Как это похоже на Элинор, думал Иэн, выбрать именно такую неделю отправиться в Солсбери, чтобы познакомиться с женщиной, которую леди Эла порекомендовала ей в качестве воспитательницы для Джоанны. Но это несправедливо, тут же пристыдил он себя. Элинор не могла знать, что Господь пошлет такую бурю. Она сделала это отнюдь не назло ему.
Однако этой мысли Иэна не хватало убежденности. Ему казалось, что все, что Элинор делала со времени того злосчастного турнира, делается назло ему. Иэн с неудовольствием поймал себя на том, что имя Элинор опять всплыло в его мыслях. Эта женщина была его больным местом. Он не мог уберечь свой мозг от мыслей о ней, как нельзя уберечь язык от прикосновения к плохому царапающему зубу.
Иэн снова выбросил из головы воспоминания о жене и стал вслушиваться в глухие, равномерно повторяющиеся удары метательных машин, которые швыряли тяжелые валуны в стены замка. Затем в одном месте появился новый звук — скрежет разбитого строительного раствора и осыпающихся камней. Иэн снова улыбнулся, когда услышал очередной удар, вызвавший подобный же звук прежде, чем могла быть перезаряжена метательная машина. Кто-то явно приказал бить двумя или даже большим числом орудий в ослабленное место.
Вчера был во всех отношениях хороший день: закончено рытье канала для осушения рва, а ночью разрушена хрупкая дамба, которая еще удерживала воду. Теперь там осталась, вероятно, лишь зловонная канава. Настилы, чтобы преодолеть ее, были готовы, так же как штурмовые лестницы, и все это — через шесть дней после того, как он подступил к замку и приказал кастеляну сдаться. Неплохо. Командиры всех отрядов, которые ему удалось собрать, вроде бы искренне поддерживали его.
Иэн подозревал, что ими двигало чувство праведного гнева. Без сомнения, все они помышляли о мятеже, хотя бы только пассивном, когда до них дошло известие о смерти Саймона, но они воздержались от открытого неповиновения — одни, памятуя о данной присяге и руководствуясь чувством чести, другие из страха потерять и то, что имели. Возможно, если бы в течение многих месяцев мятежников не призвали к ответу, они пожалели бы о своей «трусости». Теперь же у них не только появилась возможность показать себя храбрыми, но и, что еще важнее, понять, что они были правы.
Потом пришло письмо от Элинор. Иэн повернулся на своей походной койке, и она скрипнула. Уголком глаза он заметил, как вскочил Джеффри, но продолжал лежать тихо, и оруженосец снова улегся. Оуэн спокойно спал, он уже участвовал в штурмах замков и, когда проснется, будет горяч и оживлен, но не так возбужден, как Джеффри.
Элинор спрашивала об оруженосцах и просила передать им добрые пожелания и небольшие подарки — по новой рубашке для каждого, по паре чулок, а также засахаренные сливы. Иэн широко усмехнулся, вспомнив, как набросились мальчики на угощение, оставив его в дураках, — он-то поначалу удивился, зачем это Элинор прислала его оруженосцам, уже почти мужчинам, детские сладости. Она, конечно, лучше знала, как доставить мальчикам удовольствие.
Иэн опять пошевелился. Она знала, как доставить удовольствие и ему тоже. То письмо заканчивалось короткими, скупыми, но очень добрыми словами. «Побереги себя, господин мой, и пиши мне почаще. Джоанна и Адам спрашивают новости о тебе по десять раз на дню, а я сама хотела бы получать их даже чаще».
Может быть, когда замок падет, он съездит в Роузлинд на день-два. Возможно, долгая разлука, пока она объезжала свои владения, а он собирал войска и проводил разведку обороноспособности мятежных замков, смягчила гнев, который она еще таила против него. Не следует, однако, слишком рассчитывать на это. Когда-то он уже надеялся и оказался жестоко разочарован.
Иэн опять прислушался к звукам лагеря. Люди уже были на ногах, но он сам не хотел слишком рано подниматься, чтобы не выглядеть нервозным и неуверенным. Он уже отдал все распоряжения и разъяснил план атаки прошлой ночью. Вмешиваться сейчас было бы ошибкой. Все должно быть готово или почти готово, когда он выйдет проверить результаты подготовки.
Небо на востоке понемногу светлело и розовело. Иэн повернул голову.
— Принеси мне завтрак, Джеффри, и растолкай эту ленивую соню.
«Ленивая соня» вызвала новый поток воспоминаний. Через несколько недель после той лютой февральской бури король опять впал в летаргию. Это никого особенно не удивило, поскольку Джон явил себя во всей своей энергии сразу после начала ненастья: он объездил все королевство, руководя спасательными работами, решительно подавляя все беззакония, которые неминуемо ширятся при таких бедствиях, и оказывая помощь и утешение всем обездоленным и осиротевшим. Совершенно естественно было отдохнуть после такого напряжения. Хотя король продолжал перемещаться с места на место и после того, как стихия миновала, и выполнял всю наиболее неотложную работу, с которой его торопили Солсбери и другие, он уже предпочитал поспать до полудня, потом до вечера поболтать с королевой, поглаживая ее по раздувшемуся животу, а ночью перещупать множество женщин.
Более удобное время для приступа лени у короля трудно было придумать. Пемброк получил возможность собрать войска и отправиться в Ирландию без каких-либо помех. Когда Оксфорд сообщил королю об его отъезде, Джон лишь ответил: «Лучше он, чем я». Теперь, однако, писала Элинор, чудовище начинает шевелиться. Эла сообщила ей, что Джон задавал резкие вопросы насчет деятельности Пембро-ка. Пока что, по словам Солсбери, он лишь интересуется, не злится, но Эла не доверяет мнению своего мужа в отношении настроений его брата.
…Оуэн внес одежду и доспехи, и Иэн, пожав плечами, встал. Да, пожалуй, сейчас есть более насущные вопросы, требующие внимания. Иэн оделся, вышел из палатки и глубоко вдохнул утренний воздух.
Джеффри — благослови. Боже, этого мальчика — наверняка раздобудет на завтрак что-нибудь посущественнее хлеба с сыром и вина. Затем Иэн присоединился к толпе воинов, направлявшихся к дальней окраине лагеря. Прозвонил небольшой колокол, и все ускорили шаг. Иэн прошел сквозь ряды стоявших на коленях людей, добираясь до сэра Роберта де Реми и верных кастелянов Саймона. Глядя одним глазом на небо, а другим — на Иэна, священник начал мессу, как только Иэн преклонил колено.
С последним «аминь» Иэн был уже на ногах. Он вышел к священнику и кивнул ему. Тот опять ударил в колокол, уже сильнее. Задние ряды поднялись, передние присели на корточки. Иэн довольно отметил, что наступившее молчание было куда глубже, чем во время службы. Впрочем, он был не совсем справедлив. Никто не ожидал понять слова мессы — в качестве акта веры было достаточно просто присутствовать на службе. Это само по себе ниспосылало Божью благодать на человека — волшебство, которое люди вовсе и не должны понимать. С другой стороны, все надеялись понять, что скажет Иэн, и вполне могло оказаться, что от его слов будет зависеть сама их жизнь.
