Всю ночь Каринаррия боролась со сном, что самым бессовестным образом пытался прервать поток странных несвязанных представлений, вызывающих у воспитанной девицы смущение, томление и восторг. Перед глазами всплывал, то образ благородного воина, как вместилища всех известных (а Каринаррия была очень эрудированной девушкой) благодетелей, то золотистого осеннего сада, в котором можно так неспешно прогуливаться, держась за руки и глядя друг другу в глаза, то тёмных туннелей, сквозь которые её будет бесстрашно вести её защитник, закрывая собой от всех опасностей. И всё чудилось ей невероятно притягательным и прекрасным, словно сошедшим со страниц героических баллад, где воспевалось столько возвышенных и самоотверженных поступков. Во всём были тайные глубинные подтексты, вплетающиеся во всевозрастающую теплоту. Уже и лицо Наследника обретало аристократичную утонченность с благородной резкостью, и стан молодого человека становился безукоризненным и притягательным. Неужели, она ранее могла не замечать всего этого?! Как она могла быть такой бесчувственной.... Сейчас же сердце щемило и исподволь казалось, что не может быть ничего прекраснее того, чтобы за спиной осторожно посапывал не Ерош...
Каринаррия Корсач отказывалась понимать происходящие в душе изменения, но находила их сладостно приятными и почти порочно будоражащими. Смущение заставляло бежать от образов и вызывать нейтральные картины балов, уединённых прудов, городских улиц и бескрайних горных уступом, где неизменно за спиной возникал Он с огромными крыльями, что заслоняли собой свет и могли укрыть от всей жестокости окружающего мира.
Было тепло и уютно, пока коварный сон не проник глубже, вплетясь в картинку сказочного бала с кружащимися парами и безукоризненно галантным партнёром. Сон дальше перешёл к прогулкам по дикому саду и трепетным признаниям, поэтому просыпалась девушка с заметной неохотой, хоть и прибывала с чудеснейшем и самом благостном расположении духа. Воздушные крылья всё ещё трепетали за её спиной, готовые укрыть иль вознести к облаками, что предавало уверенности и лёгкости её движениям, щедрости милейшим улыбкам и живости разом похорошевшему личику.
Зелёный и невзрачный бутон на тонкой ножке наливался красками жизни, становился чудесным и невообразимо прекрасным своей редкостью цветком дикой розы, пахнущей корицей. Бутон был ещё совсем слаб, но обещал обратиться роскошным цветком.
Каринка сама, словно чувствовала перемены и старалась ничем не замутнить удивительных чувств внутри себя, поэтому просто постаралась игнорировать не к месту оживившегося Владомира.
- У меня больше ничего нет, - открыто и мягко ответила она колдуну за завтраком, после замечания по поводу ужасного состояния видавшего виды платья, и просто отстраненно улыбнулась.
- А сундук ты заставляешь волочь из врождённой мизантропии? - бывший офицер придвинулся ближе, предлагая девушке пригоршню подмёрзшей, но от того не менее спелой клюквы.
- Я думала, что меня в другую тюрьму перевозят..., - неуверенно начала девушка, чувствуя, как напрягся сидящий поодаль Ерош, чьими трудами поубавилось количество туалетов двоюродной сестры.
- И поэтому взяла вместо шмотья братца-маньяка, авось веселее помирать будет? В жизнь не поверю, чтобы у девицы не нашлось запасного платья или ленты. Тебе же надо как-то украшать себя.
- Владь, - мягкости голос Каринки не потерял, но стал значительно более уставшим, - у меня нет одежды, кроме рабочего платья и того комплекта, в котором я прибыла в столицу, а всё мое состояние в виде приданого сейчас лежит где-то в глубине Затаённого леса под обломками кареты, по вине одного совершенно несдержанного офицера, выдавшего нас каменным троллям! Полагаешь, имеет смысл отправиться за платьем именно туда?
Утро, несмотря на солнце и ожидание чуда, всё-таки оказалось испорченным. Это было сложно, но для опытного в деле вызывания самых негативных эмоций Владомира не было ничего невозможного. Правду, повелитель вурлоков тут же распорядился выдать совсем поизносившейся в путешествии девушке запасной комплект из пожиток Феррбены, отметив, что разница в комплекции нисколько не испортит вид Каринки. Только первичное ощущение эйфории было потерянно бесследно, хрупкий комочек сжался под привычной строгостью и отстранённостью действительно благородной дамы лучших манер и блестящей родословной.
Каринаррия разительно ощутила перемены в собственном состоянии и способе воспринимать окружающих людей и пришла к единственно разумному выводу о необходимости фиксации утреннёго настроения, как более эффективного в поведении с грубыми воинами. Улыбающуюся, отстранённо загадочную и очень доброжелательную девушку с порозовевшими щеками и блестящими зелёными глазами старались не слишком обделять вниманием и всячески поощрять за лекарскую помощь и пережитое ночью. В том, что никто не стал бы столь же внимательным к холодной бледной и невозмутимой даме с цепким, но абсолютно безжизненным взглядом, Каринка не сомневалась. Поэтому девушка постаралась детальнее запомнить улетучивающееся, при виде Владомира, Феррбены или Нлуя ощущения теплоты и волнующего трепета, чтобы не слишком врать себе и окружающим. Сначала это было сложно, даже при взгляде на снявшего нелепую, после снежного бурана, повязку Ларсареца: её охватывал непонятный стыд и пугающее желание находиться в поле его внимания, но не будоражащая ночная взволнованность. Карина представляла и так и эдак, но нужные образы, почему-то отказывались вычленяться из спутанных слишком эмоциональных воспоминаний.
Снег полностью растаял к рассвету, оставив за собой лишь мерзкие разводы слизистой земли, пропитанной гневом и усталостью недавней бури. Перенявшая дурной нрав стихии почва была жадна и несговорчива, хваталась за обувь, висла на колёсах и пожитках, цеплялась за ноги многострадальных лошадей. Люди с трудом передвигались вне маленькой площадки от ночевки, но упрямо собирали единственную наиболее уцелевшую телегу, отбирали наиболее необходимые вещи и тянулись навстречу безрадостному небу с гнетущей полоской предательски чернеющей пущи. Люди, животные и, казалось, сама погода не прибывали в бешенном восторге от необходимости передвижения, но и не решались активно препятствовать предпринятому предводителем вурлоков походу, просто проявляли безразличие. А что может быть хуже в приключении всенародного масштаба, как не подступающее безразличие?
Каринаррия Корсач твёрдо знала пагубность подобных настроений из пометок своего опытного в военных делах отца, но ничего не могла предпринять, поскольку была занята делами, если и значительно меньшего масштаба, то уж не слишком отличной ценности. Девушка была серьёзнейшим образом озабочена тем, чтобы сохранить собственной лицо. Не столько в глазах воинов и Наследника, сколько сохранить его вообще, поскольку была заботливо устроена тем самым усатым гроллином на верхушку внушительной кучи походного обмундирования на шатающейся и отчаянно скрипящей телеге. Мужчины двумя группами помогали толкать подозрительное сооружение к почти не пострадавшей дороге трём самым крепким лошадям и нескольким вурлокам, что до явственных капель пота скрещивали пальцы в странном изломанном жесте, зависая возле колёс телеги. Девушка, посаженная сверху, "чтобы не мешалась под руками", несмотря на несколько попыток облегчить вес, была посажена обратно под угрозой связывания.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
