Помимо него, поблизости были еще двое, с первого взгляда похожие на него, как две капли воды. Они сидели не на балконе, а в зале, где, впрочем, было так же свежо, как и на балконе, и каждый сосредоточено был занят своим делом. Один сидел, задумчиво вглядываясь в открывающийся из окна вид, и держа в руках гитару, играл на ней мелодию, все время изменяющуюся, но какую-то незаметную, словно бы рожденную самой природой — и все знали, что, перестать он играть, и что-то незаметно уйдет из тихой гармонии этого вечера — не знали они, правда, что на всем свете не сыскать больше такого умельца игры на гитаре. Этого, увлеченного музыкой, звали Даэном, и, в отличии от сосредоточенного Дьема, в его лице было меньше сосредоточенности, больше наивного простодушия.
Наконец, третий брат, именем Дитье нашел свое призвание в художестве. Он стоял на лесенке у полотна, которое занимало почти всю стену, противоположную окну, и заканчивал плод многомесячных стараний. И это была дивная картина — казалось, все бесчисленные чудеса Алии каким-то образом, и совсем не теснясь, разместились на этом полотне. Описывать полотно нет смысла, но, если бы стал его кто разглядывать то не смог бы оторваться часами, забыл об еде — провел бы так, с пылающими очами, целые недели, и, вглядываясь под какой-нибудь кустик, под какую-нибудь травинку, с восторгом открывал бы там целый новый мир… В лице Дитье было многое и от сосредоточенности Дьема-астронома, и от добродушия Даэна-музыканта.
Все-таки, несмотря на такие разные призвания, они были гораздо более схожи между собою, нежели Робин, Рэнис и Ринэм — у каждого было искусство которому он с воодушевлением отдавался, и было это искусство столь же прекрасно, как и окружающий их мир — Алия, в которой они выросли.
Каждый, занятый своим делом — они не разговаривали вот уже несколько часов; но — а зачем нужны были эти слова, когда они и так чувствовали близость друг друга, и были они настолько близки друг другу, так хорошо знали все свои мысли и порывы, что были, как единый организм, а, разве же единому организму свойственно разговаривать самому с собою?..
Небо стало темно-голубым, и, когда загорелась первая вечерняя звезда — братья оторвались от своих занятий, и с нежной, преданной любовью взглянули на нее; только Даэн продолжал играть на своей гитаре, и мелодия его стала столь же прекрасна и чиста, как и свет, с этой звезды льющийся. Дитье провел рукою над своим полотном, и она засветилось из глубин живым светом, так что — он мог продолжить свою работу. Дьем еще раз проверил что-то в своих записях, и подошел к телескопу…
В это время, из коридора послышались легкие шаги, и еще какой-то, почти не уловимый музыкальный звук. Вот дверь, словно крылья взлетающей птицы распахнулась, и на пороге предстала прекрасная… дева, дама, просто женщина?.. И здесь слова бы ничего не значили, но можно лишь одно сказать, что никому-никому, не смотря на совершенную красоту ее, несмотря на женственную фигуру, под этим серебристо-звездным платьем — никому бы и никогда не пришла бы и мысль, что ее можно любить, как женщину. Ее и со статуей нельзя было сравнить — нет — это было волшебное стечение мягко обнявшихся лучей, дальних светил, а больше — того света, что исходил из земли.
Это была Алия (именем которой и была названа земля) — дух майя, облюбовавшая этот край, еще, когда не было и Валинора; и вложившая в эту землю, и в защитное кольцо гор столько сил любви, что никогда ни одна тварь Моргота не оскверняла этих земель. Чудесная, мудрая, древняя Алия — она заменила трем братьям и мать, и отца — ее заботами прожили они двадцать с лишним лет в творческом счастье и гармонии.
Теперь они сразу почувствовали, что что-то не в порядке, и спросил Дитье-художник:
— Что случилось, матушка?
Алия сделала один шаг, затем, чуть повернувшись, молвила:
— Войди же, Кэльт.
