С давних пор Колев слыл очаровательным и изысканным гастрономом; еда была его стихией, он собирал всевозможные экзотические приправы, сам готовил и любил посидеть за столом, за аппетитным блюдом, точно так же, как кто-то любит священнодействовать над бутылкой вина. Годы его не изменили, он был все такой же — округлый, удивительно подвижный для своих ста килограммов, со смешным животом (когда-то мы его называли Кенгуру), с тройным подбородком, блестящей лысиной, мясистым носом и маленькими глазками, которые светились любопытством и нескрываемым дружелюбием. В течение сорока лет сей муж занимался самыми изощренными методами убийства, обезображенными трупами, жалкими останками нашей бренной плоти, однако не утратил ни своих привычек, ни оптимизма все еще бойкого и всегда сытого человека. На мгновение я почувствовал, что завидую ему.
— Хочешь сырокопченой колбаски или ломтик оленьего окорока? — Освободившись из моих объятий, он кивнул в сторону шкафа, где следовало бы находиться медицинским инструментам.
— Спасибо, профессор, но меня привел к тебе духовный голод.
— Слава богу! — радостно выдохнул он. — Так чем я обязан этой чести и всем прочим приятностям?
— Я ухожу на пенсию, — ответил я скромно.
— Мои поздравления! Будешь допоздна спать, у тебя будет время спокойно поесть... смотри, какой ты тощий, ну прямо учебный скелет!
Такое сравнение не показалось мне утешительным.
— Я ухожу на пенсию, но Беби успел мне подсунуть одно дельце.
Беби было старое, обидное прозвище Шефа. Если бы Божидар меня сейчас услышал, то дал бы мне отставку досрочно. Тридцать лет назад он умилялся и гордился своим убогим чувством юмора, зато сейчас стыдился своей былой сердечности.
— Значит, он стал твоим начальником?
— Любимым начальником! — поправил я его. — Он страшно внимателен ко мне, ему всегда удается сделать мою жизнь невыносимой.
— Это типичная черта преуспевших, — согласился Колев. — Хочешь еще кофе?
— Если его приготовит та длинноногая и полуголая девица... можно.
— А-а-а! Видишь ли, полковник, я знаю толк в трупах и в телятине, а женщины меня не волнуют. С меня хватает моей, она навсегда меня от них отвадила!
Колев решительно вскочил, исчез за дверью, и не успела она закрыться, как он уже был снова за письменным столом. Он страдальчески перевел дух и расстегнул жилетку.
— Нам хватит полчаса, Евтимов? В одиннадцать у меня лекция. Я буду рассказывать своим лоботрясам о ядах, а как тебе известно, отравления — моя стихия.
— Все зависит от тебя, — прервал я его. — Я пришел, чтобы проконсультироваться на предмет одного безобидного отравления.
В его глазах загорелось любопытство, лицо стало похожим на мордашку не по возрасту умного малыша.
— Ну, и что нового произошло в мире преступности?
— Один удалец, носящий гордое прозвище Покер, принял успокоительное лекарство и накачался одновременно. Так что этот симпатяга или сознательно ушел из жизни, или его убили. Мне трудно решить, дело запутанное и связано с присвоением ста семидесяти тысяч долларов. Я в затруднении, к тому же мне стало известно, что Покер был жизнелюбивым парнем и не имел привычки злоупотреблять алкоголем. — Я вздохнул как можно горестней. — У меня с собой экспертиза нашего врача, но он молод и, возможно, просмотрел что-то. Прошу тебя, взгляни на нее.
Достав из портфеля папку, я почти благоговейно положил ее на стол перед Колевым. Он бросил на меня насмешливый взгляд, сосредоточился, и на его лице отразилась усталость. Как мы постарели, черт побери!
Пока профессор минут десять занимался бесценной рукописью, медсестра поднесла мне вторую чашку кофе; я выпил и почувствовал давящую тяжесть в желудке: кофеин пробудил не только меня, но и мою мирно дремавшую язву.
— А не лежал ли твой приятель Безинский в психиатрии? — проговорил вдруг Колев.
— А ты случаем не бабка-гадалка?
— Нет, я серьезно спрашиваю.
— Он лежал в Суходольской клинике... но заявился туда добровольно и лечился от наркомании. Насколько мне известно, наркомания в начальной стадии.
— Это объясняет все или почти все, — протянул Колев, — у тебя прибавится работы, полковник.
— Ты меня огорчаешь, дорогой, и все равно я ничего не понимаю.
