«Я был уверен, что он отменит турне, – рассказывал Шарль. – Но когда Рудольф услышал об этом, он стал орать на меня по телефону. Я понял, что придется ехать. Мы должны были танцевать вместе „Песни…“, но мне это казалось немыслимым. Я предложил ему „Послеполуденный отдых…“, и он одобрил мою идею. Вы не поверите, но он танцевал этот балет с пластиковым мешком вместо мочевого пузыря»24.
В конце балета Фавн поднимается на свою скалу и ласкает шарф исчезнувшей нимфы. Увы, Фавна – Нуреева пришлось снимать со скалы на руках. Но дух Фавна остался несломленным. «Конец карьеры Рудольфа – это история человека, знающего, что он скоро умрет, но не желающего лежать и ждать последнего часа», – сказал Марио Буа25.
Покинув Вену на автобусе, Нуреев поехал дирижировать в Польшу, оттуда он вернулся ночным поездом. Теперь он был далек от возможности летать на частных самолетах и останавливаться в роскошных дворцах…
Сразу после «Спящей красавицы» в Берлине, в марте 1992 года, он снова поехал в Россию. Он должен был дирижировать «Ромео и Джульеттой» в Казани, Санкт-Петербурге и Ялте. Казань – родной город его матери. Многие убеждали его в том, что это безумная авантюра, но Рудольф не уставал повторять: «Это ради мамы, ради мамы…»
С музыкантами Нуреев проводил бесконечные вечера в разговорах, пении, пьянстве… После русской бани он заболел. В Санкт-Петербурге[34], где он отмечал свой пятьдесят четвертый день рождения, его госпитализировали с подозрением на воспаление легких. Танцовщика срочно отправили в Париж, где французские врачи диагностировали перикардит, вызванный цитомегаловирусом, что было гораздо более опасным.
Нуреева снова прооперировали. Он был чрезвычайно слаб, но не сдавался, потому что перед ним стояла очередная цель: 6 мая 1992 года он должен был дирижировать своим балетом «Ромео и Джульетта» в Мерополитен-опера; в роли Джульетты – Сильви Гиллем, в роли Ромео – Лоран Ил ер. У Рудольфа оставался всего месяц, чтобы восстановить силы. Он учил партитуру, когда лежал под капельницами. Своей целью он заразил весь персонал госпиталя Нотр-Дам-дю-Перпетюэль-Секур в парижском пригороде Леваллуа. Врачи боролись за своего пациента, порой пребывавшего в ужасном настроении, но так хотевшего жить. Находясь в неуверенности, руководство Метрополитен-опера готовилось назначить другого дирижера, но это еще больше подталкивало Рудольфа к тому, чтобы бросить вызов судьбе. Попутно скажу, что именно в это время из Чикаго и Лихтенштейна прибыли два адвоката, чтобы начать подготовку к составлению его завещания.
В апреле в сопровождении медицинской сестры, услуги которой стоили двадцать тысяч франков, Нуреев пересек Атлантику. Он репетировал в Линкольн-центре в течение десяти дней, и вечером 6 мая весь Нью-Йорк вдруг увидел своего обожаемого Принца еле передвигающим ноги… Однако Нуреев управлял оркестром с потрясающей убедительностью. Сложная партитура Прокофьева требовала трехчасового присутствия на подиуме, и Нуреев выдержал. Рядом с ним находился настоящий дирижер, незаметно направлявший его и помогавший руководить оркестром в ключевых местах. Но публика присутствия дублера не заметила. По существу, Нуреев сам выиграл это сражение. Уехав из театра, он лег в постель, а все друзья, оставшиеся на ужин, по очереди подходили к нему, чтобы поздравить с успехом.
В конце мая Нуреев выступал в Вене. У него уже не было сил держать палочку, и он дирижировал пальцами…
Уэйн Иглинг, в то время директор Национального балета Нидерландов, предложил ему дирижировать балетом «Петрушка» в Амстердаме 1 января 1993 года. Петрушка – тряпичная кукла, которая умирает и воскресает. Нуреев обещал подумать. В настоящий момент все его помыслы занимала «Баядерка», премьера которой была намечена на 8 октября 1992 года. Ему надо было продержаться еще четыре месяца. В июне он начал первые репетиции и смог создать для солистов несколько новых вариаций.
В конце августа, укрывшись в Галли, Нуреев пытался стоять у перекладины в недавно оборудованной студии. Как рассказывал Эцио Фриджерио, декоратор «Баядерки», он заплакал, увидев это изможденное, слабое тело…
На острове по-прежнему не было водопровода, а холодильник без конца ломался. Молодой австралиец, нанятый в качестве сиделки, должен был также выполнять функции повара. Когда к Рудольфу приехала Виттория Оттоленги, она была в ужасе от того, что увидела, и убедила своего друга немедленно уехать. Через несколько дней вертолет вывез его на материк.
В сентябре, когда артисты вернулись из летних отпусков, Нуреев чувствовал себя несколько лучше; он почти ежедневно приходил в Оперу, устраивался на диване и продолжал работать с танцовщиками. Когда его спрашивали, что нового, он стоически отвечал: «It’s good to be alive» – «Хорошо быть живым».
Присутствовавшие на этих репетициях танцовщики никогда не смогут забыть пронзительный взгляд Рудольфа. Они готовы были на все, чтобы воплотить замысел человека, чье тело сломила болезнь, но дух которого остался несломленным. В этом зале они танцевали только для него.
У Нуреева хватало сил впасть в настоящий гнев, когда он узнал, что за слона, появляющегося во втором акте, запросили слишком дорого. Этот гигант на колесиках был для него жизненно необходим. Как и тигр, покрытый золотыми блестками, – точно такой же был когда-то в Кировском.
А на набережной Вольтера кипела своя жизнь. Там собрались почти все женщины, боготворившие Рудольфа. Мод Гослинг (ей уже было восемьдесят четыре года) и Тесса Кеннеди прилетели из Лондона, из Петербурга приехала Люба Мясникова, из Монте-Карло – Марика Безобразова, из Сан-Франциско прибыла Джанет Хитеридж, из Нью-Йорка – Джейн Хэрман… Приезды-отъезды организовывала Дус Франсуа, которая теперь уже обладала всей информацией о состоянии здоровья своего друга. Роза тоже была там; она отпаивала брата лечебными травами, которыми ее снабдили русские врачи.
Много женщин и совсем мало мужчин, за исключением Уолласа и Шарля Жюда. «Меня обложили со всех сторон, – говорил Рудольф с юмором, невзирая на свое тяжелое состояние. – Даже моя собака – и та женского пола».
К концу сентября Нурееву стало хуже. Его снова положили в госпиталь в Леваллуа-Перре, но он выторговал для себя некоторые привилегии. «Месье Поттс» (его зарегистрировали под таким именем), несмотря на свое тревожное состояние, днем покидал палату, а вечером снова возвращался. Смотреть, как танцуют его артисты, было для него единственным лекарством. «Still alive» («Все еще живой») отвечал он на дежурное «How are you!». Короткая фраза, но какая!
