План состоял в следующем: три всплывшие британские подлодки подманят немцев и уведут на несколько миль от главной морской базы кайзера, где их встретят около 50 небольших линкоров. Если операция пойдет неудачно и вмешаются дредноуты кайзеровского флота, британцев ждет полное фиаско: ни один корабль без брони не выдержит огня тяжелых орудий. Единственной страховкой на случай неудачи служили два британских линейных крейсера, которым полагалось дрейфовать в 40 милях к северо-западу. В своих планах разработчики явно вдохновлялись набегом Дрейка на Кадис в XVI веке, когда пират «подпалил бороду испанскому королю». Однако Адмиралтейство со свойственным ему головотяпством не удосужилось ни посовещаться с Джеллико, ни даже поставить его в известность о готовящейся операции до самого дня сражения 26 августа.
Первыми вышли в море подводные лодки Киза, которые их командующий сопровождал на миноносце Lurcher. Лейтенант Освальд Фруэн с миноносца Lookout огорчался, что о грядущем сражении было объявлено за два дня: «Я бы предпочел, чтобы все случилось внезапно. С моим богатым воображением и склонностью к пессимизму мне совершенно ни к чему лишние два дня на раздумья!»{717} На следующий день корабль Фруэна вышел в море в составе флотилии Тиритта – 32 эсминца в общей сложности. Коммодор поднял свой флаг на недавно сошедшем со стапелей крейсере Arethusa, который на самом деле привлекать к операции не стоило, он был совершенно не готов к бою.
Джеллико – осторожный, благоразумный, инстинктивно стремящийся все держать под контролем – выразил беспокойство по поводу всего предприятия. Склонный к сосредоточению сил, он предлагал вывести Гранд-Флит в море и курсировать там, где он сможет вмешаться, если представится возможность или возникнет угроза провала. Адмиралтейство эту идею отвергло, однако с неохотой позволило ему привлечь оставшуюся часть эскадры линейных крейсеров. В результате Битти отбыл курсом на Гельголанд ранним утром 27 августа – на следующий день после Ле-Като – с шестью легкими крейсерами резерва. После чего Джеллико против воли Адмиралтейства все же повел свои основные силы на юг, пусть и отводя им лишь вспомогательную роль. Операция, даром что родилась спонтанно и претворялась в жизнь с промедлением, стала тем не менее важной вехой в истории морской войны: впервые Королевский флот выдвинулся всем составом, нацеленный на битву. Колонна за колонной остроносые серые корабли двигались через Северное море, снявшись с немногочисленных якорных стоянок. Одни капитаны жаждали совершить подвиг для родины, другие просто надеялись избежать катастрофы.
Эпоха дредноутов породила новую иерархию среди моряков: офицеры больших кораблей считались элитой (за исключением инженеров-механиков), пользовались значительными благами и обладали некоторым влиянием – по крайней мере в порту. Три вечера в неделю Битти в полупарадной форме ужинал с гостями у себя в каюте под аккомпанемент корабельного оркестра. В другие вечера музыканты играли у кают-компании. У нижних чинов условия работы сильно разнились. В корабельном чреве, грохотом, пеклом и вонью напоминающем металлургический завод, обливались потом машинисты. «Даже самые несведущие могли догадаться, что мы выходим в море, – писал один офицер, – по песням, которые затягивали в кубрике, как только машинисты получали приказ разводить пары. Весь корабль гудел от этих песен, словно улей»{718}. Музыкальное сопровождение нравилось не всем: один унтер-офицер кочегаров обратился к старшему инженеру-механику крейсера Lion с просьбой: «Пожалуйста, запретите кочегарам петь за работой, иначе до них в котельной D не докричаться».
На кораблях, ходивших на жидком топливе, условия были еще терпимыми (только не в жару), однако на более старых моделях забрасывать уголь в топку было адским трудом, и засыпка бункера считалась самой грязной и самой ненавистной вахтой в любой команде. Кочегары и машинисты, работающие ниже ватерлинии, прекрасно понимали, что имеют наименьшие шансы спастись, если корабль начнет тонуть. В любую секунду в машинное отделение могла хлынуть вода из пробоины, полученной от мины или торпеды. Но все же команда и орудийные расчеты больших кораблей пользовались такими благами, как отопление, вентиляция и защита от непогоды. Кормили на флоте хорошо – такого питания гражданские рабочие не знали ни в мирное время, ни в военное. Каждое утро на британском линейном крейсере готовилось около 2000 яиц – и еще 1000 вечером; моряку ничего не стоило уплести 6 яиц на завтрак.
