— А не кажется ли вам, друзья, — сказал Энгельс, — что вот-вот должно что-то произойти? У меня такое ощущение, будто здесь, поблизости, ходит наш Олд Ник, наш домовой, как мы в шутку любили называть Карла. Кажется, он сейчас войдет — так часто бывало, — сядет молча, передохнет и начнет рассказывать разные новости, забавные истории...
— К сожалению, дорогой Генерал, чудес на этом свете не бывает, — проговорила тихо Элеонора. — Его нет.
— Я часто вижу его во сне... как наяву, — продолжал Энгельс. — Вот здесь мы сидели — это его любимое место, наслаждались вином, яствами, дымили сигарами и говорили... Вы даже не представляете — мы могли проговорить с ним ночь напролет, перед нами проходили века, вся история человечества... — Энгельс отпил воды и, держа в руке стакан, продолжал: — Здесь рождались замыслы новых статей и книг, здесь разрабатывались планы... — Он примолк и после паузы добавил: — Дорогие места напоминают дорогих людей. А мы так любили бывать здесь.
— Спасти его не было возможности? — улучив момент, спросил Степняк.
— Поздно спохватились, — ответила Элеонора. — Последние годы отец бывал несколько раз на курортах, но от них уже никакой пользы не было.
— Он погубил себя непосильной работой, — добавил Эвелинг. — Ночи просиживал за письменным столом... Никогда не забуду, как однажды врач пускал ему кровь.
— Если бы однажды, — вздохнула Тусси. — Это стало системой. Как только отцу становилось плохо, вызывали врача, и он...
Энгельс, какое-то время молча слушавший говоривших, поднял отяжелевшую голову, сказал:
— Возможно, врачебное искусство и обеспечило бы Марксу еще несколько лет растительного существования, но такого существования он бы не вытерпел. Жить и осознавать невозможность закончить начатую работу неизмеримо тяжелее, нежели без особых мучений переселиться в вечность.
— Смерть — несчастье не умершего, а живых, — проговорил Эвелинг. — Это сказал, кажется, Сократ.
— Эпикур, о дорогой Эдуард, — поправил Энгельс. — Эпикур.
— А наш Генерал? — сказала Тусси и взглянула на Энгельса. — Уже столько лет хворает и хоть бы с места двинулся, поехал бы куда-нибудь, подлечился.
— Всему свое время, — сказал Энгельс. — Не выйти ли нам на свежий воздух?
— Конечно, пойдемте пройдемся, — поддержал его Эвелинг.
— Мистер Степняк голодный, — возразила Элеонора. — Прошу вас, — пододвигала она Сергею тарелки с закусками. — Мы уже давно сидим.
Степняк наскоро перекусил, и они вышли из харчевни. Была ночь. Над Лондоном, над Хайгейтским урочищем яснело на редкость прозрачное небо. Энгельс закашлялся, у него внезапно появилась одышка, и Тусси поторопилась окликнуть извозчика.
Степняк возвращался с выступления. Его давно уже приглашали на такую встречу социалисты, и он согласился. Собрались в портовом районе, в помещении какого-то склада. Кроме портовиков пришли рабочие соседних заводов и фабрик, все внимательно слушали «нигилиста», в конце беседы засыпали его вопросами, а на прощанье подарили картину, вернее, копию: к матице подвешено мертвое тело красивой крестьянской девушки; у стола сидит сломленный горем молодой крестьянин — видимо, ее жених, — он окружен стрельцами... Российская действительность! Неизвестный художник, неразборчива и подпись снимавшего копию. Скорее всего соотечественник, эмигрант...
Омнибус покачивало, входили и выходили пассажиры. Сергей сидел, смотрел на проплывавшую за окнами улицу, а видел свою родную землю, любимые города... Разворошила, разбередила душу сегодняшняя встреча, подаренная картина! Стрельцы, опричники, изнасилованные девушки и закованные в кандалы молодые крестьянские парни... Далеко и близко, нынешнее...
Проезжали как раз Риджентс-парк род, и ему захотелось выйти из омнибуса и навестить Энгельса. Он теперь один, Эвелинги еще не вернулись из свадебной поездки, и визит, вероятно, будет уместен.
Открыла Ленхен. Она была молчалива и явно чем-то расстроена.
— Что-то случилось, Ленхен? — спросил Степняк.
— Фред болеет. И стал непослушен. Говорю ему — хватит работать, — а он не слушает, сидит и пишет... Уже который день. После не спит...
— Ну, это мы сейчас попробуем исправить, — бодро сказал Сергей Михайлович.
— Хорошо, что вы пришли, мистер Степняк.
Энгельс сидел в кабинете, укутанный пледом, писал. Комната была заполнена крепким сигарным дымом. Вошедшего, видимо, не услышал, потому что никак не прореагировал на приветствие. Степняк остановился в нерешительности, а Ленхен, осмелев в присутствии гостя, подошла и бесцеремонно погасила настольную лампу. Энгельс вздрогнул, недоуменно посмотрел на экономку и лишь сейчас заметил Степняка.
— Видите, дорогой Сергей, — проговорил тихо, — мы с вами воюем за освобождение народов, наций, а сами никак не можем избежать домашнего гнета.
— Тут действует система охраны здоровья, дорогой гражданин, вам никак нельзя переутомляться, — проговорил, улыбаясь, Степняк.
— Благодарю вас, мистер Степняк, Ленхен по-должному оценит вашу поддержку.
Ленхен вышла с видом победителя.
— Присаживайтесь, — сказал хозяин. — Разве я могу сейчас думать об отдыхе? В Германии выборы в бундестаг. Остается каких-то полмесяца. Бебель каждый день пишет мне, просит совета, поддержки. — Голос Энгельса дрожал. — Реакция боится, чтобы не повторился семьдесят пятый, когда мы своими успехами удивили Европу.
— Эхо тех событий, дорогой Генерал, докатилось и до нас, — проговорил Степняк. — Мы завидовали вам.
— От Сицилии до Швеции, от Калифорнии до Сибири ждут результатов этих выборов, — говорил Энгельс. — Все эти дни я только и думаю о предвыборной агитации. Это генеральная проверка наших сил, друг мой, событие международного значения. Бисмарк неистовствует, грозится покончить с социализмом, а мы должны противопоставить ему нашу сплоченность, наше единство, доказать, что социализм непобедим, что за ним будущее.
Энгельс умолк, долго переводил дух.
— Буду считать честью для себя участвовать в вашем великом деле, — сказал Степняк.
Энгельс взглянул на него, поправил:
— В нашем великом деле. — И добавил: — А вы — о покое, об отдыхе. Отдыхать будем там.
— Я полностью согласен с этой мыслью, — проговорил Степняк, — однако что касается вас, лично вас...
— Никаких «однако», молодой человек, — с подчеркнутой официальностью заявил Энгельс. — Что же касается моей персоны, то мы с вами, кажется, условились при первой нашей встрече.
Степняк улыбнулся.
— Во все времена и в любой обстановке, дорогой