И вот, в комнату вошел… самый обыкновенный журавль, он склонил голову каждому из трех братьев, а затем — и к Алии; после этого — раскрыл клюв, и раздался какой-то тонкий, и, в то же время — пузырящийся голос, вот что он говорил:
— Раз мне предоставили говорить, так скажу. Да будет вам известно, что те, дерзновенные, проявили стойкость невиданную — вот уже целый месяц пытаются они пробраться через горы. Они мерзнут, у них кожа синеет; день и ночь испытывают они боль, но их предводитель вливает в них какой-то пламень, и они все ищут дорогу. Добро бы какой-нибудь путник: нет, ведь — это же целая армия каких-то злодеев! Мы не можем их пустить; хотя, конечно — на все воля Алии. Они нашли ворота к тайному ходу, а как им это удалось… уму непостижимо! Но открыть они их не могут, точнее… не могли. Ведь, только жители нашей земли знают, слова, что бы раскрылись створки. И вот, вчера, они поймали Арка — он был совсем молод… Я не знаю, что они с ним сделали, но он выдал то заклятья. Ворота раскрылись, они пошли по тайному ходу — голодные, почти окоченевшие — благодаря своему предводителю они избежали многих ловушек, но, в конце концов, на выручку пришли летучие мыши — они сплели сети из ледовых нитей, и окутали их. Да, — многие из летучих погибли, но и они лежат теперь запеленованые, под нашим строгим надзором. Их более десяти тысяч, а еще, тысяч сорок дожидаются по ту сторону гор, но они уж ничего не могут делать, так как мы потайной ход закрыли и забаррикадировали. Но… что же с ними теперь делать с ними?.. Я этот вопрос задаю вам, Алия; а вам, молодые принцы говорю, что предводитель их жаждет видеться с вами, и утверждает, что он ваш отец.
Братья переглянулись, и заговорил Дьем-астроном:
— Вот как? Надо же, какое действительно необычайное событие. Принесите же его сюда!
Остальные братья кивнули, а Алия стояла в молчании. Тогда Кэльт-аист склонил свою длинную шею, и промолвил:
— Мы уже доставили его, и он, связанный, находится под надзором неподалеку от дворца. Если вам будет угодно, вы его конечно увидите, и расспросите обо всем. Но хотел бы предупредить…
И тут Кэльт был прерван самым неожиданным образом — раздался вопль — и была в нем и тоска жгучая, и мука. Ничего подобного никогда не слышали братья. Представьте, что жизнь вы прожили в мире, в окружении дивной природы, и вот один из любимых ваших закатов был разрублен исполинским, кровоточащим лезвиям — такие чувства испытали они, не знающие, что такое боль. Они шагнули навстречу друг другу, как бы готовясь принять испытание, стоя вместе.
— Вот слышите, слышите. — быстро закивал головою Кэльт. — Вы уж простите, что не закрыли ему рот. Он то, как схватили ни одного слова не вымолвил…
И вновь разразился вопль, от которого над дальними полями и лесами, над гладью озер, взвились облака птичьих стай, и теперь все отчетливо разобрали в этом вопле слова: «Я пришел!». Страшный голос начал вопить еще что-то, но вот резко прервался.
— …Все — больше он кричать не будет. — продолжал Кэльт. — Это чудище из внешнего мира. Не вашим глазам, юные принцы, смотреть на него. Вид у него еще более отвратительный, нежели голос. Только мы, охранники внешних границ, и можем выносить такие зрелища…
— Мы должны видеть. — заявил Дитье-художник.
Дьем продолжал:
— Все, что происходит во внешнем мире, конечно, мало касается нас; но, все-таки, мы должны увидеть раз уж пробралось к нам. Тем более, что это безопасно… я надеюсь.
Кэльт закивал своей головой:
— Да, да — конечно, безопасно, но… Не совсем! Для вашего таланта не безопасно! Ох — мне уже и жалко, что донес я до вас это известье! — тут Кэльт так расчувствовался, что даже несколько слез обронил на пол. — Вы же такие мастера… а — вот увидит, его Дьем, и глядя на звезды не вечность будет постигать, да в книги свои записывать, а вспоминать этот лик страшный. А Даэн — сможет ли он играть столь же гармонично, как и прежде, когда услышит все это?.. А Дитье, что, если в полотне его проступят черты его лика; что, ежели прекраснейшее полотно будет искажено? Что, если надорвется что-то в их хрустальных душах! О, Алия, госпожа моя! Молю вас, отговорите их… запретите им!
Алия вздохнула, как никогда раньше не вздыхала; или, по крайней мере, братья не слышали прежде такого трагического вздоха:
— Да, разве же они узники мои? Уж слышали, уж могут представить что ждет их. Теперь пусть сердце подскажет.
— Да. Да. Да. — тремя похожими голосами проговорили Дьем-астроном, Даэн-музыкант и Дитье-художник.
Тогда Кэльт коротко проговорил: «Я распоряжусь, чтобы привезли его к террасе» — и, склонивши голову, быстро вышел.
Братья пошли вслед за Кэльтом, и пройдя через вереницу дивных, полных закатным светом залов — вышли на террасу, мраморные ступеньки которой уходили в водную глубь. Вот аист взмахнул крылами и перелетел на берег, где два медведя подняли из-за кустов какую-то фигуру, которую, из-за дальности, н возможно было разглядеть. Его уложили на плот, и тот, стремительно поплыл ко дворцу…
