— Пока нет.
— То-то же! — Роман вздохнул. — Все хорошо, вот только та кроха…
— Она после техникума?
— Угу… Неспетая песня моя. Девушка моей мечты. Ну, может, не в полной мере, но почти…
— Если почти, что ж ты ей… Кстати, ты женат?
— Не-а, — в голосе Романа пробежала усмешка. — И знаешь, это нашим институтским метрессам не дает спокойно жить. У них хобби — устраивать судьбу одиноких молодых людей. Да вот перед самым моим отъездом сюда одна из них говорит: «Ромочка, вам надо срочно жениться. Хотите, я вас познакомлю? Девушка из очень, очень видной семьи и собой вся такая, такая импозантная… Работает в музее Академии, в отделе доисторического человека». Я ей: «О, то, что любит наша мама!» — «Как вы сказали?» — «Кем, говорю, работает в музее — экспонатом?» Оскорбилась… хулиганом обозвала…
— С тобой не соскучишься.
В ответ Роман промурлыкал что-то неразборчивое, а немного спустя умиротворенно засопел.
Валентин закрыл глаза. Он уже начал дремать, когда опять послышался голос Романа. Сонно жуя слова, он спрашивал:
— Слышь… Почему Ася все время щурится?.. Глаза, что ли, болят?..
Смысл вопроса не сразу дошел до Валентина. Преодолевая дрему, он пробормотал в ответ:
— Разве?.. Это, наверно, от солнца… без привычки…
Через минуту они оба уже спали тем завидным, подобным живой воде, сном, какой бывает лишь в молодые годы.
3
Сколько Валентин помнил себя в геологии, в маршруты всегда было принято уходить буднично и неприметно. Никаких там «ни пуха ни пера!», «с богом!», «ну, мы пошли!» и прочего в этом же духе. Только что человек, все еще, кажись, вялый после сна, сидел у костра, лениво швыркал чаек, а минут через десять — глядь, он уже, уменьшившись до размеров мизинца, трудолюбиво карабкается где-то аж на середине склона соседнего хребта. Таковы были неписаные традиции геологических партий. Но экспансивному москвичу они, как выяснилось, были «до поясницы».
По утрам, едва продрав глаза и продолжая пребывать в спальном мешке, Роман истошным голосом орал на весь табор:
— Па-а-дъем! На маршрут! Фор-р-ма одежды походная, выражение лица — звер-р-ское!..
Дурной пример заразителен — как-то и Самарин, собравшись на отдаленный участок, с ухмылкой скомандовал взрывнику и рабочим-горнякам:
— Мните ичиги — в маршрут пойдем!
На что присутствовавший здесь же Субботин отреагировал с непритворной суровостью:
— Еще один юморист! Ты кто у меня — прораб или массовик-затейник?
А вот выходки Романа встречались начальником с благодушным попустительством. «Любимчик! — фыркала Ася. — Еще бы — кандидат наук. Из Москвы. И шеф член-корр!»
Но дело было, разумеется, не в шефе. Валентин сразу заметил, что стиль работы Романа весьма сродни стилю самого Субботина. Это стало ясно довольно скоро — после маршрута по составлению разреза.
Составление разреза — занятие кропотливое и утомительное. На тех обнажениях, где чередующиеся пласты различных пород представлены с наибольшей полнотой и наглядностью, тщательно изучается, замеряется, описывается, зарисовывается последовательность и особенность всех, даже самых незначительных, пластов, слоев, прослоек. Работа архиважная, поскольку это фундамент всех дальнейших геологических построений, но получать удовольствие от нее, увы, удел не всех. Субботину это дело нравилось. Как оказалось, и Роману — тоже.
Вечером после того дня, когда составлялся разрез, Василий Павлович с нескрываемым восторгом делился с Валентином:
— Москвич-то наш — я те дам! Пахарь, ей-богу! Как с утра начал работать молотком, так весь день не разгибался. А тщателен — нам с тобой до него, Валентин Данилыч, тянуться да тянуться… Границы, всякие там переходы между слоями прямо-таки нюхом чует. Не, парень, мы против него — верхогляды, как есть верхогляды!.. И образцов набрал: ну, что всех нас нагрузил — это еще куды ни шло, а ты глянь, какую бединушку он на себе-то припер, страх один!..
Валентин посмотрел, куда указывало начальство, и увидел объемистый туристский рюкзак — именуемый дилетантами «абалаковским», — набитый «под завязочку», тот темнел в сторонке подобием небольшой копны сена. Интереса ради Валентин подошел, попробовал его на вес и невольно присвистнул.
— Ничего себе! Как же это лямки-то не оборвались…
— Лямки! — Субботин рассерженно крутнул носом. — Как он сам не надорвался!.. Я ему еще там, на хребте, сказал: ты, говорю, кончай такую физкультуру, я тебя не за владимирского тяжеловоза держу! А он мне… Погоди, как же это он мне сказал-то?.. А, вот как — да не сказал, а прямо-таки заорал: «Собирайтесь, бабы, в кучу, я вам чучу отчубучу!..» Слышь, ты не знаешь, что это за чуча такая, а?
Валентин, фыркнув, чуть не захлебнулся чаем.
— Это уж вы у него спросите, а я человек темный, деревенский геолог…
Через пару минут у костра, где шел разговор, появился и сам Роман, взъерошенный и чуточку подрагивающий после купания в озере. Однако Василий Павлович воздержался узнавать у него про неведомую «чучу» — надо думать, счел все же несолидным.
