались по окружности арены, не сводя глаз друг с друга. Однако оба успели-таки коротко взглянуть на Мисме, которая следила за ними. Потом юноша из Вейи кинулся на противника; щиты с глухим треском ударились один о другой, а от мечей полетели искры. Никто не вышел победителем из этой схватки. Молниеносно обменявшись десятком сильнейших ударов, бойцы одновременно отступили, чтобы передохнуть. Кровь сочилась из икры Ларса Арнта, но он только сердито покачал головой, когда авгур хотел поднять свой посох. Тут юноша из Вейи на мгновение потерял бдительность, и Ларc Арнт набросился на него и вонзил меч куда-то под его щит. Атлет опустился на одно колено, но щит свой держал поднятым и так ловко и умело защищался им, что Ларc вынужден был податься назад. Глубокая рана в пах не позволяла атлету из Вейи подняться, но он с яростью оттолкнул мечом посох авгура и посмотрел на Арнта.
Ларc Арнт вынужден был продолжать борьбу, хотел он того или нет. Он, разумеется, отлично осознавал, что его противник лучше натренирован и что у него больше выдержки и опыта. Поэтому Арнт принял решение поскорее завершить схватку — прежде чем руки перестанут его слушаться, и бросился в атаку, держа щит так низко, как только мог, чтобы защитить мягкую нижнюю часть живота. Однако юноша из Вейи отразил удар и, выпустив на мгновение меч из руки, схватил горсть песка и швырнул его в лицо Ларсу Арнту, чтобы ослепить его. Затем он быстро схватил свой меч, направил острие в открытую грудь Ларса и изо всех сил нанес удар, после которого от изнеможения и потери крови упал ничком на землю. Ларc Арнт почти вслепую уклонился от вражеского меча и отделался всего лишь неопасной раной в боку. Теперь у него появилась возможность ударить соперника в шею краем щита или же отрезать ему пальцы на руке, сжимавшей рукоять меча, но он удовлетворился только тем, что наступил сопернику на руку, а щитом прижал его лицо к земле, не нанеся ни единого удара. Это было благородно, ибо еще мгновение назад сам Ларc Арнт находился в смертельной опасности и только по счастливой случайности остался жив.
Атлет из Вейи был храбрым юношей и сделал попытку освободиться. Однако ему это не удалось, и тогда он признал себя побежденным и зарыдал от горя. Он выпустил свое оружие, и Ларc Арнт, наклонившись, поднял его меч и выбросил с арены с такой силой, что все услышали свист рассекаемого воздуха. Потом он протянул противнику руку и помог ему подняться на ноги, несмотря на то, что глаза его все еще слезились от песка и он почти ничего не видел.
Затем Ларc Арнт сделал то, чего наверняка не случалось никогда раньше. С трудом переводя дыхание, весь покрытый потом, он осмотрелся по сторонам, удовлетворенно кивнул, подошел к авгуру и сорвал с его плеч широкий плащ. Удивленный авгур остался стоять в одном только хитоне, с обнаженными худыми ногами. Ларc Арнт с плащом под мышкой приблизился к Мисме, перерезал мечом священную повязку на ее запястьях, наклонился над каменным ложем и заключил девушку в объятия, прикрывая себя и ее плащом.
Все произошло так быстро, что присутствующие, увидев, как растерялся авгур, разразились смехом, который усилился, когда Мисме высунула из-под плаща голую ступню и пошевелила пальцами. Оба лукумона хохотали так, что слезы выступили у них на глаза, а другие посланники согнулись пополам и били себя кулаками по коленям. Даже юноша из Вейи смеялся, когда покидал арену, хромая и обеими руками зажимая рану; кровь текла у него между пальцев.
Это был смех облегчения. Не думаю, чтобы поступок Ларса Арнта кому-то пришелся не по душе. Наоборот, потом говорили, что все произошло наилучшим образом и что и впрямь не подобало благородному Ларсу Арнту и внучке Ларса Порсенны приносить предусмотренную обычаем жертву на глазах у зрителей. Мне кажется, Мисме и Ларc Арнт также смеялись и радовались, обнимаясь под плащом авгура, и отложили принесение жертвы на более подходящее время.
Когда буря смеха наконец улеглась, Ларc Арнт резким движением отбросил плащ. Они с Мисме поднялись, держась за руки и неотрывно глядя друг на друга. Рассерженный авгур схватил свой плащ, торопливо надел его и, стукнув молодых по голове кривым посохом куда сильнее, чем это полагалось, объявил, что теперь они муж и жена, а Тарквинии — главный этрусский город на весь следующий год. Улыбающиеся молодожены покинули арену. Мисме вручили свадебный плащ, которым она сразу же прикрылась, и надели на голову миртовый венок. Ларc Арнт тоже оделся. А я поспешил прижать Мисме к своей груди.
— Если бы ты знала, как я испугался, — упрекнул я ее.
Мисме откинула назад голову, громко засмеялась и спросила:
— Теперь ты веришь, Турмс, что я выросла и поумнела?
Я шепнул ей на ухо, что с этих пор она должна называть меня отцом, оказывать мне должное уважение и помнить, что является внучкой Ларса Порсенны. Она, в свою очередь, рассказала мне, что Братья Полей старались защитить ее, а также мое имение в Яникуле, но разбушевавшаяся толпа сожгла дом, увела скот и уничтожила, посевы, когда стало известно, что я убежал из тюрьмы и из города. К счастью, ей и старым рабам удалось скрыться и спасти себе жизнь. В тот же вечер она выкопала золотую воловью голову, отрубила рога и дала один рабам, а второй — пареньку, который сначала был у меня пастухом, а потом стал моим управляющим.
Но едва она успела вновь спрятать золото, как подоспела привлеченная заревом пожара в моем поместье группа дозорных из Вейи и увезла Мисме с собой. Относились они к ней с уважением, хотя тот, который был только что ранен в состязании Ларсом Арнтом, крепко прижимал ее к себе, когда они вдвоем ехали на его лошади.
— Ничего нового для меня в этом не было, и я вовсе не испугалась, — уверяла меня Мисме. — Ведь управляющий давно уже влюбился в меня и все время пытался обнять и поцеловать, так что я поверила, что стала красавицей, и больше уже не стеснялась людей. Но ты не думай — я знала, как надо держаться с ним, и ничего ему не позволяла. Однако почему ты никогда не говорил, как прекрасны и благородны этруски и как интересна их жизнь? — Она с упреком посмотрела на меня. — Я бы обязательно выучила их трудный язык. Неужто ты хотел оставить меня в Риме навсегда, отец мой Турмс? Я не люблю Рим, а этруски хорошо ко мне относились, и мне было очень уютно в Вейи и здесь, в Вольсиниях, хотя я сразу решила, что меня как пленницу продадут в рабство. Красивые женщины этрусков научили меня многим премудростям и показали, как следует заботиться о коже и укладывать волосы; они говорили, что я красива и что на мою долю выпала большая честь — участвовать в священном состязании.
Она нахмурилась и добавила:
— Сначала я подумала, что все дело в моей внешности, но потом мне стало ясно, что я выбрана из-за тебя, ибо они хотели выразить тебе уважение. Я слышала о тебе кое-что…
