— Сюда! — велел Семиаренс Элленгааль. — Ложись… Вот так. — Йоргена сильно шатало, пришлось поддержать. — Рубашку давай снимем…
Сняли. Прозрачными были руки целиком, плечевые суставы захватило и уже на шею поползло.
Альв достал нож. Красивый кинжал старинной работы, с гравировкой и инкрустацией — ах, какой прекрасный кинжал!
— Будет немного больно, ты потерпи.
Йорген закрыл глаза и закусил губу, собрался внутренне — он решил, уже пора. Но Семиаренс не ударил, только самым кончиком сделал на теле несколько неглубоких царапин, на расстоянии толщины пальца одна от другой. Первая — точно на границе прозрачной и неизмененной плоти. Последующие — все ближе и ближе к сердцу. В полумраке пещеры, в неверном свете лучинки, на бледной коже были хорошо видны пять кровавых бороздок. Очень скоро их стало четыре. Йорген уходил во Тьму. Больно ему не было — было страшно.
— Мне страшно, — сказал он и вцепился Семиаренсу в рукав, будто надеялся удержаться на этом свете. — Вдруг ты не успеешь? Давай не станем ждать?
Альв сел рядом, снова достал нож. Холодными пальцами нашел то место на шее Йоргена, где бьется в жилке кровь, приставил холодное лезвие, поудобнее устроил свой локоть, чтобы не затекал, и велел:
— Спи, мальчик. Я успею, не бойся.
И от этих холодных прикосновений Йоргену вдруг сделалось хорошо и спокойно, надежно. Он пожалел, что не ладил с Семиаренсом Элленгаалем при жизни, и заснул. Он знал, что никогда больше не проснется, хотел напоследок подумать о чем-нибудь важном, но не стал.
Что может быть тяжелее ожидания неминуемой беды?
В пещере было тихо, только вода капала где-то в глубине, отсчитывая минуты. У стола валялись две длинные скамьи, но они уселись прямо на полу, рядком, в одинаковых позах — уткнувшись лбом в колени. Сидели и ждали. Молча. Ждали, когда выйдет Семиаренс Элленгааль, и хотели, чтобы он не вышел никогда.
В мыслях было пусто, в душе было черно. «Так нельзя, — сказал себе Кальпурций Тиилл, — так не провожают воинов. Надо вспомнить о человеке все самое лучшее, чтобы ему легче было предстать пред ликом богов. Таков обычай северян». Он стал вспоминать, но в голову, будто назло, лезла всякая чепуха: фельзендальские животные, скользкие ярмарочные столбы, пестрый петух по кличке Молодой Видар, лягушки, которых есть можно, и ящерицы, которых есть ни в коем случае нельзя… Потом в памяти всплыл день, когда Йоргена покусал шторб — как они сидели и ждали: что-то будет? Тогда у них оставалась надежда. А теперь — нет… Стало совсем тошно. Он вдруг поймал себя на том, что тихо подвывает сквозь зубы.
Но больше никто этого не заметил — не до того было.
Рядом, раскачиваясь из стороны в сторону, сидел Фруте, бледный как мертвец, и причитал: «Что же я дома скажу? Что я дома скажу? Так нельзя! Сделайте что-нибудь!»
Черный Легивар шепотом твердил простенькую формулу Трех Путей. Суеверие, пожалуй, но в среде молодых магов считалось, что она, хоть и предназначена изначально для другого (а именно для розыска заплутавшей скотины), попутно может отводить беду. До этого дня бакалавр Йоргена недолюбливал, считал легкомысленным и нахальным мальчишкой, которого природа одарила гораздо щедрее, чем тот заслужил. Но теперь ему почему-то совсем не хотелось, чтобы ланцтрегер умирал… Да что там — «не хотелось»! Он просто в ужасе был от этой мысли, прямо обрывалось все внутри — вот ведь странность какая! Казалось бы — с чего вдруг? Не брат, не сват, а поди ж ты! Привык, что ли? Не иначе… «Эрстэн вэг — нах иннен, цвайтен вэг — хинаус, дриттен вэг — нах Хаус»[25]. Эрстэн вэг… Суеверие, конечно, но вдруг поможет, чем Тьма не шутит?
Гедвиг Нахтигаль сидела, бессильно привалившись к плечу Кальпурция Тиилла — а он этого даже не замечал. Вот и хорошо. Она не ждала утешений. Она не хотела слов. Для нее ничего вокруг не существовало. Одна-единственная мысль неотвязно крутилась в голове. Даже не мысль — что-то вроде молитвы. «Пожалуйста, — беззвучно шептала она, — пожалуйста! Если Йорген останется жив… Я никогда, никогда…» Она никогда больше не подумает о нем. Она пальцем не шевельнет, чтобы сделать его своим. Она выйдет замуж за его друга и будет силонийцу преданной, любящей и честной женой. А от Йоргена — отречется навсегда, по собственной воле и никогда в жизни не попрекнет судьбу за то, что пришлось отказаться от счастья. Это — ее жертва. Богам, судьбе, смерти — кому угодно. Ничего больше она дать не могла. Ничего дороже у нее не было. Потому что теперь она ясно, ясно до боли поняла, кого именно любит.
Время шло. Медленно-медленно. Где-то монотонно капала вода — от этого можно было сойти с ума.
Семиаренсу казалось — это будет быстрее. Первая метка пропала, растворилась в прозрачности. Вторая, третья… Осталось две… Потом одна. Последняя.
Йорген спал беспокойно — вздрагивал и дышал тяжело, в двадцать лет так не дышат. Больше всего на свете Семиаренс боялся, что он проснется, и пошевелиться не смел. Рука с кинжалом совсем затекла, до боли — как бы не соскользнул удар… Несмотря на страшное напряжение ожидания, а может, по причине его вдруг стала наплывать дремота.
«Не смей! — приказал он себе. — Думай!»
Стал думать, холодно и цинично, сейчас так было нужно.
Путь Йоргена в этом мире окончен, он выходит из игры. Мелкая карта, введенная лишь затем, чтобы брат его, воплотивший в себе Свет этого мира, смог благополучно добраться до роковой пещеры и выступить против воплощения Тьмы. Остаются трое: ведьма, маг и человек. Кто из них?
Легивар Черный самонадеян, тщеславен и слаб. Представления о добре и зле у него размыты, как, впрочем, у всех, кто в том или ином виде практикует колдовство. Гедвиг Нахтигаль — не исключение. Но пока о Легиваре. Его заветная мечта — стать настоящим магом. Сила ему нужна не ради власти, не ради денег — ради славы. За нее он готов жизнью заплатить. А во Тьму ступить, если поманит? Не исключено…
Теперь Гедвиг. Хорошая, скромная девочка, и ремесло у нее самое мирное из возможных для урожденной ведьмы. Что могло толкнуть такую во Тьму? Вина. Две маленькие сестрички, ушедшие в ночь на зов ратфангера. Не уследила, не уберегла. Какими неосторожными словами она бросалась тогда, сама будучи еще ребенком, какими проклятиями себя клеймила? Любое слово ведьмы — это не просто слово…
Кальпурций Тиилл. Прекрасный молодой человек — смелый, великодушный, благородный и открытый. Побольше бы таких в этом мире — лучше был бы мир! Но — долгие месяцы рабства и внезапное счастливое избавление. Чем он за него заплатил?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