— Ты что — овцебык? — иронически спросил Валентин.
— Не понял, шеф, — недоуменно воззрился Роман.
— Ты сколько пудов приволок в своем рюкзаке? Захотелось рекорд установить?
Москвич засмеялся, подмигнул.
— Не боись за мое здоровье — ты ж сам говорил, что в тайге простуды не бывает.
Он живо подсел к огню и, предвкушающе потирая руки, скомандовал:
— Катрин, радость ты наша, зачерпни-ка мне со дна пожиже!
Как всегда, он был шумлив, оживлен, весел. Прогулка с кошмарно тяжелым рюкзаком никак на него не подействовала, если не считать похвального проворства, с каким он уплетал ужин.
— Ты куда их столько набрал? — поинтересовался Валентин, имея в виду внушительное количество образцов, принесенных с разреза.
— Куда? — В два приема доев кашу, Роман облизал ложку и потянулся за чайником. — Куда… В Москву, старик, в Москву.
— Облицовывать метрополитен, — вполголоса съязвила Ася.
Роман мимолетно улыбнулся ей и снова перевел взор на Валентина.
— Видишь ли, у меня американская школа…
— Чего-чего? — Субботин замер, не донеся до папиросы тлеющую веточку, взятую из костра.
— Школа, говорю, американская, — Роман поморщился, отхлебнув слишком горячего. — Сами понимаете, кое в чем мы их обогнали, кое в чем — они нас. Вот, например, с микрофауной дело у них поставлено туго — что правильно, то верно. У нас ведь, чего темнить, как бывало: заметил в породе ракушку — ага, фауна! В рюкзак ее. Если ничего не видать — ну, значит, порода пустая, как бубен, и весь горизонт «немой». А у них, у американцев, по окаменевшим микротварям, невидимым простым глазом, дают прогнозы на нефть. Не хухры-мухры!.. Как-то раз проводился у нас международный симпозиум. Наехали и наши, демократы, и те, из капстран. Сначала, как положено, доклады, встречи, а-ля фуршеты разные и прочая бодяга. А потом повезли их на экскурсии — в поле, на обнажения. В нашу со Стрельцом группу попал один из Америки, здоровый парень боксерского типа. Американец как американец: жевательная резинка, «о'кей», улыбка впостоянку девять на двенадцать и полный рот зубов — короче, весь штатовский атрибут… Ладно, приезжаем на обнажение. На стратотип… — Тут Роман незаметно покосился на студентку и, чуть поколебавшись, объяснил как бы между прочим — Ну, что такое стратотип, вы знаете — эталонное обнажение для отложений какого-то времени. Скажем, породы юрского времени впервые были выделены в Юрских горах, значит, юрские стратотипы находятся там. А пермь выделили у нас, в районе Перми, и эталоны пермских отложений находятся, естественно, в тех местах… Стратотип, на который мы приехали, конечно, не планетарного значения, как юра или пермь, но тоже кое-что. В одних только монографиях сколько раз фигурировал — я уж не говорю про разные там статьи и статейки… Обнажение само маленькое, но значение имеет. Точнее — имело, — Роман зло ухмыльнулся. — Тот американец дорвался до него, как дурной до мыла. Молоток у него типа моего, только потяжелей и форма другая — с хищным таким клювом, для долбежки осадочных пород. А рюкзак — такая жлоб-штука, что вон Илюшку Галицкого посади в него, так еще место останется. На титановом каркасе, между прочим, и разделен на секции, чтоб образцы не жулькались друг об друга. С умом сделано, ничего не скажешь. И он, американец, как начал колотить наш стратотип — так это ж кино — и только! Ну, точняком врубовый комбайн, один к одному! Гляжу, наш бедный стратотип постепенно перекочевывает в титановый рюкзак этого друга. А тот знай себе колотит в полный рост, будто у себя дома, в какой-нибудь Оклахоме. И методично, методично — можно сказать, тактика выжженной земли. Мне аж жутко стало, без трепа. Я Стрельцу: «Это, говорю, что ж он делает-то? Кажись, мы ему не продавали обнажение». Стрелец мне: «Что поделаешь — гость. К тому ж из Штатов, из Ламонтской обсерватории…» Да я тот Ламонт в белых тапочках видел!.. Смотрю, америка свое дело кончила. Обнажение… Эх, что вам сказать… В общем, у лукоморья дуб спилили, кота на мясо изрубили… Ладно, думаю, мне-то дипломатничать не хрена — я не член-корр. Подхожу. Он стоит, как на фото: ногу в сторону отклячил, руки — в боки. Улыбка типа «мир, дружба!» Я ему нарочно по-русски, а он, кстати, по-нашему — будь-будь. «Эй, — говорю, — приятель, ты не перебрал ли малость, а? Гляди, говорю, не получился б у тебя жидкий стул». Смеется. «Я, — говорит, — буду эти камень растворяйт в это… в водка царья-батючки, и очшень маленький фауна будет выпадайт осадок, понимайт методика?» И скалит зубы, чувак! Думает, шибко подкусил меня. Это он в царской-то водке [58] будет растворять карбонатные породы! Нашел придурка, сенкью вэри бога мач! Ах ты, думаю, янки-дудл, что ты смотришь на меня, как на слаборазвитую страну? Говорю: «Слушай сюда, Оклахома, ты ту водку царя-батюшки процентов на девяносто разведи своей паршивой виской, а то еще сам выпадешь в осадок. То-то будет утрата для твоей Ламонтской обсерватории!»…
