— Не даст, не даст, — подхватывали мы.
Зиночка, пошумев, поругав молодежь, похвалив всех актеров старшего поколения, вспомнила Книппер — Чехову, Рыжову, Блюменталь — Тамарину и, конечно, Александру Александровну Яблочкину, которая в девяносто с лишним лет сыграла учительницу Горицвет в пьесе Корнейчука «Крылья».
— И ведь как сыграла, как! А мне, слава Богу, не девяносто. — И, опустив, сколько именно, продолжала называть имена.
Я, скептик, заметил, что видел Александру Александровну Яблочкину в этой роли, рассказал, как при ее появлении на сцене зал встал…
— Вот видишь, видишь! — победно перебила меня Зиночка.
— Знаешь, Зинуля, мне кажется, зал встал от удивления: «Смотрите, смотрите, — как бы говорили люди, — ей девяносто шесть, а она идет».
Моя ехидная реплика ничуть не охладила Зину. Она только засмеялась и сказала:
— Ну тебя!
Из театра, конечно, никого не уволили, но от этого проблема не перестала тучей висеть в воздухе и зреть.
— Знаете, — сказала однажды с некоторой долей растерянности Зиночка, — меня вызвал Андреев и, правда, очень деликатно, спросил, не подам ли я сама заявление о выходе на пенсию. Я растерялась. Не сказала резко: «Нет» — все‑таки он главный режиссер, — а ответила: «Хорошо, я подумаю».
И снова, снова, в который уже раз разговор шел на эту болезненную тему. Я стал грубее, жестче, доказывал, что надо же в конце концов дать дорогу молодым. Привел в пример рыцарский поступок Ларисы Орданской, которая ровно в день своег о пятидесятипятилетия подала заявление об увольнении из театра и ушла в полном творческом блеске, как когда‑то уходили великие деятели всего мирового театра, давая прощальный спектакль, уходили, когда только — только начинало смеркаться, а не в полных потемках. Зиночка отбивалась, страдая, Надя ругала меня, кричала: «Оставь Зину в покое, оставь!» Дружба наша от этих трудных споров не нарушалась. Шли дни, недели…
— Знаете, что мне сказал сегодня Андреев? «Зинаида Михайловна, мы оставляем за вами все ваши роли, и я, клянусь, буду и дальше занимать вас в новых спектаклях. Пойдите нам навстречу: нам необходимо принять молодых». Я рассчитала, что к пенсии буду подрабатывать даже больше, чем получаю сейчас. Конечно, есть «потолок», но и при «потолке» я буду получать даже чуть больше своей зарплаты.
О, эти необъяснимые «потолки», лимитирующие человеческую деятельность!
Вопрос о пенсии обсуждался у нас неоднократно, и, конечно же, я при всем своем максимализме никогда и никому не пожелал бы скромного актерского жизненного уровня. Это ведь только обыватель думает: актеры загребают «агромадные» деньги. Не знают, что заработок многочисленной рати тружеников сцены куда ниже заработка водителя автобуса или троллейбуса — от 100 до 180 рублей. Я сказал:
— Зинуля. соглашайся!
— А если обманет?
Вопрос тоже был житейский. Сколько я знал случаев! «Мы вам поможем, мы вас не оставим…» А глядишь, через пару месяцев — Митькой звали!
Словом, поколебавшись еще недолго, Зинаида Михайловна Захарова, актриса Театра имени М. Н. Ермоловой, подала заявление. И Владимир Алексеевич Андреев не обманул, честь ему и хвала! Все роли остались за Зиной, и она по — прежнему, полная огня и жизни, спешила играть вечерние спектакли, утренники, выездные.
Андреев перешел работать в Малый театр. Новый главный режиссер, новый порядок, новая атмосфера. Очень это напугало нашу подружку.
— Вдруг я не понравлюсь Фокину? Он возьмет и снимет меня со всех ролей. Сейчас он вызывает актеров для личной беседы с каждым. Я боюсь.
Увы, увы, и это опасение подкреплялось судьбами многих актеров. Проклятое — «видит» тебя режиссер или «не видит»! Дамоклов меч, висящий над головой любого актера.
И через несколько дней звонок в дверь. Влетает сияющая Зиночка:
— Надя, Витя, со мной разговаривал Фокин! Я ему понравилась! Он такой интеллигентный, такой интеллигентный!..
Монолог продолжался довольно долго. И мы все были счастливы ее счастьем. А вскоре — о, радость! — Зинаида Михайловна получила новую большую роль в трогательной и веселой пьесе Лобозерова «По соседству мы живем». Сколько было волнений, трепета! Я смотрел этот славный спектакль. Зина играла бабушку. Играла, как всегда, хорошо.
Успех был явный. Пожалуй, такого яркого признания Зиночка давно не имела. Спектакль набирал силу. И вдруг…
Поздний вечерний телефонный звонок. Встревоженный голос Зины:
— Надя, я в больнице, в тридцать первой. Мне сделалось плохо, непонятной болью охватило поясницу. Я вызвала «скорую». Приди завтра.
Она пролежала в больнице всего шесть дней. И одна из ее предсмертных фраз, сказанная слабым голосом, но гордо:
— Все‑таки я эффектно ухожу…
И ушла.
Панихида состоялась в фойе театра. В этот день у театра был выходной, и мы беспокоились, придут ли актеры. И зря. Непрерывным ручейком текли попрощаться со своим товарищем соратники и старшего поколения, и среднего, и молодежь, и те, кто когда‑то ушел из этого театра, но знал Зинаиду Михайловну. У всех букеты и букетики. Кладут на гроб и вокруг гроба. Идут и идут. Вся труппа в сборе! Стоят молча с любовью в душе к усопшей. Хорошие все‑таки люди — актеры!
Воспоминания пишут о знаменитых людях. А почему не написать о просто хорошем человеке, об актрисе с головы до ног, пусть и не на больших ролях?..
Человек на скамейке
Это «короткая заметка» о знаменитом человеке, с которым судьба свела меня случайно и, можно сказать, механически: в туристской поездке на корабле по северным странам Европы — Финляндии, Швеции, Дании, Норвегии. Конечный пуню — Лондон. Итак же обратно, на теплоходе «Михаил Калинин». Пассажиры — деятели искусств. Не буду перечислять всех поименно, хотя большинство — театральная элита.
Поездка, о которой я начал писать, подтвердила поэзию северных стран. Особенно хороша была Норвегия со сказочными фьордами, с какой‑то спокойной трудовой размеренностью. Там мне пришла мысль: хотел бы жить, как в Норвегии. Подчеркиваю — «как», но дома.
В Финляндии нам показали помещение театра, нас поразили его акустикой. «Господа, — сказал гид, — сядьте в последний ряд, я уроню на сцене спичку, и вы услышите, как она упала на пол». Мы сели в последний ряд, спичка упала, и мы действительно услышали звук падения.
Нет, я не описываю вам наше путешествие, я постепенно подбираюсь к «человеку на скамейке». Замечу только: когда у меня в Англии стал из раненой ноги выходить осколок то ли снаряда, то ли разрывной пули (во мне много мелких металлических осколков и сейчас), нога стала краснеть и пухнуть. Боль не очень сильная, терпимая, иной раз бывало больнее; думаю — дотерплю до корабля, а пока не скажу никому. Дотерпел и сказал своему другу, Александру Петровичу Штейну. Говорю: «АП (мы звали его АП), что мне делать, вон у меня какая нога», — и показал ему. Александр Петрович ахнул и сказал: немедленно к судовому врачу. Я так и поступил. Врач извлек осколок, и все обошлось благополучно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
