- Не знал, что ты куришь, - всунул ей в губы сигарету.
- Балуюсь, - улыбнулась она и при свете вспыхнувшей спички разглядела круглый циферблат его "Победы". Было без чего-то одиннадцать.
Два красных огонька не освещали ни тел, ни комнаты. Курчев и Инга по-прежнему не видели друг друга. Он курил жадно, в полную затяжку, и красный огонь почти на глазах отползал к его губам, которых тоже не было видно.
- Давай лучще выпьем. Там еще есть, - сказал он, докуривая до самых пальцев.
- Давай, - сказала впервые "ты".
Он взял у нее недокуренную сигарету, перешагнул через женщину, ощупью нашел стол и на нем бутылку и кружку.
- Чёрт, чашки не найду. Ладно, из горлышка... - сказал, садясь на матрас.
- Зачем? Лей себе, а мне оставь самую чуть. Мне идти скоро.
- Ну вот... - только и выдохнул он, и стало слышно, как плескает водка в дно солдатской кружки. Он сделал два больших глотка и передал ей жестянку.
- Секреты твои узнаю, - засмеялась слишком смело и звонко для такой темной и тихой комнаты.
- У меня нету, - нахмурился он.
- У меня - тоже, - она бодро выпила. Водка после сигареты показалась приятной. - У меня тоже никаких секретов. Просто обещала тетке, что скоро вернусь и вот... - она помедлила и лейтенант, не видя ее, подумал, что она сейчас зябко поводит плечами, но она вместо этого потерлась лбом о его плечо и тихо весело добавила: - И вот осталась у тебя... Думаешь, самой подыматься охота?
Они вышли совсем не тотчас, и если бы доцент не сел в троллейбус, а как прежде Бороздыка - постоял немного в Докучаевом, он увидел бы, как они медленно, то и дело останавливаясь и целуясь, поднимаются по горбатому переулку.
- Ты же взрослая, - сказал лейтенант, не пуская ее в подъезд. - Ну оставь записку. Придумай чего-нибудь.
- Я завтра приду, - отвечала Инга. Она устала, но ей было жаль лейтенанта да и жаль было с ним расставаться. И еще было смешно, что он не верит в ее завтрашний приход.
- Иди. А я тут до утра ждать буду, - сказал серьезно.
- Что ж, попробуй, - улыбнулась и вошла в парадное. - Нет, нет, не заходи, прошу тебя, - крикнула, взбегая по лестнице.
Ей было весело. Она открыла ключом квартиру, увидела полоску света из-под двери своей комнатенки. Впрочем, полоска тут же исчезла: очевидно, услышав, что племянница явилась, Вава тотчас притворилась спящей.
Тихо насвистывая мелодию из американского фильма, который видела днем, но вспомнила о котором только сейчас, Инга прошла в ванную, щелкнула выключателем, взяла коробку спичек и хотела зажечь газ, но спички отсырели и никак не загорались. Тогда она вышла в кухню и взяла новый коробок со стола Полины, который придвинут был к самому окну. За окном качался фонарь и, на миг остановившись с коробком в руке, Инга посмотрела на этот нервный вздрагивающий фонарь и увидела внизу, на другой стороне переулка, лейтенанта, который, сунув руки в карманы шинели, стоял и глядел на верх их дома.
"Вот так да", - подумала не сердясь, вошла в ванную, зажгла колонку, разделась и встала под горячую струю воды. Левая грудь чуть вспухла, но пятно от поцелуя было не очень заметно, потому что лейтенант впился в темный сосок.
- Вот и вас полюбили, - сказала Инга зацелованной груди, плечам, ногам, по которым сейчас сильно била обжигающая душевая вода. - Вот, засмеялась, - и полюбили.
Все это - и длинные ноги, и маленькие груди, и вовсе незаметный живот - ей и раньше нравились, но она сомневалась, так ли уж права, считая их привлекательными. Стоявший сейчас под фонарем на ветру и холоде Курчев, сам того не зная, доказывал ее правоту.
"Но может быть, он не разглядел. Темно было... Неужели всю ночь будет стоять или все-таки уйдет? - улыбалась, растирая тело длинной, похожей на белый хлебный батон, губкой. - Вот чудак. Или его Бороздыка караулить научил? Нет, Бороздыка стоял наверняка. Знал, что встретит".
Она закрыла горелку и завинтила воду.
"Надо спуститься и сказать, чтобы не ждал, а то замерзнет, - сказала, быстро одеваясь. - Да, но ведь я выстирала чулки!" - вспомнила, пошла в комнату и вынула из шкафа другие, самые дорогие и лучшие.
"Вава, со мной все в порядке. Не скучай и не расстраивайся. Вернусь завтра или чуть позже. Если предки позвонят, скажи - за городом. Лобзаю. Инга." - написала на листе бумаги и прислонила его к настольной лампе.
Закутавшись поверх выворотки в толстый серый платок, она тихо отперла дверь и спустилась в переулок.
- Вот простужусь и тебе же совестно будет, - сказала обнявшему ее лейтенанту.
18
Шахматный матч начинался в пять часов вечера, и Варвара Терентьевна заняла свое роскошное семнадцатирублевое кресло в девятом ряду еще за сорок минут до начала, как только открыли двери. Зал наполнялся неспешно. Старички, школьники, несколько инвалидов с костылями, несколько горбатых калек. Потом замелькали фотокорреспонденты с мигалками. На сцену под большую почти трехэтажную шахматную доску выкатили юпитеры. Начало рябить в глазах, и Варвара Терентьевна то и дело вздрагивала и морщилась.
В молодости Варвара Терентьевна, как все московские барышни, бегала в Малый (позже во МХАТ) и на концерты, но сейчас, на девятом десятке, ее влекли только шахматы. Настенные зеркала консерватории и московских театров когда-то отражали стройную и гордую слушательницу бестужевских курсов Варвару, и теперь сгорбленная, сморщенная и полулысая старуха боялась этих зеркал, видевших и не забывших ее девичьего величия.
Зато шахматы не имели воспоминаний. Она играла в них с самого детства, но это было так, развлечение, вроде буриме или крокета. Идеологией и зрелищем шахматы стали недавно и, отстраненная от всех форм жизни, кроме ненавистного хозяйства, Варвара Терентьевна впилась в шахматы, как иные старухи во внучат или в общественную работу.
Кроме того, шахматы были демократичны. В зал можно было прийти в затрапезе, потому что матч был не только зрелищем, но и неким соавторством, и тут встречали не по одежде, которой Варвара Терентьевна похвастаться не могла.
На прошлом матче Ботвинник - Бронштейн к ней, восьмидесятилетней старухе, заискивающе обращались и маленький вспыльчивый, нервный, страшно сочувствующий Ботвиннику медицинский генерал-майор, и сухой важный подтянутый патрон чемпиона мира, руководитель или заместитель руководителя какого-то энергетического министерства. Школьники, студенты, просто молодые люди, инвалиды и бедняги-пенсионеры - все тут были одним целым. Варвара Терентьевна была тут своя, и она жила здесь все двадцать четыре партии, пока длился этот сумасшедший, душу и нервы выматывающий изнурительный и прекрасный матч, так и не закончившийся победой ее любимца, чудака и шалопая Бронштейна.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