Между тем служившие на легких крейсерах, миноносцах и более мелких кораблях страдали от непогоды почти так же, как в эпоху Нельсона. Неся вахту или обслуживая открытые орудия в бою, на палубах и даже на мостиках в каком-нибудь метре от воды, они постоянно мокли и мерзли под ледяной моросью, не имея возможности и после окончания вахты обсушиться или переодеться в сухое в вечно сыром кубрике. И тем не менее команда подводных лодок и маленьких, юрких надводных кораблей гордилась своей принадлежностью к элите. Офицеру немецкой подлодки Иоганну Шпису неискоренимая вонь и неудобства не мешали восхищаться своей службой: «Когда сияет солнце, в прозрачной морской воде видно, как отрываются от борта и тянутся вверх цепочки воздушных пузырей, будто в аквариуме. Иногда, когда лодка лежит на дне, через иллюминаторы в рубке можно различить рыб, плывущих на свет»{719}. Команду эсминцев приводил в восторг стремительный полет по волнам на скорости больше 25 узлов. Шелест морской глади, разрезаемой носом одной такой «океанской гончей», снимающейся с якоря, поэтически настроенный очевидец сравнил со звуком разрывающегося шелка. Да, на кораблях приходилось тяжело, но хватало и романтики.
Командующий линейными крейсерами вице-адмирал сэр Дэвид Битти, которому предстояло сыграть существенную роль в Гельголандском сражении, уже заслужил славу самого лихого моряка своего времени, блиставшего как на мостике, так и в салонах. При некоторой толике таланта он отличался задиристостью и безграничным самомнением. Его любимый журналист Филсон Янг писал так: «Молодой, представительный, но известен был скорее как Пэлл-Мэлл, чем Плимут[24]»{720}. Фундамент своей славы Битти заложил, командуя канонеркой на Ниле во время Хартумской кампании Китченера в 1898 году, а затем обезопасил себя в финансовом отношении, взяв в жены Этель, дочь чикагского магната – владельца сети универмагов Маршалла Филда. Недоброжелатели считали адмирала первостатейным проходимцем, приводя в доказательство его интрижки с женами младших офицеров и любовь к стрельбе по сидячей птице.
Тем не менее именно ему благоволил Уинстон Черчилль: до войны Первый лорд Адмиралтейства спас карьеру Битти, когда того отправили на половинное жалованье после позорного и почти беспрецедентного отказа от должности заместителя командующего Атлантическим флотом. Взамен Черчилль предложил ему самый лакомый для флотоводца кусок – эскадру линейных крейсеров. В 1914 году Битти было сорок три – к этому возрасту средний морской офицер едва дослуживался до капитана. Lion, на котором Битти поднял свой флаг, стал самым разрекламированным из всех кораблей Первой мировой{721}. Большинство офицеров Битти обожали своего командующего, однако его манера продвигать неподходящих любимчиков и пренебрегать техническими вопросами, особенно вопросами связи, сослужит ему плохую службу. Битти гораздо сильнее уступал Нельсону талантом (и удачливостью), чем казалось британцам и ему самому.
Однако на рассвете 28 августа, когда британские корабли собирались у Гельголандской бухты, до этих открытий было еще далеко. Большинство кораблей даже не подозревало о присутствии друг друга – сказывалась безалаберность в подготовке операции, больше напоминающей спонтанную вечеринку. Битти радиографировал своей эскадре при отплытии: «Знаю мало, надеюсь узнать больше по ходу». Жизнь Королевского флота осложняла не только запутанная субординация, но и недостаток средств связи. Радиопередатчики у британцев уступали по мощности немецким. Телеграмма из Адмиралтейства, информирующая Киза и Тиритта, что в операции будет участвовать Битти, не застала их до отплытия, и капитан эсминца узнал о подходе линейных крейсеров, лишь увидев легкие крейсеры капитана Уильяма Гудинафа. Во время боя обмен сообщениями осуществлялся допотопным нельсоновским способом – флажными сигналами. На коротких расстояниях они были надежнее радио, однако в непогоду их становилось сложно разобрать, и технологии XVIII века страдали от реалий XX века – увеличившихся скоростей и клубов дыма из труб. Флаг-адъютант у Битти был великим путаником, и его промашки сильно вредили операциям британцев на Северном море два последующих года.
