Мебель, присланная в дар королевой, и в самом деле совсем ветхая. Шесть гобеленов могут закрыть стены и воспрепятствовать сквознякам, но им, наверное, уже лет сто, не меньше. Два турецких ковра наверняка знавали лучшие времена, но теперь сильно запачкались и пообтрепались. Дубовое кресло грозит рухнуть, древесина потрескалась, а сквозь дыры в протертой золотистой материи сиденья и подлокотников видна набивка. На кресле лежит бархатная подушка с уродливым темным пятном посередине.
— Есть еще кровать в разобранном виде, — сообщает сэр Эдвард. — Но ставить ее сюда, пожалуй, не стоит. Это не кровать, а так — одно название. Поэтому я лучше перенесу ту, что была у вас в Белл-Тауэре. — На тюфяке для Онор лежит расползающееся одеяло из дамаста — оно тоже совсем ветхое. Сэр Эдвард покачивает головой. — Жалкое барахло, миледи. Что касается скамеечек для ног, то я воздержусь их вам показывать.
— Почему? — спрашиваю я.
— Я их узнал — ими пользовался покойный король Генрих, я помню эти скамеечки по тем дням, когда был при дворе. Он клал на них свои покрытые язвами ноги. На бархате остались пятна от гноя: они так впитались, что не отчистить. Откровенно говоря, миледи, я испытываю стыд оттого, что вам причинено такое неудобство.
«Нанесено оскорбление», — думаю я. Елизавета специально это все прислала, чтобы унизить меня.
— Мне очень жаль, миледи, — продолжает сэр Эдвард. — Мы с женой дадим вам кое-какую мебель. А чтобы хоть чем-то вас порадовать, я пошлю за вашими горничными и попрошу доставить сюда ваших зверушек. Будет у вас тут компания, чтобы вам с ребеночком было повеселее.
И вот сюда приносят мою прежнюю кровать, заново собирают ее и украшают новым балдахином из дамаста и великолепным шелковым одеялом в красно-золотистую полоску. Вскоре в Тауэр привозят старую верную Эллен и мою горничную Коффин. Сюда также переезжают обе мои любимые собачки — Артур и Гвиневра и обезьянка Джестер, которую я приобрела незадолго до ареста.
Кроме того, мне доставляют четыре хороших платья и арселе, а также несколько смен нижнего белья. Онор укладывает все в сундук, стоящий рядом с моей кроватью. Эллен очень рада нашей встрече, а уж про меня и говорить нечего. Вскоре моя старая няня начинает руководить обеими горничными. И развивает бешеную деятельность. А я тем временем спокойно кормлю и нянчу маленького.
Животные вносят в нашу жизнь беспорядок. Артур залез на кровать и устроился спать на покрывале. Джестер забрался на табуретку и с громким чавканьем доедает жалкие остатки ужина, который сегодня просто не лез мне в рот, но с которым благополучно справились собаки. Гвиневра, сидя у моих ног, грызет косточку. Сэр Эдвард крайне неодобрительно взирает на эту картину и говорит:
— Миледи, ваши питомцы губят мебель, и слуги жалуются, что за ними постоянно приходится убирать. Очень вас прошу, присматривайте за ними.
— Я стараюсь, сэр Эдвард. Пожалуйста, не забирайте их у меня. Животные поднимают мне настроение, а я так в этом нуждаюсь.
Он вздыхает:
— Я не буду лишать вас хорошего настроения, миледи, но три этих проказника — сущее наказание. Кроме того, позволив вам держать их здесь, я тем самым взял на себя ответственность за порчу имущества.
— Я сделаю все, что смогу, чтобы впредь доставлять вам как можно меньше неприятностей, — обещаю я. — Мне, право, очень жаль. Эй, Артур, Гвиневра, Джестер! Слышите, про вас говорят! Сэр Эдвард недоволен вашим поведением!
Три пары дружелюбных глаз проникновенно и умоляюще смотрят на меня, а Джестер опять пытается забраться в колыбельку. Но я решительно запрещаю ему это делать, чтобы продемонстрировать лейтенанту, что намерена держать свое слово.
Он садится у огня и покачивает головой, глядя на моих любимцев.
— Я пришел сказать вам, что был в библиотеке ратуши. Самому мне ничего искать не позволили, но, когда я объяснил, что мне нужны любые свидетельства царствования Ричарда Третьего, служащий принес «Большую хронику Лондона». Там содержатся свидетельства тех, кто видел события собственными глазами. Мы с олдерменом Смитом провели несколько часов, просматривая книгу, и в результате мой друг теперь заинтересовался судьбой принцев не меньше, чем я.
— А нашли вы что-нибудь, что проливало бы свет на тайну? — взволнованно спрашиваю я.
