Еще подальше по стене наверх вереницей карабкаются те, кто забрал у нас камни. Вдоль лестницы, вырубленной в стене ущелья, на равном расстоянии стоят охранники и подбадривают носильщиков бичами. Вот один отстал, за ним образуется затор, вереница останавливается. Два удара бича проблему разрешить не могут. Тогда охранник подбегает к остановившемуся. Блестит меч… Тело вместе с камнями катится вниз, сбивая с ног тех, кто не успевает увернуться или отскочить. Голова несчастного прыгает по камням отдельно. А внизу подбежавшие со всех сторон охранники мечами и копьями расправляются с теми, кто, сбитый с ног, свалился вниз. На лестнице вершат расправу над теми, кто в суматохе не смог удержать и выронил свой камень.
— Работай, а не глазей! — Совет сопровождается ударом бича.
Резво хватаюсь за кувалду и начинаю долбить камень.
— Не надрывайся, Гу, — слышу я другой совет, произнесенный хриплым шепотом, — тебе что, не терпится вымотаться и попасть в камненосцы?
Внимательно присмотревшись, я понимаю, что мои товарищи по работе “замороженно” двигают кувалдами, ломами и кирками не столько от усталости и измождения, сколько из расчетливости и экономии сил. Ну, так я тоже могу. Минут через десять втягиваюсь в общий ритм и работаю “с прохладцей”, не обращая никакого внимания на оскорбительные покрикивания охранников.
Еще и еще раз к нам приходят камненосцы и забирают нашу “продукцию”. Наконец, звучат три громких удара в гонг или колокол. Все разом бросают инструменты и тянутся к выходу из ущелья.
У костра мы получаем по пиале горячей жидкости с какими-то волокнами, по два твердых клубня, что-то вроде картошки или свеклы, и по куску “хлеба”, раза в два больше, чем на завтрак. Жидкость чуть солоноватая, с запахом вареной капусты и селедки одновременно.
После обеда мы минут двадцать сидим молча и, по команде охранников, вновь тянемся в ущелье-каменоломню. Снова начинается монотонная, изматывающая работа. Она продолжается до захода солнца.
На ужин мы получаем по пиале горячей воды, кусочку полусырой, отдающей тухлятиной рыбы и куску “хлеба”. Также нам выдают по одной сигарете и разрешают минут по десять группами по семь человек погреться у костра. После “сугрева” мы плетемся под навес и начинаем устраиваться на ночлег. Улегшись на твердую мерзлую землю, я пытаюсь проанализировать прошедший день и продумать линию поведения.
— Что не спишь, Гу? — слышу шепот. — О чем думаешь?
— О жизни.
— Что о ней думать. Ее нет. Для нас, по крайней мере. Вчера мы — отбойщики, сегодня — ломовики, завтра — дробильщики, а послезавтра — камненосцы.
— Ну а потом?
— Что ты спрашиваешь? Разве сам не знаешь? Потом — печь.
Так, кое-что уже ясно. Это что-то вроде фашистского концлагеря. Для начала информации хватит. Я плотнее прижимаюсь к соседу, который только что говорил со мной, и пытаюсь заснуть. Это довольно нелегко, но усталость берет наконец свое.
Потянулась вереница однообразных дней, настолько однообразных, что я теряю им счет. Холодные ночи, изнуряющая работа, скудная кормежка, побои охраны. Каждое утро мы недосчитываемся до восьми человек. Они либо умирают от истощения, либо замерзают за ночь. Тех, которые еще живы, но уже не могут подняться, охрана добивает мечами или копьями. Я заметил, что ружья висят у них за спиной совсем без дела. На моих глазах они никогда ими не пользовались. По всей видимости, они предназначены на случай массового бунта.
Один раз меня назначают выносить трупы. Мы укладываем их по два на волокуши и тащим в противоположную от каменоломни сторону. Километрах в двух — крутой обрыв. Мы сбрасываем с него мертвые тела. Внизу, метрах в сорока, я различаю низкое длинное строение с рядом труб, из которых валит густой черный дым. Противоположный конец крематория теряется в темно-серой дымке. Внизу, под самым обрывом, целый отвал трупов, среди которых копошатся люди в мешковине. Они подбирают тела и носят их в крематорий. Ворота крематория непрерывно поглощают все новые и новые порции “топлива”.
— Счастливчики. Они, по крайней мере, могут погреться! — говорит про тех, кто таскает трупы, старый Дю.
Раз в неделю приходит “большой начальник”. Он, с помощью наших охранников, отбирает наиболее ослабевших которых куда-то уводят. Я уже знаю: их переводят в дробильщики. В нашу же команду почти сразу после этого приводят пополнение: человек двадцать пять — тридцать. Они выглядят покрепче, чем мы, но уже не годятся для тяжелой работы отбойщиков.
Дни тянутся за днями, недели за неделями, все полные тяжелого труда и безысходности. Я уже забыл, что я — хроноагент из команды Магистра Альфа. Я забыл про Лену, про Андрея с Катрин. Я — каторжник Гу, обреченный до конца дней своих работать в этих каменоломнях. А о том, что конец этот не за горами, напоминают клубы черного дыма, которые время от времени поднимаются со стороны крематория. И что характерно, я смотрю на этот дым без всякого ужаса, а даже с надеждой на скорое избавление от страданий.
Я научился радоваться маленьким радостям: удалось улечься спать поближе к середине; клубень сегодня достался покрупнее; рыба менее тухлая; охранник прозевал и дал лишнюю минуту погреться у костра; соседа разобрал страшный кашель, и он уступил мне свою сигарету и т.п.
Временами, правда, перед тем как заснуть, мне приходят в голову мысли: “А зачем я здесь? Что я должен сделать?” Но сон берет свое, а с утра все эти мысли изгоняются жуткой безысходностью, которая меня окружает.
Но вот однажды среди рабочего дня приходит какой-то начальник. Он о чем-то говорит с нашими охранниками, и они отсчитывают двадцать человек вместе со мной. Нас гонят в сторону крематория. Дойдя до обрыва, я вижу, что крематорий не дымит.
“Что бы это значило?” — мелькает мысль.
Мы спускаемся вниз и, дойдя до ворот крематория, идем вдоль него. Компания наша приободряется. Идущий рядом со мной Ко шепчет;
— Повезло, хоть немного в тепле поработаем!
Я все еще ничего не могу понять. Мы доходим почти до конца здания. Оно заканчивается над обрывом, над краем которого слегка возвышается куча пепла.
Нам раздают скребки и метлы и объясняют задачу. У крематория засорился конвейер. Его надо очистить. Но крематорий нельзя остужать сильно и надолго (непрерывное производство!). Сейчас он остыл до температуры, при которой внутри можно работать. Но как только откроют люки, он начнет остывать еще быстрее. Поэтому время работы очень ограничено. Всего десять минут. Мы должны следить за свистком. После свистка зажгут факел и включат компрессор. Как только факел достигнет открытого люка, тот автоматически закроется. Поэтому если кто после свистка замешкается, пусть пеняет на себя. Приготовились!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
