— Вы думаете, в несколько дней это кончится? — Слабая, безвольная усмешка тронула бледные губы Макошина. Он был до того слаб, что уже не верил в благополучный исход нынешних боев, по-видимому.
— В несколько дней именно они рассыплются, — твердо сказал Миронов. — Там все у них — на волоске... Вот решил, знаете ли, пригласить командарма-1 на совет. Нет больше выхода. Иначе Врангель еще будет огрызаться и бить нас поодиночке. Не знаю, удобно ли приглашать...
— А почему неудобно? — спросил Макошин, стараясь поднять голос.
— Просим-то прибыть в Рождественское, — объяснил Миронов суть неудобства. — А Рождественское по первоначальным планам и диспозициям должна бы удерживать Буденновская... Вышло не совсем как-то... Не получилось у них, и выйдет эта записка вроде упрека...
— Ничего. Стерпит, — усмехнулся Макошин.
— Значит, посылать? — без тени улыбки, иногда теряя врожденное чувство юмора, спросил Миронов.
— Разве у вас есть лучший вариант на завтра?
— Если бы!
— Так о чем разговор?
Протрубил рожок санитарного автомобиля. Приехали за Макошиным, его следовало эвакуировать в тыл, к хорошим врачам. Миронов сжал неподвижную руку своего комиссара. Припомнился почему-то Ковалев, его неожиданная, несвоевременная кончина. Сказал еще раз с настойчивым сожалением в голосе:
— Очень жалею... И очень мне будет вас не хватать. От всей души говорю. Не знаю, кого теперь подошлют вместо вас.
Как-то даже сломался глуховатый голос Миронова под конец.
— Думаю, пришлют достойного человека, — оживился Макошин, повернув голову к Миронову, но глядя мимо, на дальнее окно и к двери, откуда могла прийти к нему помощь в облике приехавших медиков. — Будет все хорошо, Филипп Кузьмич. Делами Южного фронта, и в частности 2-й Конной, сейчас очень интересуются и ЦК партии и сам Владимир Ильич. Это я для вас только, по секрету... — Вновь дрогнули паленные красноармейскими цигарками, небритые губы Макошина. Улыбнулся через силу, довольный своими словами, их смыслом.
— Спасибо. И до свидания, Константин Алексеевич.
— Еще увидимся, конечно... До свидания, Филипп Кузьмич, — обессиленно прошептал Макошин. Его брали на носилки. — Как в песне: «Як не сгину, то вернуся!..»
Автомобиль оказался тесным и коротким для Макошина. Кое-как положили, из угла в угол. Распрощались[57].
Отправив спецсвязью записку командарму-1, Миронов приказал усилить сторожевое охранение, вести глубокую разведку в сторону противника, чтобы не допустить какого-либо срыва встречи.
Буденный приехал поздно ночью с крепкой охраной, с ним был начальник полевого штаба Зотов, бывший есаул, толковый штабист.
...Присивашские села — Строгановка, Ивановка, Владимировка — в дыму костров, в шуме и гомоне тысячных пехотных и конных войск, в гомоне людском, ржании коней, сутолоке штабов, лазаретов и передвижных агитповозок...
Врангель ушел в Крым.
Ветер дует пока с запада, выдувает мелкую, вонючую воду из Снвашских ильменей к Азовскому морю, но все равно морозный, суховатый воздух над степями и всем пологим побережьем таит в себе тревогу, солоноват и горек предчувствием новой большой крови. За непроходимостью Сивашских зыбей, за Турецким валом и мостом на Чонгаре затаился Врангель. Там тепло и тихо, еще не сникла зелень, а тут — голая равнина, стужа, снега сдуты непрерывными ветрами в балки, овражки, к руслам пересыхающих речек. Пыль: копыта конных дивизий растолочили широкие таврические шляхи, будто орды кочевников прошли по этим просторам.
Приехал к самому Сивашу командующий фронтом. Осмотрел берега, опросил местных старожилов насчет возможных бродов напротив Строгановки и Владимировки. Атака на Турецкий вал с ходу не увенчалась успехом, 51 -я дивизия Блюхера и Латышская готовятся к штурму заново. Левее, на Чонгаре, у Геническа, пойдут 13-я и вновь организованная 4-я армия, а также 3-й кавалерийский корпус Николая Каширина. 1-я и 2-я Конные стоят пока во вторых эшелонах, чтобы войти после в прорыв с шашками наголо... Но сначала надо взять Турецкий вал и Юшуньские укрепления за ним, в глубине перешейков, изрезанных солеными озерами.
