она у родителей, поздняя, мать болеет, судя по всему скоро умрет, состарится, умрет отец, останется она одна в пустой избе старой девой. Что за жизнь?! Сама судьба толкает ее к Проне. А как же любовь? Без любви долог век покажется. Поглядеть на деревенские семьи — одни в ладу, как ее родители, другие без ругани и дня не живут. Попробовать ежели? Родить детей, вот тебе и радость, вот и любовь. Вон как радуется Мария, глаза искрятся. А любовь к мужу все одно с годами проходит, заменяется привычкой. И к детям проходит с годами. Любят маленьких, а взрослых жалеют просто, ждут, скучают. Что же делать? А надобно что-то делать. Выйти разве? Страшно…
Несколько дней спустя пошла Алена к Марии. А та веселая, дородная такая стала — залюбуешься. Никакого уныния на лице. Возится с ребятишками, мать ей помогает, все у них ладится. Усадила Мария Алену, начала угощать ее, корить, что редко заходит, забыла.
— За советом пришла, — созналась Алена.
— Да ну-у? — рассмеялась Мария. — И на что они тебе, чужие советы. Сама думай, сама прикидывай, не слушай никого, чтоб потом себя не ругать, не проклинать. Что за совет?
— Прокопий жениться предлагает, вот что.
— А я знаю об этом.
— Откуда?! — Алена аж покраснела.
— Сам сказал.
— Вот трепло! — Алене хотелось выругаться.
— Да нет, успокойся, это он сказал без похвальбы. Просто сказал, и все. Встретились в переулке, разойтись некуда, а пройти мимо друг друга неловко. Остановились. Спрашиваю, как поживаешь, Прокопий? Помнишь, косили мы с тобой за логом, лежали в траве возле колодца, а ты пел? Помнишь, спрашиваю, а сама смотрю ему прямо в глаза неотрывно. А он посерел даже, представляешь…
— Мария, а ты ведь…
— Не выдумывай. Наше дело с ним решенное. Стоит, молчит, глядит в сторону, а потом и говорит, тихо так говорит: вот хочу Алену Чугаеву в жены высватать, взять, да согласится ли? Разговаривали два раза, а она ничего путного не сказала. Ругает за тебя. А одному трудно, сама знаешь. Знаю, говорю. Уж не хочешь ли ты, чтоб я свахой твоей была, Алену убеждала согласиться? Могу помочь. И опять гляжу на него. Да нет, отвечает, помощь твоя не нужна. Спасибо, сам обойдусь. И пошли мы каждый своей дорогой. А если тебе действительно совет мой необходим, то выходи за Прокопия. Да я думаю, что ты в душе давно уже решилась.
— Почти.
— Тогда чего и советы искать?
— Мария, я еще с родителями не говорила, но вдруг я соглашусь, то какими глазами стану смотреть на тебя после всего?
— Какими смотрела, такими и будешь смотреть. Вины здесь твоей никакой нет. Если бы ты отбила его у меня в парнях, ну тогда бы была обида моя. Или увела — переманила его, мужа, из семьи моей — еще крепче обида. А так… он сам по себе, я сама по себе. Выбора у тебя нет, Алена. Продумаешь, а он из соседней деревни вдову какую-нибудь привезет, мало их по деревням ждут случая. Сама и пожалеешь. У меня на тебя обид никаких нет и не будет. Пойдет путем жизнь ваша — только радоваться буду да завидовать счастью чужому. А что душа твоя раздваивается, одна половина тянет, другая отталкивает, так, может, и лучше, самостоятельнее будешь в семье.
Вечером того же дня дома Алена сказала родителям, что Проня предлагает пожениться, а она отказывается, хочет знать, что скажут мать с отцом. Первые два раза отказала напрочь, а теперь вот…
— Нашелся жених, — тихо, через силу сказала мать. — Нашелся жених, — повторила она и заплакала. — Алена, что же ты говоришь? Для чего мы тебя растили? Кобелина блудящий. Ему бы одно — бабу обрюхатить да убечь. А сам дурак дураком. Трофим, что же ты молчишь? Алена вон замуж наметилась.
— Да не наметилась, мам, вас спрашиваю.
— Нет, он не дурак, как оказалось. — Трофим Лукич бездумно сидел у окна. — А как мать похоронил, к лучшему переменился, на мужика стал походить немного. Не пьет, гармонь оставил, работу справляет добросовестно. Не нравится он мне, Алена, я тебе уже говорил об этом. Не лежит к нему сердце, и все. Видом неказистый, черт знает что. Но это ведь еще ничего и не значит — нравится не нравится. Нам с матерью, может, и не нравится, а тебе по душе. Тебе жить, тебе и думать. Сама что решила?
— Думаю, нужно выходить, ждать нечего, женихов других нет на меня.
— Вот и выходи. Характер у тебя крепкий, держи Проню, чтоб не подмял под ноги, но и сама не шибко гни, а то сломаешь. На равных надобно жить, с взаимным уважением. Вот мы с матерью прожили не в тягость друг другу. Ну, бывало, не поладим, а тут же и разберемся.
— Так то вы с матерью.
— Ох, Алена! — всхлипывала мать.
— И вы так же должны жить. Кураж с него спал, спесь спала, тридцать лет не двадцать, когда всему трын-трава. Остепенился Проня Терехин, всерьез семейной жизнью замышляет жить. Никак я вот одного не пойму, почему с Марией не сошлись они. Не поддайся она ему в девках, он бы сейчас за нею на четвереньках ползал, умолял…
— Ой, Алена! — стонала мать.
— Хочешь, я поговорю с ним сам, а, Алена? Спокойно поговорю.
— Ну поговори.
На второй день в сумерках прямо из кузницы Трофим Лукич направился к Терехину. Проня, управясь по хозяйству, сидел на крыльце, курил. Повернул голову на стук калитки, поднялся, меняясь в лице.
— Здорово были, — сказал кузнец, но руки Терехину не подал.
— Здравствуйте, Трофим Лукич. — Прокопий прислонился к столбцу.
— Слушай, Проня, — кузнец тяжело смотрел на Терехина, и плечи того опускались. — Алена сказала, что ты предлагаешь… Так или нет?
— Так… предлагаю…
— Как же ты намерен жить с нею?
— По-хорошему, Трофим Лукич.
— Прокопий, — кузнец нагнулся к Терехину, и тот прижался спиной теснее к столбцу крыльца, — ты руку мою знаешь, Прокопий? — кузнец поднял, сгибая в локте, правую руку. — Я подкову гну одной рукой.
Терехин молчал.
— Так я тебя, в случае чего, согну как подкову. Понял? Ну?
— Понял, Трофим Лукич.
— Вот и хорошо. Поговорите еще промеж собой. Если разладу не будет — приходи ближе к осени свататься. Да не один, а с добрыми людьми, чтоб все было честь честью. И разговор наш запомни…
Давно уже нету ни матери, ни отца, ей уже не двадцать, а тридцать семь, сыну шестнадцать, сама Алена не та, не тот совсем Прокопий, да и жизнь не та, несравнима с прежней. Он оказался слабым духом, Прокопий,