— В экспертизе мой юный коллега невольно допустил незначительную погрешность. Его заключение таково: Безинский покинул сей мир, потому что выхлестал большое количество алкоголя (этот паршивец перевел четыреста граммов виски) и к тому же принял сильное успокоительное средство из серии промазинов. Вывод правильный, но сформулирован по-детски и неполно. Мой коллега утверждает, что смерть наступила в результате двойного воздействия алкоголя и успокоительного, но он забывает пояснить, что за диковина эти промазины.
— Прости, но я не уловил, — пробормотал я.
— Хорошо, объясню тебе подробней. Все дело заключается в том, что доза успокоительного лекарства была до смешного мала, а количество алкоголя не настолько велико, чтобы смерть унесла такого здорового детину. А сейчас слушай внимательно. Обычные успокоительные и снотворные средства, типа валиума, тазепама или рудотеля, как правило, не совместимы с алкоголем по той простой причине, что алкоголь усиливает их воздействие, а они в свою очередь быстро усиливают состояние опьянения. Две, три и даже пять таблеток валиума или рудотеля, смешиваясь в желудке с четырьмястами граммами виски, образуют небезобидную, но все же безопасную смесь. Или содержание алкоголя в крови должно быть невероятно высоким, или доза принятого лекарства должна быть огромной, смертельной, а она для каждого организма различна. Безинский же выпил приличное количество алкоголя и принял не больше двух таблеток успокоительного.
— И кто тогда помог ему переселиться в иной мир?
— Именно здесь и кроется загадка, и именно тут я подмечаю кое-какие нюансы, — ободряюще улыбнулся Колев. — Безинский принял одну-две таблетки, но это было лекарство из группы промазинов. Такие медикаменты дают обычно шизофреникам, впадающим в буйство. Они эффективные, очень мощные и абсолютно (повторяю, абсолютно!) не совместимы с алкоголем. Минимальная их доза, смешиваясь в крови даже с небольшим количеством алкоголя, тормозит сердечную деятельность и приводит к общему отравлению, то есть к неминуемой смерти. Он взял одну из моих сигарет, размял пальцами, постучал ею о полированный стол, однако не закурил.
— Я полагаю, судебно-медицинский эксперт ознакомился с историей болезни Безинского, откуда узнал, что тот лежал в психиатрии, но не потрудился уточнить, чем именно была вызвана его истерия. Он решил, что Безинский явный шизофреник, что пользовался лекарствами из группы промазинов. Кроме всего прочего, шизофреники склонны к самоубийству...
— Слушай, профессор, не хочешь ли ты сказать, что какой-то хитрюга, прямо скажем, сатана... — Я на секунду замолк, чтобы справиться с охватившим меня волнением, — знал, что Безинский состоит на учете в психиатрии, и подсунул ему этот самый промазин? Потом поднакачал его виски и таким образом убил?
— Твоя неискушенность меня поражает, но я не собираюсь ни в чем тебя убеждать.
— В смысле?
— Просто я обращаю твое внимание на то, что ни один психически нормальный человек не принимает лекарств, предназначенных для шизофреников. Это равносильно тому, что у тебя болит зуб с правой стороны, а ты вдруг прикладываешь компресс к левой ноге.
Меня озарило, словно в кабинете вспыхнул прожектор. «Сейчас остается самое нехитрое — найти доказательства!» — сказал я себе, и в кабинете снова стало темно.
— И последняя просьба, профессор. Ты мог бы мне написать эти промазины по-латыни?
— С превеликим удовольствием, приятель, их будет с десяток. Если хочешь, я дам и рецепт. Они есть в наших клиниках, но тебе придется раздобывать за границей. Будешь их принимать один раз в день с тремя полстаканами водки, а после позвонишь мне и доложишь, как ты себя ощущаешь.
Он склонился над столом, прилежно вывел что-то на бланке, почесал блестящую круглую лысину и мечтательно уставился на шкаф, где полагалось находиться медицинским инструментам. Наверно, мне просто показалось, что я учуял манящий запах окорока из оленины, этого нежного, обильно посыпанного красным перцем копченого мяса. Вне всякого сомнения, я мешал профессору духовно подкрепиться перед утомительной лекцией, а она должна была начаться через пятнадцать минут.
— Спасибо, Колев, ты действительно ангел-хранитель.
— Я дьявол, дорогой, только в последние пятьдесят лет это не заметно.
Я бодро поднялся, взял экспертизу и бесценный бланк и опустил их в свой бездонный портфель. Моя язва приутихла, за окном участливо светило весеннее солнце, день показался мне ясным и чистым, как только что выстиранная рубашка.
— Ты что, торопишься? — спросил меня Колев, втайне надеясь, что я на самом деле уйду.