Военный совет штаба фронта. Ночь. Керосиновые лампы чадят, люди не смыкают глаз до утра. Все взвешено и учтено, слова командующего Фрунзе тяжелы и неотвратимы, как сама необходимость:
— Прежняя задача — не допустить противника в Крым — сорвана. Врангель искусными действиями конницы сумел спутать наши карты и частью через Чонгар, частью через Арабатскую стрелку, где по непростительной небрежности конницы Буденного не был взорван мост через Генический залив, ушел в Крым... Отсюда возникает новая, труднейшая задача: взять Крым! Взять в кратчайшие сроки, добить во что бы то ни стало Врангеля до нового года! Владимир Ильич на Всероссийском совещании политпросветов на днях сказал... — Фрунзе вооружился газетой и прочел отмеченные заранее красным карандашом строки:
« Победы над Врангелем, о которых мы читали вчера и о которых вы прочтете сегодня и, вероятно, завтра, показывают, что одна стадия борьбы подходит к концу, что мы отвоевали мир с целым рядом западных стран, а каждая победа на военном фронте освобождает нас для борьбы внутренней, для политики строительства государства»[58]. Вот, товарищи командиры и комиссары, как стоит вопрос: «Республика не может откладывать далее конец гражданской войны, Республика зовет нас любой ценой победить, уничтожить Врангеля! Поэтому заготовлен боевой приказ, в котором армиям фронта ставится задача — по крымским перешейкам немедленно ворваться в Крым и энергичным наступлением на юг овладеть всем полуостровом, уничтожив последнее прибежище контрреволюции. Части 6-й армии сегодня в ночь атакуют Перекопский вал с одновременным ударом через Сиваш, в тыл перекопским позициям. 15-я Инзенская и 52-я стрелковая дивизии должны ночью форсировать Сиваш, взять и надежно удерживать плацдарм на Литовском полуострове Крыма, куда в необходимый час пойдет для выполнения специального моего задания Конармия товарища Миронова. Повстанческую армию немедленно, по получении приказа бросить в тыл перекопских укреплений... Командармам 4-й и 13-й энергичным преследованием разбитого противника обеспечить плацдарм на южном берегу Гнилого моря в районе Чонгарских переправ и устья реки Салгир... Командарму 1-й Конной спешно привести в порядок конницу и готовиться к переправе вслед за пехотой 4-й армии... Все операции проводить сосредоточенными силами и с максимальной энергией, доводя атаки во что бы то ни стало до успешного конца!
Затянулось совещание перед решительным штурмом.
Все вместе с командующим фронтом вышли на крыльцо, в холод и тьму, в пронизывающий ветер и горько-соленые запахи близкого Гнилого моря. Вблизи посверкивали цигарки, на отдалении по всему берегу пылали сотни, а может быть, и тысячи костров. В огонь подбрасывали больше сухого камыша, степного курая, чтобы осветить край подмерзающего Сиваша, пологий спуск в коварную низину. Эти же огни должны маячить за спиной проводников и штурмовых групп пехоты в дальнейшем, для ориентировки.
Сгущалось вокруг сдержанное, напряженное движение: подходили и вновь исчезали командиры и вестовые, отдавались короткие команды, над спускавшейся к Сивашу передовой колонной Инзенской дивизии проплыло широкое, смутно проступавшее во тьме, расчехленное знамя.
— Пошли, — вполголоса сказал начдив 15-й Раудмец, стоявший по правую руку от Фрунзе.
— Плацдарм на Литовском взять и держать любыми средствами, — сказал Фрунзе и спросил точное время. Сиротинский посветил фонариком и ответил. Фрунзе застегнул белую дубленую бекешу на все крючки и стал прощаться. Засветились яркие фары автомобиля. Фрунзе пожал руки Блюхеру, Раудмецу, Корку, следом подошли Миронов и новый член РВС 2-й Конной Горбунов.
Свет фар проскользил по дороге, машина, заурчав, пошла на подъем; Фрунзе ехал в Каховку и Борислав, поближе к штабу фронта, чтобы позаботиться о резервах: битва предполагалась широкая, кровопролитная и, по-видимому, последняя в этой войне. Надо было предусмотреть все.
Постепенно берег опустел. Войска Раудмеца исчезли в темной низине, командующие разъехались, только Миронов и Горбунов еще стояли вместе с начдивом-15, смотрели в непроглядную темень, в направлении Крыма, ожидая возможной перестрелки, каких-либо нежелательных известий. Вовсе было тихо, заставы белых на Литовском спали, здешние связисты суетились с проводами, налаживая связь...
Ничего. Спит теперь Фостиков на Литовском и хорошие сны видит, — уверенно сказал Миронов, прощаясь с Раудмецом. — Важно будет закрепиться на плацдарме, отбить первые атаки. А там... — приложил пальцы к краю папахи и, прихрамывая, пошел в глубь темной, спящей улицы, к своему штабу.
Николай Петрович Горбунов — двадцати восьми лет от роду, молодой бородач-ученый, секретарь Малого Совнаркома при Ленине и член коллегии Высшего научно-технического отдела ВСНХ, последние полтора года обретался на политической работе в 13-й и 14-й армиях. 27 октября в связи с тяжелым ранением Макошина последовал приказ из Москвы: назначить Горбунова членом РВС во 2-ю Конную Миронова.