— Кое-что показалось мне особенно интересным, — говорит лейтенант. — Хроника, описывая убийство Генриха Шестого после его поражения от войска Эдуарда Четвертого, утверждает… я это записал, подождите минутку! — Он вытаскивает из кармана своего подбитого мехом костюма сложенный лист бумаги. — Вот оно: «Молва утверждала, что герцог Глостер сыграл в этом деле самую зловещую роль, хотя и пытался выставить себя невинной овечкой».[71] Если это правда, то руки Ричарда были в крови еще за двенадцать лет до таинственного исчезновения племянников. Увы, королевские игры нередко заканчиваются кровью.
— В чем я имела возможность убедиться на собственной шкуре, — иронично замечаю я. — Надеюсь, они не закончатся кровью для меня.
— Миледи, — возражает мой собеседник, — наша королева Елизавета, может быть, и строга, но она справедлива.
Я благоразумно воздерживаюсь от комментариев на этот счет и интересуюсь:
— А вы нашли что-нибудь еще, сэр Эдвард?
— Нашел. Автор хроники явно не симпатизировал Ричарду. Он обвинил его в беззаконных действиях: Ричард ведь казнил Гастингса без судебного разбирательства — еще один аргумент в пользу того, что герцог Глостер с самого начала собирался занять трон. По мнению автора книги, Гастингс был убит только потому, что говорил правду и был предан Эдуарду Пятому. Он также пишет, что вскоре после этого принцы стали содержаться в Тауэре в «более жестких условиях». Уж не знаю, что под этим подразумевается.
— Катерина Плантагенет упоминает, что мальчиков видели за решетками окон. Вероятно, именно это и имеется в виду. Сэр Эдвард, а где, по-вашему, содержали принцев?
— Наверняка в цитадели Цезаря. Это внутренняя и самая неприступная часть крепости, и почти на всех окнах там есть решетки. Самое безопасное место, если нужно укрыть кого-то от людских глаз. — Лейтенант тяжело вздыхает, а потом возвращается к своей бумаге. — В разделе «Смерть невинных» автор пересказывает все слухи, которые ходили тогда в связи с исчезновением принцев. Люди говорили, что их якобы удавили между двумя перинами, отравили и тому подобное… всякие измышления. Но послушайте-ка, что я вам прочту: «Определенно было известно, что несчастные покинули сей мир, и это жестокое деяние, как говорили, совершил сэр Джеймс Тиррел».
Опять Тиррел.
— Катерина Плантагенет слышала то же самое. Я все время безуспешно пытаюсь вспомнить, где встречала эту фамилию. Мне кажется, что это могло бы стать ключом к разгадке тайны.
— По словам автора хроники, про Тиррела всего лишь говорили, что он совершил это злодеяние. Но тот факт, что его называют убийцей уже в тысяча четыреста восемьдесят четвертом году, может быть важен. И почему именно Тиррел? Он был абсолютно заурядной малоизвестной личностью. Каким образом его имя вдруг всплыло в связи с этой историей?
— Я с вами согласна, сэр, это странно.
— Слухи здорово повредили репутации короля. Хроникер пишет, люди так ополчились против него из-за смерти невинных детей, что согласны были даже на то, чтобы ими правили французы, лишь бы не злодей Ричард!
— Ага, вот это уже кое-что! — замечаю я.
— В этой хронике содержится и еще одно серьезное обвинение против короля Ричарда, — продолжает сэр Эдвард. — Среди северян, которые очень его любили, ходили слухи, что он якобы отравил собственную супругу, чтобы жениться еще раз.
— Я об этом не слышала. И что, по-вашему, это может быть правдой?
— Трудно сказать. К тому времени люди уже были готовы верить в любые слухи о нем.
— Но ведь Ричард мог бы все опровергнуть! Почему он этого не сделал, если был невиновен? Неужели не понимал, насколько эти слухи губительны для него?
— Ричард был неглупым человеком и наверняка все понимал, миледи. В конечном счете ведь именно эти слухи и привели к его насильственной смерти. Может быть, он просто недооценил опасность. Ясно, что большинство подданных его ненавидели. В «Большой хронике» говорится, что после битвы при Босворте его мертвое тело раздели догола, связали, словно дикого зверя, бросили на коня его герольда и так, голым, повезли в Лестершир. А там без всяких почестей похоронили в церкви Девы Марии. Генрих Седьмой приказал перенести его останки во францисканский монастырь, который с тех пор называется Усыпальницей тиранов, потому что там же похоронен и кардинал Уолси.[72]
— Вот она, цена короны, — сказала я, невольно вспомнив свою бедную сестру Джейн.
